Как коммунисты Русское крестьянство победили

Москва, 25 ноября — Наша Держава. Ровно сто лет назад Продкомисссия пришедшего к власти советского
режима впервые постановила послать вооруженные продотряды для «ревизии»
продуктов у «кулаков». А уже через год с небольшим, 11 января 1919 года,
Совет народных комиссаров своим декретом ввел на всей территории
Советской России так называемую продразверстку. И очень скоро упоенные
речами записных агитаторов о «земле – крестьянам» и счастливой жизни без
помещиков и капиталистов, не остывшие от погромов и поджогов помещичьих
усадеб люди земли в полной мере почувствуют на себе заботу новой
власти. И отзовутся на нее серией вооруженных восстаний.

Надо было взбунтовать русского гражданина,

чтобы превратить его в крепостного крестьянина.

И.А. Ильин

Продразверстка здорового и нездорового человека

Нынешние апологеты большевизма любят тыкать своим оппонентам тем, что
продразверстка появилась еще в царской России, когда у воюющей страны
начались проблемы со снабжением армии и рабочих крупных предприятий. И
это действительно так. И не так.

В империи у крестьян не отбирали подчистую все, что им удавалось
вырастить и сохранить, а брали исключительно излишек хлеба. За который
платили. Настоящими деньгами, а не обесценившейся бумагой. Мало того,
платили и за подвоз хлеба до железнодорожной станции, что использовалась
как стимулирующая крестьян мера. В конце концов, при монархии не было
ни продармий, ни продотрядов, потому как со своим народом русская
держава воевать не собиралась. Опять же никакие гоп-компании из
мародеров и венгерско-китайских «интернационалистов», усиленные
пулеметами, в села не наведывались. Все это будет позже. И, как не
удивительно это звучит, царская продразверстка была… добровольной.

«Я должен сказать, что там, где были уже случаи отказа или где были
недоверстки, сейчас же меня с мест спрашивали, как следует дальше
поступить, — докладывал в своем отчете перед Госдумой последний
имперский министр земледелия Александр Риттих. — Следует ли поступить,
как того требует закон, который указывает на определенный выход тогда,
когда сельские или волостные общества не постановляют того приговора,
который требуется от них для выполнения той или другой повинности или
раскладки, следует ли так поступать, или же следует, быть может,
прибегать к реквизиции, предусмотренной тоже постановлением Особого
совещания, но я неизменно и всюду отвечал, что тут с этим надобно
подождать, необходимо выждать: быть может, настроение схода изменится;
надо вновь его собрать, указать ему ту цель, ради которой эта развёрстка
предназначена, что это именно нужно стране и родине для обороны, и в
зависимости от настроения схода, я думал, что эти постановления
изменятся. В этом направлении, добровольном, я признавал необходимым
исчерпывать все средства».

Стоит добавить, что реквизиции при недоверстке если и происходили, то
изымалось только то зерно, что вывозилось на продажу. Если же оно
лежало в амбарах, то его не трогали. Да, царское правительство было
вынуждено ввести твердые и низкие закупочные цены на хлеб, что, само
собой, не нравилось крестьянам. Они возмущались, грозились, что будут
сеять исключительно для собственных нужд, леваки в Думе устроили тому же
Риттиху настоящую обструкцию… Но едва «проклятый царизм» был свергнут,
как пришедшее ему на смену революционное Временное правительство ввело
государственную монополию на торговлю хлебом. За исполнением которой,
впрочем, не сильно-то и следило, как и за многим другим. Все изменилось,
когда в октябре к власти пришли выразители чаяний трудового народа, за
который они взялись уже по-настоящему, так, что и пикнуть было нельзя.

То, что устроили большевики русскому селу ничем иным как войной
назвать трудно. Это и была война, необъявленная, но жестокая, до полного
уничтожения противника. Но почему ленинская партия бескомпромиссно
решила атаковать крестьянство, составлявшее на тот момент большинство
(более 80%) населения России, и к 1917 году основательно
распропагандированное и комплементарное в своей массе к любым
революционным идеям? Все очень просто. Для того, чтобы понять это,
достаточно почитать высказывания большевистского лидера Ленина. Так, еще
в 1902 году тот на голубом глазу заявлял, что «класс мелких
производителей и мелких землевладельцев является реакционным классом». А
уже в победном 1917-м не только навешивал ярлыки, но и, не стесняясь,
грозил:

«…когда крестьянин выступает собственником, имеющим излишки хлеба,
не необходимые ему для хозяйства, и поступает с нами как собственник,
как сытый против голодного, такой крестьянин — наш враг, и мы с ним
будем бороться со всей решимостью, со всей беспощадностью, — возглашал
большевицкий лидер. — Победа над мелким собственником, над мелким
спекулянтом — трудна. Они не могут быть уничтожены в один год, для их
уничтожения нужен длительный ряд лет, нужно организованное упорство,
применение в течение долгого времени упорной, неуклонной шаг за шагом
работы, непрестанной повседневной борьбы, которая особенно тяжела, и
сплошь и рядом дает победу спекулянту-крестьянину над рабочим. Но мы
будем бороться на фронте бескровном, чтобы голодный получил от сытого те
излишки, которые последний имеет».

