Розанов: сто лет со дня кончины Русского мыслителя

Москва, 6 февраля — Наша Держава. Совсем недавно, каких-то сто лет назад, в
Сергиевом Посаде умер от голода и «прочих известных обстоятельств»
Василий Васильевич Розанов.

Надеюсь,
что и без меня найдутся люди, которые напишут, КЕМ был Розанов и ЧТО он
сделал для русских людей. Хотя, боюсь, всё сведёэтся парадом цитат –
про любовь к России, про господство евреев, про иконку и свечечку, про
семью как аристократическую форму жизни… да мало ли. Цитировать Василия
Васильевича можно бесконечно. И даже нужно – поскольку больше-то особо и
некого. Потому что Василий Васильевич – первый русский мыслитель,
которого действительно можно назвать русским мыслителем. Сколько-нибудь
здоровая – в клиническом смысле — русская мысль началась именно с него.

Вот об этом-то я и хочу написать.

Русскому
народу в истории не везло. Сейчас это общее место. Однако стоит
вспомнить, с чего это невезение началось. А началось оно с чудовищного,
ни с чем не сравнимого фиаско в начале интеллектуальной жизни.
Сравнимого – да простится мне такое сравнение – с ситуацией, когда
личная жизнь девушки началась с изнасилования сифилитиком.

Я
имею в виду тот факт, что роль первого русского мыслителя сыграл
печально известный Пётр Чаадаев. То есть человек, глубоко и искренне
ненавидевший русский народ и Россию.

Возможно,
у него были на то глубокие и основательные причины – страстная любовь к
католичеству и «туфле Папы», латентный гомосексуализм и садомазо,
масонская выучка или всё это вместе. Сейчас это уже не интересно. Важно
то, что Чаадаев смог нанести русской мысли родовую травму, по сути убив
её при рождении. Поскольку вся его «мысль» сводилась к апологии
ненависти к русским и России, отказе русским в праве на существование.
«Философическое письмо», написанное в 1830 году (образцово-показательный
hate speech — и, возможно, гнуснейший текст в человеческой истории
вообще), целиком и полностью предопределило и отформатировало русскую
мысль (а значит и русскую историю) – раз и навсегда.

Первое
слово, которое русская мысль сказала русскому народу, было
оскорблением, причём оскорблением чудовищным, ни с чем не сравнимым,
абсолютным. За такое нужно или убивать – или уж признать себя
ничтожествами, заслуживающими чаадаевских плевков и пощёчин. Тогдашнее
русское общество, увы, по своей глупости и наивности выбрало второе. Нет
ничего омерзительнее того культа Чаадаева, который расцвёл в русском
образованном классе. Собственно, именно тогда и стал возможен
«семнадцатый год» и большевицкий террор – ведь все эти красивые,
образованные, умные люди подписались на него тем, что не убили Чаадаева и
не прокляли его «идеи». Но увы – они предпочли сделать вид, что
«Письмо» их не задело. С тех пор русских безнаказанно оскорбляют (а
также грабят и убивают – кого можно оскорблять, с тем можно делать
вообще что угодно) вот уже сто восемьдесят лет.

С
чаадаевских времён вся русская философия была по сути своей антирусской
– поскольку всё русское в ней было заранее очернено и опоганено. Это
касается ВСЕЙ «русской мысли» — поскольку ВСЯ она была так или иначе
направлена против русских людей. Даже славянофилы назвали себя именно
«славянофилами» — то есть «любителями славян» (кто это вообще?), а не
защитниками русской нации и её интересов. О подобном они и помыслить-то
не смели. О всех прочих нечего и говорить. Все наши местные мыслители
думали ТОЛЬКО о том, кому принести русских в жертву, какому божку.
Главным же врагом всей «высокой русской мысли» был русский национализм.
Достаточно почитать хотя бы Владимира Соловьёва, который исходил
ненавистью ко всему, что хоть чуть-чуть напоминало русское национальное
чувство и желал принеси Россию в жертву полякам, евреям и «Европе в
целом». И ведь католик и русофоб Соловьёв считается «очень русским
православным мыслителем» — по сравнению с теми же «западниками», которые
открыто сознавали себя европейскими агентами влияния в «дикой стране» и
страстно желали её колонизации Западом (что и случилось в итоге).

Русское
общество, русская литература, русская мысль – все ненавидели русских,
даже в самих себе, и услужали англичанам, полякам и евреям. Каждая
строчка, написанная этими людьми, была порождена трусостью, заключала в
себе обман и вела к измене. Кто пытался говорить и писать что-то иное –
тем не давали ходу, затаптывали, давили. Немногие русские люди,
пытавшиеся противостоять всеобщей оргии разрусения, делали что могли –
тот же Катков или, скажем, Меньшиков. Но, при всём уважении, они не были
мыслителями. Я даже не имею в виду «философами» или «идеологами» — до
этого нам и сейчас очень и очень далеко. Просто на русской стороне не
было людей, умеющих работать со смыслами. Люди правильных взглядов были,
да. Но они свою правоту не могли отрефлексировать, не могли взглянуть
со стороны на неё, увидеть другими глазами, представить в иной форме.
Они были правы – но и только, а этого мало.

Розанов
же был именно МЫСЛИТЕЛЕМ. Даже выше – философом. Одним из немногих
настоящих русских философов. Не состоявшимся в «профессиональном поле» —
за что нужно сказать спасибо всё тем же самым разрусевшим. Неизвестно,
впрочем, хорошо это или плохо. Не получив признания у «соловьёвых», он
стал навеки любим всеми добрыми русскими людьми – как человек, говорящий
о русских по-русски, с любовью и уважением. Это стоило профессиональной
карьеры.

Очень
характерно, что первая – никем не прочитанная и совершенно
недооценённая – книга его называлась «О понимании». Книжка ученическая, с
недовыведенными пятнами «русского гегельянства» (ужасная скука и
пошлость), но совершенно гениальная в постановке вопроса. Розанова
именно что интересовало – ПОНЯТЬ. И не просто понять, а «разложить».

Человек
способен что-то понять в окружающей действительности только в том
случае, если у него есть с чем её сравнивать. У некоторых людей это «с
чем» есть. Я бы назвал это обострённым чувством нормы. Человек смотрит
вокруг и недоумевает – почему всё устроено неправильно, нехорошо? Ведь
должно быть иначе? И это «должно быть» у него откуда-то должно быть.В
некоторых случаях это результат каких-то сознательных усилий. Скажем,
чтения книжек. Человек, читавший и понявший «Политию» Аристотеля уже не
сможет относиться к некоторым формам социального бытия как к чему-то
нормальному и естественному. Но книги лукавы – ведь вместо Аристотеля
ему может попасться и какой-нибудь Маркс, а то и Ленин или Лев Толстой. К
тому же авторы книжек сами откуда-то брали свои идеалы. Так что самым
надёжным является ЧУВСТВО НОРМЫ. У некоторых людей оно врождённое. И вот
они-то и становятся мыслителями – потому что у них внутри есть это
мерило.

Розанов
этим чувством обладал. И главное – не давил его в себе, а жил по нему.
Он ходил по русским улицам и не понимал – почему тут всё так странно и
скверно устроено? Почему вдруг русскому человеку совершенно некуда
пойти, а инородцу всегда есть куда? Почему великая страна, населённая
великим народом, клонит голову под игом каких-то хмырей, особенно из-за
черты осёдлости? Почему на плечах гиганта сидит цыганский табор,
заплёвывает гиганту глаза и открыто собирается отпилить ему голову? Куда
смотрит начальство и смотрит ли оно на это вообще? Или оно пресмыкается
перед той же цыганской шайкой? Почему это всё вот так устроено в России
– и нигде больше такого нет? Или вот ещё – почему, к примеру, какой-то
паршивый развод (дело, по сути, гигиеническое) является страшной,
нерешаемой проблемой? Ведь так не должно быть? Христос ведь этого не
требовал? Кстати, а откуда у нас вообще вот такие установления и ещё
такие? И вот это? А вон то?

Вот
это «спрашивающее недоумение» — термин самого Розанова из его первой
книги – и было той точкой опоры, с которой Василия Васильевича сдвинуть
было нельзя. Других зашикивали, закрикивали, запугивали. А Василий
Васильевич – маленький, рыжий, совсем не страшный – подслеповато щурился
и говорил: А Я НЕ ПОНИМАЮ. На него с кулаками лезли, он моргал и
говорил – НУ Я ПОДУМАЮ. И до чего-нибуд додумывался. Например, до
«Обонятельного и осязательного отношения евреев к крови». Или ещё до
какого-нибудь заведомого «неприличия», которое он ещё и публиковал – всё
с тем же кротким и наивным выражением лица. «Я вот так вас понял, ну а
что? а как? ну скажите тогда сами, как? не говорите? ну я ДАЛЬШЕ думать
буду». И вне зависимости от того, «правильно» он – с нашей точки зрения –
додумывал или «неправильно», это всегда было ЧЕСТНОЕ мышление. Которое
не останавливалось ни перед чем – даже перед соображениями приличия, для
мыслителей сплошь и рядом оказывавшихся непереступаемыми. Некоторые
розановские идеи могут шокировать и сейчас – например, про древний
Египет. При этом важно то, что ни малейшего намерения кого-то шокировать
у него не было. «Было недоумение, я вот подумал и у меня получилось вот
так».

