Москва, 25 марта — Наша Держава. Павел – несомненно, один из самых
оболганных Русских императоров. Возможно, даже самый оболганный. Врали о
нем дольше других и ложь эта была выгодна всем: Александру, который был
вовлечен в заговор; англичанам, которые за заговором стояли и уже в то
время были «хозяевами европейского дискурса»; большевикам, которые также
пользовались в основном английской картиной мира и вообще были врагами
царей.
Тиран, самодур, безумец,
превративший блистательный Петербург в тюрьму – и это еще не самые
«лестные» эпитеты. Кем же был Павел на самом деле? Сегодня, кстати, 220
лет со дня его убийства.
Прежде
всего Павел был легитимным русским царем, сыном Петра (Федоровича)
Третьего, в отличие от узурпировавшей трон в результате переворота
Екатерины. Это было важно, ибо говорило о преемстве крови и символически
подчеркнуто самим Павлом, написавшем на памятнике Петру Первому,
установленному у Михайловского замка: прадеду – правнук (в пику Медному
всаднику, на котором значилось: Петру Первому от Екатерины Второй). Но с
приходом Павла восстанавливался не только ток крови русского
императорского дома, восстанавливалась традиция. Пусть уже не старого
средневекового царства, сломанного Петром и не подлежащего
восстановлению, но средневековой традиции, традиции рыцарства.
Да,
это был ход против течения истории, ее «сослагательное», как любят
говорить жулики всех мастей, наклонение, которого история якобы не
имеет. Еще как имеет! И жулики, толкающие историю туда, куда надо им,
прекрасно отдают себе в этом отчет, страшно этого «сослагательного
наклонения» боясь и прилагая все усилия, чтобы представить нужный им ход
истории единственно возможным и верным. Когда же жертва, раздетая
догола грабителями с большой дороги истории, пытается искать
справедливости, грабители (или те, кто представляет их интересы)
отвечают: извини, друг, тебе не суждено было пойти другим путем, где бы
ты остался цел, ведь «история сослагательного наклонения не имеет». Но
мы все же попробуем эти сослагательные наклонения рассмотреть.
Узурпировавшая
трон в результате государственного переворота Екатерина была любимицей
дворян, аристократии нового времени, которую Петр вырастил для опоры
против прежней родовой аристократии. Это именно то, за что Пушкин назвал
Петра «первым революционером на троне» и «демократом», вкладывая в оба
эти слова всю силу своего негодования. Пушкин, как известно, боготворил
Петра, как все тогдашнее молодое поколение. Менее известно, что
отношение к Петру с годами менялось. И менялось настолько, что он так и
не смог написать «Историю Петра Великого», за которую с большим
воодушевлением взялся. Не смог, потому что глубже вгляделся в личность
Петра и увидел бездну. От которой отшатнулся и которая стала
метафизическим содержанием последней его поэмы «Медный всадник».
Пушкину
открылась далеко не та помпезная фигура самого великого из Романовых,
какую рисовала тогдашняя официальная историография. Конечно, и не
«Антихрист на троне», как окрестили Петра староверы, но все же нечто
крайне двусмысленное. Суть же этой двусмысленности не только в
«презрении к человеку», как, опять же, любят у нас говорить особенно
демократы, но – в первую очередь в самой демократизации. Которая,
повторим, внушала Пушкину глубокое отвращение. Именно в демократизации, а
не в жертвах Петра, «построившего город на костях», увидел Пушкин
инфернальную тень его правления.
Человек
– существо иерархичное, для демократа же нет ничего святого. «Истинная
демократка, никого в грош не ставит», бросил однажды Пушкин о ком-то. В
этих словах вся пушкинская диалектика «демократии». Демократия ведет к
смерти всего человеческого в человеке – вот что понял Пушкин. И что за
ним, духом и силой Пушкина, поняли Гоголь и Достоевский. Демократия
несет смерть Богу, человеку и миру. Отсюда же «дьявол явился без маски в
мир!» Гоголя, отсюда же «если Бога нет – все позволено» Достоевского.
Пушкин смотрел на вещи проще, но и глубже. Демократия для него – это
чернь, пекущаяся только о пользе и в «детской резвости» колеблющая
треножник Пророка. А главный грех Петра (при всем его гении, который
Пушкин отнюдь, конечно, не отрицал) – в том, что тот окружил себя
проходимцами, которых при этом наделил чрезмерной властью.
Меншиков,
торгующий пирожками, разноязыкий сброд – все эти искатели приключений и
авантюристы Немецкой слободы, будущие дворяне – дворовые люди (свита и
сволочь – однокоренные слова, происходящие от «волочиться», то есть
волочиться конкретно за князем). Здесь увидел Пушкин разверстую звериную
пасть наступающих Новых времен (и – оскал будущего большевизма тоже).