Грабеж в законе

Однако как показала история, насчет «бескровной борьбы» Ильич явно
погорячился. Он еще в январе 1918-го выступил с инициативой создать
несколько тысяч отрядов, имеющих полномочия расстреливать
сопротивляющихся или уклоняющихся от сдачи хлеба крестьян. Но тогда эта
прогрессивная мысль не нашла поддержки у однопартийцев и вызвала резкое
неприятие у стоявших на четко прокрестьянских позициях эсеров, которые
еще были представлены в Советах. Только к концу весны удалось запустить
этот процесс, тогда от имени партии и самого Ленина были изданы
соответствующие воззвания к рабочим и декреты, изданы законы,
запрещающие накапливать выращенные крестьянами культуры. «Борьба с
голодом» была возложена на товарища Зиновьева, впоследствии к ней
активно подключился и товарищ Цюрупа.

На первых порах идея идти выколачивать «излишки» из села не находила
сочувствия у революционного пролетариата, который был завсегда рад
пограбить буржуев, но выступать против крестьян ему как-то не хотелось.
Однако уже к 1 июня удалось отправить в глубинку первый продотряд,
сформированный из отъявленной сволочи, в составе четырех сотен человек.
Сволочь на месте занялась привычным для себя делом — откровенным
грабежом, причем часть реквизированного ею же на месте сжиралось и
выпивалось. Естественно в центр начали в больших количествах поступать
жалобы, на что пришлось реагировать даже самому Ленину:

«Я очень надеюсь, что выксинские товарищи рабочие свой превосходный
план массового движения с пулеметами за хлебом осуществят как истинные
революционеры, то есть дав в отряд отборных людей, надежных, не
грабителей, и для действия по нарядам в полном согласии с Цюрупой, для
общего дела спасения от голода всех голодных, а не только для себя», —
писал вождь активистам одного из заводов.

Впрочем, понимая, что подобные увещевания не помогут, погромщикам
было официально разрешено забирать у селян для личных нужд 20 фунтов
продовольствия — до 2 фунтов масла, до 10 фунтов хлеба и до 8 фунтов
мяса…

От крестьян же требовали заявлять об излишках заранее, те же, кто не
делал этого, а таких на самом деле было подавляющее большинство,
попадали под действие стихийных революционных трибуналов, которые могли
наказать нерадивых как исключением из общины, так и десятилетним
заключением с конфискацией имущества. Под излишками подразумевались
более 12 пудов зерна или муки (196 кг) на человека и один пуд (16,3 кг)
отрубей. Это только поначалу, к 1919 году начали отбирать уже мясо и
картофель, а концу 1920-го — практически все! Причем забирали фактически
за бесплатно, поскольку деньги в стране победившей революции быстро
обесценились. Так, по «красному» тарифу селянин получал взамен от
городских гостей от 14 до 18 рублей за пуд ржи, в то время как на рынке в
Москве этот пуд стоил 290 рублей, а в Петрограде — 420 рублей…

Надо сказать, что получив красный передел вместо ожидаемого черного,
русский крестьянин уже подошел к этой черте обобранным до нитки. Так, до
воплощения в жизнь многообещающего лозунга, согласно которому вся земля
должна была достаться ему, сословие землепашцев и казаки владели 34,8%
десятин пригодных для хозяйствования, еще 39,5% принадлежали помещикам.
Когда под кличем «грабь награбленное» последних начали громить, убивать,
жечь и изгонять, ситуация изменилась мало — согласно ленинскому
декрету, крестьяне получили 21,15 млн десятин, при этом 53% общин
остались за бортом этого процесса, между остальными же земля
распределялась неравномерно, но в среднем на долю каждого агрария
пришлось не более 0,4%… Понятное дело, что в сладких мечтах о земном
рае на земле виделось несколько другое…

При этом за годы проклятого царизма по оценкам различных экспертов
крестьяне накопили около 5 млрд рублей, и это не считая тех денег, что
хранились в кубышках. Естественно, что при новых властях вся эта сумма в
одночасье превратилась в ничто. И никакие компенсации само собой не
подразумевались. Зато за дойку крестьянства большевики взялись с особым
усердием, довольно скоро к продотрядам Наркомпрода, составлявшим порядка
50 тыс. вооруженных грабителей в законе на усиление были брошены и 75
тыс. красноармейцев. Действовавшие в деревнях отряды, как правило,
усиливались двумя пулеметными расчетами… В методах новая власть себя
не ограничивала и не рефлексировала от слова совсем.