Вовсе
не удивительно, что Василий Васильевич был единственным русским
человеком, которому пришло в голову сделать понятный и предназначенный
для широкой публики перевод «Метафизики» Аристотеля. Аристотель ведь
главный европейский мыслитель, так? Значит, нам нужно знать, что у него
написано. И не только профессорам, которые убили десять лет на изучение
греческого языка, но и всем вообще. Сам Василий Васильевич греческий
разбирал так себе, так что нашёл соавтора, который готовил подстрочник. А
Розанов читал и ПОНИМАЛ написанное. Понимал, кстати, очень глубоко и
верно – «розановский» комментированный перевод кроет все остальные
русские переводы Аристотеля, как бык овцу. Собственно, это единственный
перевод, который вообще можно читать. Всё остальное – невнятица.
Сделанная людьми, которые язык-то, может, и знали, а вот самим учением
Стагирита даже и не интересовались.

Впрочем,
это сейчас интересно только специалистам. Мы же покажем розановское
ПОНИМАНИЕ на том примере, с которого начали наш текст – а именно на
Чаадаеве. Розанов ведь и о нём тоже писал. Что он увидел в нём, в этом
абортмахере русского самосознания?

А вот что он увидел:

«Губы! Губы! Пока не удались губы, я считаю портрет не начатым» — так однажды сказал Репин в разговоре со мною…

И
вот я смотрю на «губы» Чаадаева и князя Одоевского в двух великолепных
изданиях московского «Пути» (книгоиздательство М.К. Морозовой): в первом
полном издании «Сочинений и писем П.Я. Чаадаева под редакцией М.
Гершензона» и «Князь В.Ф. Одоевский. Русские ночи» в редакции С.А.
Цветкова.

«Наконец
Россия достигла состояния говорить с европейцами европейским языком: и
этот первый говорящий — я», — говорят губы Чаадаева, этот маленький,
сухой, сжатый рот, который даже на улыбку матери, наверное, не ответил
бы чем-нибудь соответствующим. Впрочем, как-то и невозможно представить
себе «мать Чаадаева», «отца Чаадаева» и его «танцующих сестриц»: он
вообще — без родства, solo, один, только с «знакомыми» в петербургском и
европейском свете и «друзьями», беседующими с ним в кабинете, но причем
не он их слушает, а они его слушают. И говорит он по-французски, как
по-французски написал главный свой труд — знаменитые «Философические
письма», напечатанные Надеждиным в «Телескопе»: как бы русская речь была
ему не совсем послушна и, может быть, несколько брезглива…

Лоб
умеренный,..- и вся масса головы как бы сплывает в лицо, в массив щек и
подбородка, которые будто говорят: «Вот — я первый у русских
получил лицо: доселе были морды, по которым били (разумелось —
«правительство»). Но я получил лицо, которого никто не посмеет ударить. И
оно говорит только папе, и говорит оно только о предметах всемирной
значительности, которые едва ли могут быть поняты по сю сторону
Вержболова. Почему я и разговариваю по-французски». «Оттого рот у меня и
маленький; я скажу немного слов, только папе и о всемирной истории: но
ни одно слово о пустяках, к числу которых я причисляю, извините, и
Россию, не вырвется из этого рта»…

Он
говорил собственно папе; но как папе в то время было «некогда», то он и
обратился с «Философическим письмом» к избранной петербургской даме,
начав его: «Adveniat regnum tuum. Madame c’est votre candeur, с’est
votre franchise, que j’aime, que j’estime le plus en vous». Т.е.
по-русски, по бедному: «Да приидет Царствие Твое. Мадам, чистосердечие и
прямодушие ваше — вот то, что я более всего в вас люблю и почитаю». И
т.д.

В
«Письмах» он развивал ту мысль, что стержнем всемирной истории служит
религия; что в христианстве — этим стержнем служит церковь; что «все из
рук Христа и апостолов» получили папы, отчего двинутая собственно папами
Европа и достигла на всех поприщах великих успехов, великой
гражданственности, великого искусства, великих наук и философии. Тогда
как Россия и Восток… остаются деревней, не слушая католической мессы и
не слушая красноречивых итальянских и французских проповедников, таких
же бритых, как сам Чаадаев, и тоже с мясистым, грузным подбородком,
говорящим о силе, уверенности и напоре воли…

