Севастополь, 30 июля — Наша Держава — Игорь Азаров. В ужасных мучениях черноморский герой умер 16 июня 1833 года — это был день его рождения, 36 лет. Мы позабыли. Дата прошла незамеченной… Военная история всегда отпугивала меня своим особым интересом к «железкам». Водоизмещения, калибры, скорострельность, боекомплекты, емкости бензобаков … все это не мое. История — это люди. А с людьми всегда очень трудно. Люди сложны, изменчивы и непредсказуемы. Каждая судьба — урок.
Кстати, обратил только сейчас внимание: свою повесть «Меркурий» — бриг российский» Геннадий Черкашин обрывает буквально на полуслове, переходит на скороговорку: «И израненный бриг веселее побежал навстречу долгожданному свиданию с русской эскадрой…» Почему? Во-первых, подвиги Александра Казарского и моряков «Меркурия» закончились. Во-вторых, начался странный, запутанный, откровенно мрачный детектив с физиологически чудовищной смертью главного героя… Другой жанр.
Мы сегодня ни слова не скажем о бриге «Меркурий». Мы не будем говорить о том, почему название этого корабля и имя его героического командира — Александра Ивановича Казарского — вписаны золотыми буквами в историю русского флота. Это тема нашего следующего разговора. Кроме того, 14 (26) мая 2019 года исполнится 190 лет со дня знаменитого морского сражения, так что всему свое время.
Нам же предстоит попытаться разобраться в том, как и почему умер русский моряк Казарский.
Особа, приближенная к императору
Как договорились, о самом подвиге — в свое время, не сегодня. Сейчас укажем, что Александр Казарский получил достойную награду за свое феноменальное мужество. Во-первых, досрочное повышение в чине: капитан-лейтенант стал капитаном 2-го ранга. Во-вторых, чрезвычайно престижный боевой орден Св. Георгия 4-й степени. В-третьих, в дворянский герб Казарского по высочайшей воле было включено изображение пистолета — того самого, что лежал во время боя у входа в крюйт-камеру. Последний оставшийся в живых офицер должен был выстрелом взорвать запасы пороха… Примечательно: пистолет в гербе Казарского изображен над перевернутым полумесяцем, символизирующим посрамление османов. В-четвертых, Александр Иванович стал императорским флигель-адъютантом, т.е. офицером свиты. Вензеля на эполетах, роскошные аксельбанты — это было не просто престижно. Это открывало прямой доступ к августейшему носителю высшей самодержавной власти. Со всеми открывающимися при этом возможностями.
В 1829 году Казарский еще успел недолгое время командовать 44-пушечным фрегатом «Поспешный» и участвовать во взятии Месемврии (нынешний болгарский город Несебыр). Затем под его команду был передан самый большой русский фрегат «Тенедос» с шестью десятками артиллерийских орудий. Трижды Казарский подходил на «Тенедосе» к Босфору, угрожая своими пушками самому Константинополю…
Русско-турецкая война 1828-1829 годов завершилась подписанием Адрианопольского мира. Султан Махмуд II вынужден был принять практически все условия, предложенные российской стороной.
Мы же в 1830 году могли бы встретить Александра Ивановича Казарского в Лондоне! Посланец российского императора прибыл к британскому двору с поздравлениями по случаю вступления на престол Вильгельма IV. Новый король Англии и Ганновера свои молодые годы провел на флотской службе, его даже называли «Король-моряк». Похоже, приезд в Лондон прославленного черноморского героя было весьма удачной находкой российской дипломатии.
В 1831 году Казарский получает эполеты капитана 1-го ранга и окончательно переходит на военно-придворную службу. Статус флигель-адъютанта дает Александру Ивановичу, повторим это, очень прочные позиции: он отныне «око государево». И никаких начальников, кроме императора, над ним нет!
Казарский отправляется с инспекцией в Казань. Затем он проходит по северным рекам к Белому морю и Онеге. Ревизия в Одессе, проведенная Казарским, вскрыла факты самых бессовестных злоупотреблений местных таможенников — последовал скандал и череда позорных отставок.
Летом 1833 года Александр Иванович Казарский должен был инспектировать Николаев — настоящее осиное гнездо! — там находились тогда главные склады и интендантские службы Черноморского флота…
Не угодно ли кофею отведать?