При этом поскольку свободная торговля хлебом запрещалась, с теми, кто
ради выживания пробовал ослушаться этого запрета, повели нещадную
борьбу. Такие люди назывались «мешочниками», причем это были не только
крестьяне, но изрядно оголодавшие горожане, принцип действия которых в
основном сводился к натуральному обмену различных промтоваров на все тот
же хлеб и прочие сельскохозяйственные культуры. На таких вынужденных
коммерсантов устраивались классические облавы, участь пойманных
определяли сами ловившие, поскольку их дозволялось даже расстреливать на
месте.

Казалось бы, к чему такая жестокость? Неужели ситуация с
продовольствием в Красной армии и в городах была столь уж аховой? И да, и
нет. Строители светлого будущего показали себя просто отвратительными
хозяйственниками, желающими насильно подогнать действительность под
рамки своей утопии. Если основными поставщиками продовольствия в города
до Октябрьского переворота были поместья и крестьяне-единоличники,
использовавшие наемный труд, то после разгрома поместий и запрета на
наемный труд кормить города стало просто некому. Большевики были
вынуждены перейти на снабжение по пайковому принципу, под который не
попадали представители «имущих классов» — бывшие служащие, профессура,
отставные военные, священники, которых и без того грабили под видом
модных экспроприаций и привлекали к принудительным работам, выживали как
могли и, естественно, многие и не выжили. Ну а тем, кому пайки
полагались, если они не принадлежали к партийной верхушке, тоже
приходилось несладко: в Петрограде, где к концу января 1918 года
суточный паек составлял 100 г хлеба, выпеченного напополам с молотой
соломой.

В результате горожане начали бежать в села, за революционное
лихолетье Москва обезлюдела наполовину, Петроград – на две трети… А в
тех местах, где положение было совсем уж аховым, а угроза голода более
чем реальной, власть на местах шла на послабление мешочникам в виде
«полуторопудничества» — разрешался провоз до полутора пудов
продовольствия.

При этом интересная деталь, сохранились воспоминания очевидцев,
согласно которым уже во время НЭПа Советская Россия доедала хлеб урожая
1911 года. То есть при желании красные власти могли накормить людей, но
вместо этого предпочли развязать террор в деревне. Почему? Для чего на
местах происходили вот такие изуверства: в села продотрядовцы заходили
по нескольку раз за небольшой период времени, точно зная, что у крестьян
уже ничего не осталось. Но нагрянувшие все равно требовали «излишки», а
когда не получали их, то начинали пороть мужиков, да так как даже самые
изуверские и классово чуждые баре подобного не практиковали, аж ткани
рубахи в истерзанные тела въедались. А в одном из сел одного селянина
закопали живьем, а когда после этого его соседи опять ничего не принесли
– закопали другого. И народ подымался, пришедшие с фронтов мужики
налетали на душегубов, отнимали оружие, восстания против новой власти
вспыхивали одно за другим.

Хлебные войны

Так с 1918 года вплоть до середины 1919-го в двадцати губерниях
центральной России произошло 340 крестьянских выступлений.
Ожесточившиеся селяне тоже особо не миндальничали, например, вспарывали
красным животы и засыпали туда зерно. Весьма характерна в этом случае
история крестьянской расправы над интернациональным «летучим» отрядом на
Тамбовщине, состоявшим из немцев, австрияков, латышей, венгров, евреев и
китайцев под командованием Софы Гельберг, получившей прозвище «Красная
Соня». Эта мадам с каким-то садистским наслаждением любила расстреливать
священников, офицеров, гимназистов, глумиться над людьми, унижать их и
убивать на глазах жен, детей и родителей, причем без суда и следствия. В
одном из сел ее «летучий отряд» заявил о том, что будет учрежден совет,
куда должны быть выбраны уважаемые люди села, однако когда те вышли из
толпы, революционеры их попросту расстреляли у церковной стены. Что
спровоцировало бунт, в результате которого селяне смяли и разоружили
большевиков, а комиссару выдавили глаза и распилили на части живьем.
Впоследствии все подразделение Красной Сони было уничтожено, а ее саму
взяли в плен и посадили на кол – умирала революционерка три дня…

Для чего нужна была вся это кровь, когда вопрос можно было решить
иначе? Все дело в том, что большевики иначе не желали. Им нужна была
война. Война с классом, который наряду с аристократией, священничеством,
традиционалистской интеллигенцией мешал их планам. К тому же на момент
их прихода к власти представители этого класса составляли большинство
населения России.