По
северным и петербургским обстоятельствам «Письма», как известно, попали
не к папе и даже не к «мадам», а в скверную нашу цензуру, к сухому и
почтительному «к начальству» Бенкендорфу… «Пошла писать губерния»,
Надеждин был сослан в Вологду, а к Чаадаеву должен был ежедневно ездить
врач, свидетельствовать его умственные способности и, может быть,
прописывать ему что-нибудь «успокоительное». Русские и тогда отличались
великой сострадательностью: сострадая страждущему Чаадаеву, они в
вознаграждение нарекли его гением, «угнетенным гением», и имя его и
достоинство его пронесли до наших дней, до Гершензона, который издает
его труды, письма и записочки очень кстати, потому что «Философических
писем» его, по правде сказать, никто не читает и не читал, а так,
вообще, знают, что «гений» и «претерпел».

Чем
замечателен этот физиогномический якобы пассаж? ДОБРОТОЙ. Розанов ведь
прекрасно понимал, ЧТО сделал Чаадаев и КАКИМ чудовищным злом он был для
русских. Ну в общем всё то, что я написал выше. И говорит он, в общем,
то же самое. Но если я выше говорил с открытой злобой, Василий
Васильевич уничтожает Чаадаева деликатно, без грубости. Не скрывая при
этом своей ненависти и презрения.

Например,
в третьем абзаце Розанов вполне откровенно называет Чаадаева УБЛЮДКОМ.
Но самого этого слова не произносит. Он его раскрывает в таких словах – «как-то и невозможно представить себе «мать Чаадаева», «отца Чаадаева» и его «танцующих сестриц»: он вообще — без родства». Хотя
смысл этих слов вполне понятен, и он концентрируется именно в этом
слове. Или – что Чаадаев был, по сути, нерусским, и даже не владел
русским языком, который к тому же платил ему аналогичным отвращением.
Розанов пишет – «русская речь была ему не совсем послушна и, может быть,
несколько брезглива». Как же УБИЙСТЕННО это сказано. А уж про папу,
которому «было некогда» — это что-то запредельно прекрасное. И наконец
добивающее, удар мизерикордии – «русские Чаадаева пожалели». Опять же,
Розанов прекрасно понимает, что глупое русское общество было БОЛЬНО
Чаадаевым, что оно пласталось перед этим выродком и лобызало его руки. И
что «Философическое письмо» было и остаётся «главным текстом русских
либералов», семенем и корнем всего их учения. Но его это не устраивает –
и он описывает русское общество как умное и доброе, которое мерзавца
ПОЖАЛЕЛО и нарекло его гением «из сострадательности». Собственно, этот
ход давал возможность добрым русским людям спокойно расстаться с
«чаадаевщиной» — без ненужной экзальтации. И заняться делом почище –
например, почитать доброго русского писателя, князя Одоевского. Чьи
гениальные «Русские ночи» до сих пор не входят в «обязательный корпус
русской литературы» (а чаадаевский hate speech входит). «Вот если бы
этим славным человеком занялись бы, а бяку бы бросили» — говорит нам
Розанов. И это совет ПОНИМАЮЩЕГО человека. Который не просто говорит
глупому заигравшемуся русскому ребёнку «брось какашку», но даёт ему в
руки хорошую чистую игрушку.

Это
всего лишь единичный пример. Если же посмотреть, сколько в текстах
Розанова – даже самых проходных, случайных – мудрости и доброты, то
поневоле хочется сказать: вот он, наш учитель жизни, вот кого надо
читать, почитать и почтительно слушать БУКВАЛЬНО ВО ВСЁМ. Даже его
ошибки, провалы и огрехи заслуживают нашего благодарного внимания.
Потому что он даже ошибался – правильно, то есть в русскую пользу, а не
во вред, как это делали все остальные.

Я
могу с уверенностью сказать: всё хорошее, что только было с тех пор
сказано или подумано в нашей несчастной стране – от Розанова. Все
русские люди бесконечно обязаны ему – ПЕРВОМУ РУССКОМУ МЫСЛИТЕЛЮ – тем
немногим, что у них есть «в умственном плане». Только он, только он один
дал нам пример подлинно национального мышления. От которого он и сам
иногда отступал – но не нам его за это судить.

«Русская
мысль», все эти
Чаадаевы-Белинские-Соловьёвы-Бердяевы-Гумилёвы-Вернадскиеe tutti frutti,
— это одна сплошная, чёрная, унылая гадость, вся по сути антирусская и
русским людям не нужная. Это тьма внешняя. И в этой тьме теплится
свечечка, слабенький огонёк – книжки и статьи Василия Васильевича
Розанова.

И свет во тьме светит, и тьма не объяла его…

Константин Крылов https://www.apn.ru/index.php?newsid=37706