В 1816-1833 годах Черноморским флотом командовал Алексей Самуилович Грейг, шотландец по своим корням, сын известного адмирала, крестник самой Екатерины Великой, человек в николаевской России далеко не худший. Основной резиденцией адмирала Грейга был именно город Николаев, для которого командующий ЧФ сделал много нужного и полезного. О Грейге обычно вспоминают, как о человеке скромном, бескорыстном, доброжелательном, весьма компетентном и эрудированном. Одна беда! Сошелся заслуженный флотоводец в Николаеве с внешне привлекательной девицей Юлией Михайловной Сталинской, дочерью мелкого еврейского торговца, чуть ли не трактирщика, и торговкой по натуре — злой, алчной, завистливой. Сперва Юлия Михайловна была кем-то вроде экономки у адмирала, а потом жила с ним как «гражданская жена», родив немолодому уже супругу пятерых детей — троих мальчиков и двоих девочек. Сей мезальянс был сокрушительным ударом по репутации самого адмирала, в «приличных домах» его сожительницу не пустили бы и на порог. Понятно, что Юлия Михайловна держала Алексея Самуиловича на коротком поводке.
При этом сложился, так скажем, своеобразный триумвират: мадам «адмиральша», правитель канцелярии командующего флотом Иванов и руководитель интендантской службы ЧФ контр-адмирал Критский. Слово «коррупция» характеризовало бы их совместный промысел слишком деликатно. Это был форменный разбой. Начальник штаба Черноморского флота вице-адмирал Михаил Лазарев (генерал-адъютант, кстати!) против этой троицы оказался практически беспомощен. Лазарев, конечно, не молчал, но высокое начальство в Петербурге реагировать не спешило. Впрочем, можно не сомневаться: командировка в Николаев флигель-адъютанта Казарского была «не просто так». Кстати, Казарский был должен не только проверить состояние дел во флотском тылу, но и помочь Лазареву в организации выхода эскадры к Босфору.
В первых числах июня 1833 года Казарский останавливался в имении неких Фаренниковых, это 25 верст от Николаева. Именно воспоминания Елизаветы Фаренниковой, которые в 1886 году опубликовала солидная «Русская Старина», станут практически единственным источником нашей информации о последних днях героя. Насколько можно доверять этому тексту — предмет исторического спора, который сейчас мы, увы, не разрешим.
Если верить Фаренниковой, то Казарский отправлялся в Николаев в самом пасмурном настроении: «Не по душе мне эта поездка, предчувствия у меня недобрые». Обычно такие откровения вспоминаются, так сказать, пост фактум…
В Николаеве Александр Иванович гостиницы не нашел (или не захотел искать) и остановился у какой-то немки, причем, как пишет та же Фаренникова, боялся что-то есть, пока не отведает сама хозяйка. Примечательная, согласитесь, подробность.
Дальше начинаются какие-то темные, нехорошие чудеса. В некоем «генеральском доме» некая «милая девушка» подносит Александру Ивановичу чашку ароматного кофе, отказаться от угощения неловко. Кофе выпит, Казарскому худо, он кричит прибежавшему врачу: «Доктор, спасайте, я отравлен!» Спешно приезжают Фаренниковы, застают флигель-адъютанта полумертвым. Он шепчет: «Мерзавцы меня отравили!»
Врач, штаб-лекарь Петрушевский, ставит диагноз: воспаление легких. И усаживает Казарского в горячую ванну. Но и профану видно — моряк отравлен. Фаренникова была уверена, что Петрушевский состоял в сговоре с отравителями и только ускорил смерть нашего героя. Сейчас все это видится иначе. Как бы ни была беспомощна тогдашняя медицина, Петрушевский действовал верно. Конечно, людей с воспалением легких в горячую воду не погружают. Но умный штаб-лекарь (а это приличный чин) не мог рисковать: признать отравленным императорского флигель-адъютанта — это надо было особое безрассудство, наверное, иметь. Петрушевский говорит одно, а делает другое — именно то, что нужно при отравлении: пытается очистить организм несчастного от отравы…
Но Казарский получил какую-то лошадиную дозу яда. Спорить о том, что это было, мышьяк или сулема, производное ртути, сейчас мы не можем. Кстати, если Александра Ивановича отравили ртутью — какой чудовищно символический смысл в этом можно увидеть: ведь средневековые алхимики ртуть связывали именно с Меркурием… И слово «демеркуризация» многие, наверное, знают.