В июне 1918-го ВЦИК принимает декрет «Об организации комитетов
деревенской бедноты», которые планируется учредить по всем селам, а их
члены должны, по замыслу вершителей истории, помогать изымать «излишки» у
соседей. А впоследствии и возглавить местные советы. Другое дело, что
преимущественно лодырей и алкоголиков, не желавших работать, а потому
бедствовавших в русских деревнях той поры было не так много – не более
4% от всех крестьян. Да и многие из тех, кто попадал под критерии
большевистского понимания термина «беднота», восставать против членов
общины не хотели. Соседи и родственники же, как-никак. И тут не помогало
спущенное сверху разрешение реквизировать хозяйственное и прочие
имущество у «кулаков» в пользу бедных. Процесс создания комбедов шел
шатко-валко, они, конечно, возникали, но в основном больше на бумаге.

Тем не менее уже в декабре того же 1918-го года власть организовывает
первый Всероссийский съезд земельных отделов, комитетов бедноты и
коммун о построении социализма в деревне, где раскрывает свои карты,
провозгласив «организацию земледельческих коммун, советских
коммунистических хозяйств и общественной обработки земли». Далее следует
декрет ЦИК от 4 февраля 1919-го о переходе «от единоличных форм
землепользования к товарищеским».

Чтобы осуществить этот «переход» требовалось сломать традиционное
мышление русского крестьянина. А сделать это можно было, только развязав
гражданскую войну на селе, натравив одних «правильных» крестьян на
других – «неправильных».

«Если мы в городах можем сказать, что революционная советская власть в
достаточной степени сильна, чтобы противостоять всяким нападкам со
стороны буржуазии, то относительно деревни этого сказать ни в коем
случае нельзя, — писал Яков Свердлов. — Поэтому мы должны самым
серьезным образом поставить перед собой вопрос о расслоении в деревне,
вопрос о создании в деревне двух противоположных враждебных сил,
поставить перед собой задачу противопоставления в деревне беднейших
слоев населения кулацким элементам. Только в том случае если мы сможем
расколоть деревню на два непримиримых враждебных лагеря, если мы сможем
разжечь там ту же Гражданскую войну, которая шла не так давно в городах,
только в том случае мы сможем сказать, что мы и по отношению к деревне
сделали то, что смогли сделать для городов».

Не менее конкретен в формулировках был и главный большевик.

«Кулаки — самые зверские, самые грубые, самые дикие эксплуататоры, —
нагнетал страсти Ленин. — Эти кровопийцы нажились на народной нужде во
время войны, они скопили тысячи и сотни тысяч денег… Эти пауки жирели
на счет разоренных войною крестьян, на счет голодных рабочих. Эти пиявки
пили кровь трудящихся, богатея тем больше, чем больше голодал рабочий в
городах и на фабриках. Эти вампиры подбирали и подбирают себе в руки
помещичьи земли, они снова и снова кабалят бедных крестьян. Беспощадная
война против кулаков! Смерть им!»

Впоследствии симпатизировавший большевизму, но после посещения СССР
разочаровавшийся в этом явлении философ, математик и общественник
Бертран Рассел вспоминал о том, как говорил с вождем об аграрном
вопросе:

«Когда я спросил его о социализме в сельском хозяйстве, он с
энтузиазмом объяснил, как ему удалось восстановить бедных крестьян
против богатых, и они скоро стали вешать их на ближайшем дереве.
«Ха-ха-ха!» От его гогота при рассказе об убитых у меня кровь застыла в
жилах». (Russell В. Unpopular Essays. N.Y., 1950. P. 171).

И это при том, что согласно аграрной переписи 1917 года, в 19
российских губерниях только 103 тыс. семей из 5 млн использовали наемный
труд. При этом эти семьи пользовались трудом 129 тыс. работников, то
есть в среднем услугами одного работника на семью. Вот такие мироеды!
Тем менее кровь пролилась, и пролилась обильно. Крестьяне, большинство
из которых прошли через фронты Первой мировой, начали вести настоящие
войны против терроризировавших их красных.

Так, в 1918 году на территории Симбирской, Пензенской, Казанской,
Оренбургской и Уральской губерний вспыхнуло так называемое чапанное
восстание (чапан – зимний крестьянский армяк), спровоцированное
жестокостью продотрядов и большевистских органов власти. Всего в этой
крестьянской войне приняли участие более 150 тыс. крестьян и примкнувших
к ним солдат-красноармейцев, центром восстания стал волжский Ставрополь
(ныне Тольятти). Выступление было подавлено красными с особой
жестокостью:

«Убито, пока по неполным сведениям, не менее 1000 человек, —
докладывал Ленину командарм Фрунзе. — Кроме того, расстреляно свыше 600
главарей и кулаков. Село Усинское, в котором восставшими сначала был
истреблён наш отряд в 110 человек, сожжено совершенно».

Однако вслед за «чапанным» на территории Самарской, Уфимской и
Казанской губернии полыхнуло «вилочное восстание» (крестьяне были
«вооружены» преимущественно вилами и прочими орудиями аграрного труда)
или «Восстание Черного орла». Это выступление было также спровоцировано
жестокостью продоотрядчиков, которые требовали от крестьян села Новая
Елань выдать 5 тыс. 535 пудов зерна, а когда получили ответ, что это
невозможно, заперли в качестве заложников в холодном амбаре в
тридцатиградусный мороз двадцать человек, в их числе и двух женщин… В
восстании приняли участие более пятидесяти тысяч человек, оно также было
жестоко подавлено красными при помощи артиллерии, кавалерии и
бронепоезда, были убиты три тысячи повстанцев, тысяча – арестована,
около сотни сел сожжены.

Но затем полыхнула Тамбовщина, которую усмирили, в том числе и при
помощи химического оружия и массовых расстрелов, за ней — пять восстаний
в Западной и шесть – в Восточной Сибири… Лозунги повстанцев были
самыми разными, порой довольно экзотическими: одни выступали за
Учредительное собрание, другие за царя, третьи за «советы без
большевиков», но общим было одно – резкое неприятие красного террора на
селе.

Передышка перед убийством

Пролив немало крови, большевистский режим понимает, что, несмотря на
суровые меры в отношении повстанцев, полностью прогнуть деревню под свои
идеологические лекала не получается. К тому же бездарное, построенное
исключительно на принуждении и терроре хозяйствование вкупе с сильнейшей
засухой приводит к тяжелейшему голоду 1921 – 1922 годов в 35 губерниях
Поволжья, Новороссии и Донбасса, Крыма, Башкирии, Казахстана, Приуралья и
Западной Сибири. Жертвами этой беды стали более пяти миллионов человек.
Впрочем, инфернальная клика и эту трагедию умудрилась использовать на
пользу своей стратегии – была начата беспрецедентная атака на церковь
под предлогом изъятия церковных ценностей, дабы впоследствии на них
закупить за рубежом зерно для голодающих.

Итак, 21 марта 1921 года коммунистическая верхушка решает заменить
продразвёрстку более адекватным продналогом. А в марте меняет политику
«военного коммунизма» на НЭП. И село, и экономика оживают, бунтовавшие
крестьяне зарывают обрезы и пробуют вернуться к нормальной мирной жизни.
Страну перестает лихорадить.

Но это была лишь временная передышка. Напившийся крови зверь прилег
отдохнуть, набраться сил перед очередным ударом. И далее страну ждали
раскулачивание и коллективизация, новый страшный искусственный голод,
трудодни и отсутствие паспортов у колхозников, послевоенный голод, а
затем страна начнет закупать хлеб за рубежом…

Страна, которая в 1913 году занимала 1-е место в мире по экспорту
яиц, 2-е место по экспорту пшеницы (в 1910 – 1912 годах — первое), 2-е
место по экспорту масла. И, кстати, 4-е место — по экспорту кукурузы!
Безо всяких «цариц полей» и «догнать и перегнать». И эта же страна
изрядно потрепанная, побитая и покалеченная красными экспериментаторами,
потерявшая огромное количество народа, в 1970 году закупит 2,2 миллиона
тонн зерна, в 1975-м — 15,9 млн тонн, в 1980-м — 29,4 млн тонн, а в
перестроечном 1985-м — 45,6 млн тонн.

Потому видя обезлюдевшие села, заросшие пашни или же смуглое,
изъясняющееся не по-русски население некогда русских деревень, следует
вспомнить, почему мы пришли к этому. Понять, почему русских людей в
деревне хватает максимум на рыбалку и шашлыки, а бытование в панельных
человейниках воспринимается ими ка нечто органичное и свойственное их
природе. Почему мы как-то спокойно так разлюбили свой фольклор и
национальную одежду. И поняв, рассказать это тем, кто и по сей день
продолжает по незнанию или природной глупости славить имена убийц, в том
числе и русского крестьянства.

Алексей Топоров tsargrad.tv/articles