То же, но раньше Пушкина, увидел и Павел. И против всей этой наступающей
пошлости поднял свое знамя. Со своим старомодным рыцарством, честью,
порядочностью и прочими пыльными идеалами прошлого. Вот за что
возненавидела Павла дворцовая чернь, золотой пылью кружащаяся вокруг
Екатерины. За что в конце концов составила против него заговор и убила.
Павел
резко ограничил всевластие дворянства, с одной стороны, и резко ослабил
крепостническую удавку на шее крестьян, с другой. Так, он вернул
телесные наказания для дворян за тяжкие преступления, такие как
убийство, разбой, пьяный дебош, разврат и служебные нарушения. Приказал
предавать суду дворян, уклоняющихся от службы, резко ограничив при этом
возможности перехода с военной службы на гражданскую. И ввел для дворян
налоги (подушную подать). Он ограничил работу крестьян на помещиков
трехдневной барщиной, отменил разорительную для них хлебную повинность,
ввел суровые наказания за жестокое обращение с крепостными. Одновременно
Павел начал возрождать древнюю аристократию, восстанавливая угасшие
древние роды, реанимируя понятия чести, достоинства и рыцарства.
В
то же время большинство ужасов «павловской тирании» на поверку
оказываются вымыслом. «Десятки тысяч сосланных в Сибирь» за различные
провинности оборачиваются при внимательном изучении десятком
документально зафиксированных имен. Наоборот, оказывается, что «тиран»
Павел даровал свободу таким вольнодумцам, как Радищев, Новиков, и еще
многим десяткам сосланных радикалов. Но справедливо, что и
Екатерининский двор и дворянство были уже во многом развращены
либерализмом (по примеру самой Екатерины, переписывавшейся с Вольтером).
Павел желал положить этому конец. Что означало порядок, контроль и
цензуру. И что, конечно, никому не могло прийтись по душе. Это было
главным, но не единственным «преступлением» Павла. Ступая в плоскость
геополитики, мы увидим, что здесь дела обстояли не менее интересно.
Время
вступления Павла на престол (1796) было временем революции во Франции и
мирового хаоса, который она открыла. Для мистика Павла Французская
революция была ключом от инфернальной бездны и апокалиптическим Зверем,
из нее выходящим. И что в такой ситуации должен был сделать
император-рыцарь? Только одно: взять меч и выйти на битву. Что он и
сделал. Фактически в одиночку. Собственно, вся его политика укрепления
страны, консолидации, порядка и дисциплины, все реабилитации древних
понятий чести и рыцарства были направлены на одно-единственное,
очевидное всякому не ангажированному, трезвому уму – необходимость
внутренней мобилизации страны, ее аристократии, всего традиционного мира
перед лицом страшной опасности, которую представляла собой революция.
Священная
борьба с Революцией – вот что было написано на знаменах Павла. Письмо
Павла Суворову, которого он вызвал из опалы, как верного союзника в
борьбе, представляет собой образец рыцарского слога: «Граф
Александр Васильевич! Теперь нам не время рассчитываться. Виноватого
Бог простит. Римский император требует вас в начальники своей армии и
вручает вам судьбу Австрии и Италии. Мое дело – на сие согласиться, а
ваше – спасти их. Поспешите приездом сюда и не отнимайте у славы вашей
время, а у меня – удовольствие вас видеть. Пребываю вам благосклонный.
Павел».
В Наполеоне Павел
увидел подобного себе рыцаря, который явился, чтобы укротить дракона
революции, восстановить монархию и империю. Восстановить самую
традиционную суть вещей, которым одним только и дано сохранять человека в
человеке. И Наполеон также увидел в нем человека себе под стать. Где-то
безрассудного, но не жалеющего собственной головы, чтобы добиться
своего. Наполеон желал славы Франции, Павел желал славы Божией – и
России. Два эти человека не могли не найти друг друга, а их союзу не
могла не ужаснуться Англия. С этим союзом Европа ускользала из ее рук,
становилась русско-французской. Это была катастрофа, допустить которую
никак было нельзя.
Заговор
против Павла был составлен высшими петербургскими офицерами и
сановниками под чутким руководством английского правительства.
Координировал заговорщиков английский посол Уитворт, а во главе заговора
стоял обласканный Павлом петербургский генерал-губернатор, глава тайной
полиции Пален – красноречивейший образ русского Иуды, серого кардинала
наступающего нового мира.
«Англичане
промахнулись по мне в Париже, но не промахнулись в Петербурге!» –
сказал, узнав об убийстве Павла, Наполеон. Дальнейшие события
подтвердили горькую правду этого. Все дальнейшие отчаянные попытки
Наполеона найти союз с Александром и даже породниться с русским двором
успеха не имели. Как и его попытки добиться союза путем войны.
Английские эмиссары при дворе Александра и штабе Кутузова бдительно за
этим следили. Плоды же заговора против Павла – гибель традиционной
Европы в мировых войнах и революциях ХХ века, победа «демократии» (то
есть власти финансовой олигархии) и контроль англосаксонского мира над
человечеством – мы пожинаем по сей день.
