Москва, 17 апреля — Наша Держава. Советская эпоха расколола русскую историческую науку на две части, живших подобно сиамским близнецам: сросшиеся тела питались одними соками, но интеллектуальная устремленность и нравственная программа различались кардинально. Две личности, две целевых установки, этики, два методических арсенала, заключенные в одном пространстве общего тела…
Одна часть историков работала в тесном сотрудничестве с новыми, революционными властями, иногда вожди ее сами становились частью политической элиты, как, например, М.Н. Покровский. Эта группировка приняла марксизм как метод работы, ультимативную идеологическую маркировку и даже как почву для выращивания любого текста, имеющего какое-нибудь отношение к истории. Порой признание марксизма и, что важнее, признание новой власти как безусловно легитимной вытекало из прежней, дореволюционной предрасположенности к левым взглядам. Уже тогда хватало интеллигенции, исповедовавшей аксиомы социализма как догматы символа веры. Но очень значительный сектор «историков новой школы» или, иначе, «историков-марксистов» явился порождением советских реалий. 1920-е годы вырастили целую плеяду историков, готовых вечно находиться «под знаменем», «на посту» и «с примкнутым штыком». Если надо – «в авангарде». Если потребуется – то и проделать работу идеологических «исполнителей» в условиях «сурового времени», когда «классовая борьба обостряется». Впоследствии когорта этих властителей идеологического пространства в исторической науке то уменьшалась в размерах, то росла, принимала разные, порой диаметрально противоположные команды сверху как приказ, порой «непримиримо чистила ряды», в необходимых случаях быстро адаптировалась к «смене директив».
Собственно наука находилась у этой части сообщества историков на втором плане. Нельзя сказать, что они ею вовсе не занимались. Нет! И среди них находились одаренные личности, способные творить за пределами «потребностей текущего момента», уходить от лозунга. Историк-марксист не обязательно значит «бездарь». Другое дело, что в большинстве случаев дух «единственно верного» учения превалировал в их трудах над всем остальным, порой подминая правду факта. И, к сожалению, верность «руководящей и направляющей силе» советского общества нечасто зажигала огонь подлинно-научного творчества в сердцах ученых. Искренне преданный своей вере в истмат, умный, высокопрофессиональный историк-марксист был раритетом. Чаще в этом ряду из трех пунктов что-нибудь да отсутствовало.
Зато рядом с обрисованным выше сектором историков, в неразрывном единстве с ним, жила совсем иная часть научного сообщества. Ее интересовала собственно наука. Не пафос «революционного созидания», а старая добрая наука в строгом понимании этого слова. Иными словами, публикация источников, их критический анализ, реконструкция исторической реальности, интерпретация и синтез полученного знания, честное просветительство. А идеология интересовала их постольку-поскольку, некоторых – совсем не интересовала. Чаще всего, конечно, им приходилось уходить в темы и эпохи, идеологическая «актуальность» которых в глазах властей выглядела меньшей, нежели «революционное время», предшествовавшая ей «эра мирового империализма» и последовавшее за ней «строительство социалистического общества». Не говоря уже об истории «революционного движения и коммунистической партии»! Названная область оказалась густо покрыта звездно-серпасто-молотастой сетью, там научная жизнь текла без резвости. Зато античность, западноевропейское Средневековье, археология или – еще того лучше! – допетровская эпоха русской истории давали, в большей или меньшей степени, свободу маневра, необходимую для нормальной научной работы. В здешние глубины багровый свет с «ключевых высот социализма» проникал реже, чем в локации более «актуальные». Сюда, разумеется, тоже прилетали грозные вестники с господствующих вершин, где реял на ветру пролетарский кумач, но не столь интенсивно. Может быть, еще XVIII век – уже чуть рискованно, все еще не у самых врат «беспощадной борьбы».
Как ни парадоксально, львиная доля неподдельных достижений исторической науки советского периода относится к работе античников и медиевистов, притом, главным образом, медиевистов, занимавшихся отечественной историей. Возможно, стоит говорить даже не о «львиной доле», а о преобладающей. Впрочем, это уже величины гипотетические, тут нужно широкое обсуждение.Но тело-то науки у этого сектора общее с другим сектором, а именно тем, где люди не выходят из-под знамени десятилетиями, пока крематорий не упокоит их. Следовательно, для выживания «сиамскому близнецу» требовался компромисс с «братом», а именно идеологическая мимикрия, набрасывание тонких покровов с алыми «сакральными знаками» на свои научные труды, выполненные во вполне традиционной форме. Правда, и второй близнец обязан был создавать свои труды хотя бы в очертаниях науки, если не мог выполнить их в ключе полноценного научного исследования. Тут тоже своего рода компромисс… притом компромисс, условия которого порой порождали дельных ученых там, где их формирование и предположить-то было трудно.
Советская историческая наука на первый взгляд выглядит как монолит марксизма, но это всего лишь официально объявленное внешнее оформление. А если приглядеться… она пестра, разбита на партии, группировки, школы, направления, платформы, переходные варианты и крупных одиночек, которые ни во что из перечисленного выше не вписываются. Однако «сиамские близнецы» в ней живут от старта до финиша, порождая порой смешанные, гибридные формы, а порой — ну таких мутантов, что смотреть страшно.
Дмитрий Володихин https://rusorel.info/dmitrij-volodixin-siamskie-bliznecy-sovetskoj-istoricheskoj-nauki/
Также по теме НД рекомендует:
