Москва, 22 ноября — Наша Держава. На одной из встреч с читателями и почитателями Владимир Познер
высказался во вполне привычном ключе. Ничего нового, но, как гласит один
трюизм, если долго работать на имя, имя начинает работать на тебя.
Поэтому ссылок на эти реплики появилось великое множество, как
одобрительных, так и напротив. Однако из комментариев, как правило,
видно, что оппоненты, желающие Познера покритиковать, и сами не слишком
понимают, как это делать. Не нравится он им, вот и всё.
высказался во вполне привычном ключе. Ничего нового, но, как гласит один
трюизм, если долго работать на имя, имя начинает работать на тебя.
Поэтому ссылок на эти реплики появилось великое множество, как
одобрительных, так и напротив. Однако из комментариев, как правило,
видно, что оппоненты, желающие Познера покритиковать, и сами не слишком
понимают, как это делать. Не нравится он им, вот и всё.
Одобрители познеровской точки зрения тоже в массе не вполне
домысливают, под какими идеями готовы подписаться. Просто им такое
нравится – без колебаний, не нужно ли эти тезисы если не опровергнуть,
то обосновать.
домысливают, под какими идеями готовы подписаться. Просто им такое
нравится – без колебаний, не нужно ли эти тезисы если не опровергнуть,
то обосновать.
А между тем Владимир Владимирович волей-неволей затронул вправду
важные вопросы. Вот, например (кажется, уже не впервые), к слову о
поисках российской национальной идеи, заметил, что во Франции и Британии
таковая отсутствует, а в США она издавна заключалась в равенстве и в
возможности для каждого добиться желаемого – но теперь заметно ослабла.
Про американскую идею сказано верно, но не всё. Недосказано именно то,
что Познер если и разглядел, то не счёл важным ни во Франции, ни в
Британии, ни в Америке. А ведь и французская, и британская национальные
идеи есть – правда, они ещё больше американской источены-изъедены. Не
нужно быть великим страноведом, чтобы разглядеть их в старом кино
соответствующих стран – и даже, вопреки всем толерантностям и
мультикультурностям, кое-где в новейшем.
важные вопросы. Вот, например (кажется, уже не впервые), к слову о
поисках российской национальной идеи, заметил, что во Франции и Британии
таковая отсутствует, а в США она издавна заключалась в равенстве и в
возможности для каждого добиться желаемого – но теперь заметно ослабла.
Про американскую идею сказано верно, но не всё. Недосказано именно то,
что Познер если и разглядел, то не счёл важным ни во Франции, ни в
Британии, ни в Америке. А ведь и французская, и британская национальные
идеи есть – правда, они ещё больше американской источены-изъедены. Не
нужно быть великим страноведом, чтобы разглядеть их в старом кино
соответствующих стран – и даже, вопреки всем толерантностям и
мультикультурностям, кое-где в новейшем.
Состоят эти идеи в том, что, положим, Франция – это страна французов,
живущих по-французски, со своими узнаваемыми выигрышными или
заслуживающими снисхождения чертами. Людей, продолжающих её тысячелетнюю
(и даже двух- и трёхтысячелетнюю) историю. Французы бывают очень
разные, включая разнообразных южан, полунемцев-эльзасцев,
кельтов-бретонцев, французских евреев. Но до последнего времени всё это
были, по сути, члены одной большой семьи – la Belle France. И даже
нынешние не самые убедительные опыты по изменению этого порядка сводятся
не к тому, чтобы насадить мнение, будто «никаких французов нет», а к
обратному – тоже французами, младшенькими и самыми любимыми объявляются
зачастую совсем не французы, включая откровенно зловредных кукушат.
живущих по-французски, со своими узнаваемыми выигрышными или
заслуживающими снисхождения чертами. Людей, продолжающих её тысячелетнюю
(и даже двух- и трёхтысячелетнюю) историю. Французы бывают очень
разные, включая разнообразных южан, полунемцев-эльзасцев,
кельтов-бретонцев, французских евреев. Но до последнего времени всё это
были, по сути, члены одной большой семьи – la Belle France. И даже
нынешние не самые убедительные опыты по изменению этого порядка сводятся
не к тому, чтобы насадить мнение, будто «никаких французов нет», а к
обратному – тоже французами, младшенькими и самыми любимыми объявляются
зачастую совсем не французы, включая откровенно зловредных кукушат.
Урождённый парижанин Познер зачем-то вновь упомянул, что в России «не
все русские». Многие из тех, кто уделяет этой детали (разумеется,
немаловажной) чрезмерное внимание, любят ссылаться на США. Но в том-то и
дело, что американская нация (при очевидном своеобразии) сформировалась
и существует вокруг определённого этноса. Белые американцы,
скажем упрощённо, англо-немецкого происхождения – это национальное ядро
Соединённых Штатов. И ядро идеологическое: не было бы «воспов» с их
английским языком (пускай немецкой крови в них не меньше, чем
англо-шотландской), с их преимущественно британским протестантизмом, с
их историей обретения земли обетованной (включая множество сохраняемых в
памяти семейных историй) – не было бы никаких других американцев. И
американская национальная идея – это не просто «быть собой и придти к
успеху», а сделать это, продолжая славную традицию американцев былых
времён.
все русские». Многие из тех, кто уделяет этой детали (разумеется,
немаловажной) чрезмерное внимание, любят ссылаться на США. Но в том-то и
дело, что американская нация (при очевидном своеобразии) сформировалась
и существует вокруг определённого этноса. Белые американцы,
скажем упрощённо, англо-немецкого происхождения – это национальное ядро
Соединённых Штатов. И ядро идеологическое: не было бы «воспов» с их
английским языком (пускай немецкой крови в них не меньше, чем
англо-шотландской), с их преимущественно британским протестантизмом, с
их историей обретения земли обетованной (включая множество сохраняемых в
памяти семейных историй) – не было бы никаких других американцев. И
американская национальная идея – это не просто «быть собой и придти к
успеху», а сделать это, продолжая славную традицию американцев былых
времён.
Патриарх советского иновещания заявил, что православие не может стать
национальной идеей, ибо посещающих церкви не так уж много. С
прибавлением не поспоришь. Но правильна ли сама постановка вопроса?
Разумеется, в России немало желающих кричать в ответ: «Может! Может!» И
многие из них – очень достойные люди с обширным кругозором. Поглядим за
рубеж: огромный процент поляков и сегодня готов заявить, что польская
национальная идея – это католицизм. Но корректна ли эта формулировка?
Католик – не обязательно поляк. Не правильнее ли сказать, что польская
национальная идея включает в себя и верность польскому католицизму – как
одному из выражений польского духа и его хранителю?
национальной идеей, ибо посещающих церкви не так уж много. С
прибавлением не поспоришь. Но правильна ли сама постановка вопроса?
Разумеется, в России немало желающих кричать в ответ: «Может! Может!» И
многие из них – очень достойные люди с обширным кругозором. Поглядим за
рубеж: огромный процент поляков и сегодня готов заявить, что польская
национальная идея – это католицизм. Но корректна ли эта формулировка?
Католик – не обязательно поляк. Не правильнее ли сказать, что польская
национальная идея включает в себя и верность польскому католицизму – как
одному из выражений польского духа и его хранителю?
Мы можем то же самое сказать о русском христианстве, даже не
употребляя слова «православие». Ведь православие – это извод
христианства, который православные считают наиболее верным. Православие
отдельно от вселенского христианства мыслят либо враги православия, либо
совсем неумные начётники. И русские – и инославные, и люди верующие, но
религиозно невежественные, и агностики, и атеисты – живут в
христианской культуре. Мы, как правило, носим христианские имена, чтим
героев прошлого, не мысливших себя вне христианской веры. Испытывать при
виде христианского храма если не благоговение, то эстетическое
удовольствие для большинства из нас норма, обратное же – тяжёлая
патология (увы, в последнее время распространяющаяся, но тем самым
подчёркивающая норму). Христианство не может быть всей русской
национальной идеей, но нет русской национальной идеи, не включающей в
себя христианского стержня. Как только советское государство перестало
церберски охранять религиозное невежество – зацвело христианское
возрождение. И плоды его пока скромны, главным образом, из-за натиска на
общество уже иных сгущений невежества и суемыслия.
употребляя слова «православие». Ведь православие – это извод
христианства, который православные считают наиболее верным. Православие
отдельно от вселенского христианства мыслят либо враги православия, либо
совсем неумные начётники. И русские – и инославные, и люди верующие, но
религиозно невежественные, и агностики, и атеисты – живут в
христианской культуре. Мы, как правило, носим христианские имена, чтим
героев прошлого, не мысливших себя вне христианской веры. Испытывать при
виде христианского храма если не благоговение, то эстетическое
удовольствие для большинства из нас норма, обратное же – тяжёлая
патология (увы, в последнее время распространяющаяся, но тем самым
подчёркивающая норму). Христианство не может быть всей русской
национальной идеей, но нет русской национальной идеи, не включающей в
себя христианского стержня. Как только советское государство перестало
церберски охранять религиозное невежество – зацвело христианское
возрождение. И плоды его пока скромны, главным образом, из-за натиска на
общество уже иных сгущений невежества и суемыслия.
Но как бы кому ни хотелось из чувства противоречия или спортивного
азарта, с наиболее нашумевшим замечанием Познера не поспоришь. Иные,
прочтя, что Познер, Серапионов племянник (в 1920-е отец Вл. Познера
входил в советский литературный кружок «Серапионовы братья» — «Д. О.»),
что-то сказал о правде, затянули предсказуемую песню о злых
фальсификаторах истории. А ведь сказано им было вовсе о другом: «Объединить
людей можно только вокруг правды. Вокруг понимания того, что это твоя
страна, что она зависит от тебя, что от твоего поведения, от твоего
выбора зависит, какой она будет».
азарта, с наиболее нашумевшим замечанием Познера не поспоришь. Иные,
прочтя, что Познер, Серапионов племянник (в 1920-е отец Вл. Познера
входил в советский литературный кружок «Серапионовы братья» — «Д. О.»),
что-то сказал о правде, затянули предсказуемую песню о злых
фальсификаторах истории. А ведь сказано им было вовсе о другом: «Объединить
людей можно только вокруг правды. Вокруг понимания того, что это твоя
страна, что она зависит от тебя, что от твоего поведения, от твоего
выбора зависит, какой она будет».
Как ни странно, полного осознания этой очевидности нам трагически не
хватало в перестройку, недостаёт и сегодня. Такую правду о себе можно
по-пушкински назвать самостоянием. Неисчислимое множество мерзостей в
России было высказано и содеяно из-за его нехватки. Как человек по
христианской теологии слагается из тела, души и духа, так самостояние
гражданина слагается из достоинства, любви к истине и любви к ближнему.
Чтобы стать Оппозицией Его Величества, нужно самому сделаться его
благородием – этого понимания у нас по-прежнему негусто. И если из суммы
самостояния пропадает одно слагаемое – сходят на нет и другие.
хватало в перестройку, недостаёт и сегодня. Такую правду о себе можно
по-пушкински назвать самостоянием. Неисчислимое множество мерзостей в
России было высказано и содеяно из-за его нехватки. Как человек по
христианской теологии слагается из тела, души и духа, так самостояние
гражданина слагается из достоинства, любви к истине и любви к ближнему.
Чтобы стать Оппозицией Его Величества, нужно самому сделаться его
благородием – этого понимания у нас по-прежнему негусто. И если из суммы
самостояния пропадает одно слагаемое – сходят на нет и другие.
С началом перестройки хозяевами времени стали персонажи, постоянно
рассуждавшие о человеческом достоинстве и о правде. Тем не менее, хотя
многие из них заучили слова «бездуховность» и «милосердие»,
основополагающим пороком того несомненно массового кипящего движения
стала нехватка любви к ближнему и к стране как к совокупности ближних. А
без этого предохранителя правда о прошлом и настоящем выродилась в
низменное смакование оскорблений, а рассуждения о правах и свободах
обернулись эгоизмом, дурно пахшим и близоруким, часто в прямом смысле
сворачивавшим себе шею или расшибавшимся в лепёшку.
рассуждавшие о человеческом достоинстве и о правде. Тем не менее, хотя
многие из них заучили слова «бездуховность» и «милосердие»,
основополагающим пороком того несомненно массового кипящего движения
стала нехватка любви к ближнему и к стране как к совокупности ближних. А
без этого предохранителя правда о прошлом и настоящем выродилась в
низменное смакование оскорблений, а рассуждения о правах и свободах
обернулись эгоизмом, дурно пахшим и близоруким, часто в прямом смысле
сворачивавшим себе шею или расшибавшимся в лепёшку.
Ответом на нигилизм 90-х стало патриотическое согласие большинства.
Совсем уж его чуравшиеся выглядели карикатурно. И главной добродетелью
этого согласия стала (хоть и не все это сознавали) реабилитированная
любовь если не к ближнему, то к стране как к сонму ближних. Плохо
отзывавшийся о «не том народе» или «этой стране» сам причислял себя к
публике известного пошиба.
Совсем уж его чуравшиеся выглядели карикатурно. И главной добродетелью
этого согласия стала (хоть и не все это сознавали) реабилитированная
любовь если не к ближнему, то к стране как к сонму ближних. Плохо
отзывавшийся о «не том народе» или «этой стране» сам причислял себя к
публике известного пошиба.
Но незаметно патриотическое согласие оказалось подвержено
сокрушительной эрозии. После 90-х отвечать на какие-то исторические
вопросы обществу было лень, а на другие хотелось ответить наоборот – не
так, как те неприятные люди. Но отказ от истины оборачивается также
отказом и от достоинства, и от любви. Вероятно, многие из тех, кто в
2000-е наконец-то упивался не очень глубоким, но искренним и почти
всеобщим патриотизмом, удивились бы, услышав или прочтя в комментах, что
через 10-15 лет упиваться они будут русоедскими необольшевистскими
выдумками (ничуть не лучше либеральных) и кровожадным непотребством:
«Мало расстреляли! Больше надо было повесить!» Если бы Вадим Кожинов
(1930—2001), один из отцов постсоветского неосменовеховства, ныне
выродившегося в необольшевизм, мог предположить, что повторяющих его
размышления об изобильном бытии предреволюционной России будут истерически называть «русофобами»!
сокрушительной эрозии. После 90-х отвечать на какие-то исторические
вопросы обществу было лень, а на другие хотелось ответить наоборот – не
так, как те неприятные люди. Но отказ от истины оборачивается также
отказом и от достоинства, и от любви. Вероятно, многие из тех, кто в
2000-е наконец-то упивался не очень глубоким, но искренним и почти
всеобщим патриотизмом, удивились бы, услышав или прочтя в комментах, что
через 10-15 лет упиваться они будут русоедскими необольшевистскими
выдумками (ничуть не лучше либеральных) и кровожадным непотребством:
«Мало расстреляли! Больше надо было повесить!» Если бы Вадим Кожинов
(1930—2001), один из отцов постсоветского неосменовеховства, ныне
выродившегося в необольшевизм, мог предположить, что повторяющих его
размышления об изобильном бытии предреволюционной России будут истерически называть «русофобами»!
И чем дальше, тем очевиднее, что это интеллектуальный и нравственный
тупик, из которого нужно податься назад, вернувшись к неотвеченным
вопросам. Только вот резонёры, прежде мешавшие этому делу, вряд ли
станут и на сей раз помощниками.
тупик, из которого нужно податься назад, вернувшись к неотвеченным
вопросам. Только вот резонёры, прежде мешавшие этому делу, вряд ли
станут и на сей раз помощниками.
Дометий Завольский https://rusorel.info/o-segodnyashnem-osmyslenii-rossijskoj-nacionalnoj-idei/