Неужели хватило одной крохотной чашечки кофе?
Из ванны его вынимают практически угасающим, полумертвым. Борисов, денщик Казарского, запомнил такие слова Александра Ивановича: «Бог меня спасал в больших опасностях, а теперь убили вот где, неизвестно за что». В самом деле: Казарский только прибыл в город и никаких проверок еще не производил, во всяком случае, глубоко не копал. Отравители «сработали на упреждение»? Не стал бы этого исключать.
Елизавета Фаренникова приводит наводящие жуть подробности: «… голова, лицо распухли до невозможности, почернели, как уголь; руки распухли, почернели аксельбанты, эполеты, все почернело … когда стали класть в гроб, то волосы упали на подушку».
Сразу память подсказывает пример из истории — когда в августе 1503 года отравился римский папа, печально знаменитый Александр VI Борджиа. Его тело почернело, распухло до безобразия и начало стремительно разлагаться. Слугам пришлось буквально втаптывать останки святого отца в гроб, который вдруг оказался слишком тесным…
Николай I: «Слишком ужасно»
В 1914 году в свите императора Николая Второго насчитывалось 56 флигель-адъютантов. Можно предполагать, что в 1833 году в свите Николая Первого флигель-адъютантов числилось значительно меньше. Это было весьма заметное положение, а наш персонаж — Александр Иванович Казарский — был заметен и сам по себе, как национальный герой, гордость русского флота. Денис Давыдов сравнивал Казарского с легендарным царем Леонидом — предводителем трехсот спартанцев. Казарский общался с Пушкиным, Вяземским, Далем. Он был тот скромный человек, которого знали все. И — внезапная, явно криминальная смерть?
Давайте вот что сразу поймем: отравить прославленного свитского офицера, прибывшего с широкими полномочиями, представляющего особу государя… Как это чертовски рискованно! Какие ставки на кону!
Конечно, серьезных в нашем нынешнем понимании спецслужб тогда не было, но офицеры отдельного жандармского корпуса свое дело знали неплохо. Первое расследование обстоятельств смерти Казарского провел жандармский полковник Гофман.
Он установил, что Александр Иванович мог быть отравлен либо 9 июня, у генерала Тулубьева, где дочь хозяина дома угощала гостя кофе, либо 14 июня, в доме разбитной капитан-командорши Михайловой, где кофе тоже подавали.
В том, что Казарский был отравлен, Гофман не сомневался.
Не сомневался в этом и шеф жандармов граф А.Х. Бенкендорф. Он пишет, пожалуй, даже ужаснее, чем Фаренникова: «Когда Казарский умер, то тело его было черно как уголь, голова и грудь необыкновенным образом раздулись, волосы на голове облезли, глаза лопнули, и ноги по ступни отвалились в гробу». Бенкендорф пишет и о том, что Казарский, пока был жив, постоянно плевал черным, и стереть эти жуткие пятна было невозможно.
Резолюция императора Николая I на сообщении Бенкендорфа говорит сама за себя: «Меншикову. Поручаю вам лично, но возлагаю на вашу совесть открыть лично истину по прибытии в Николаев. Слишком ужасно. Николай.»
Царь был литературно грамотным человеком, эти два совершенно неуместные «лично» — свидетельство гнева, горького недоумения, потрясения…
Что же сделал тот, кому была адресована резолюция императора? Мы не знаем. Если исходить из текста резолюции, светлейший князь Александр Сергеевич Меншиков (в 1836 году он будет назначен морским министром империи) должен был ЛИЧНО выехать в Николаев и разобраться на месте. Во всяком случае, 15 ноября 1833 была произведена эксгумация останков Александра Казарского на предмет извлечения и отправки в Петербург некоторых внутренних органов. И пустота…
Но этого мало. Императору Николаю Павловичу было передано письмо из Николаева, где прямо сообщалось, что Казарского отравили. Сигнал, кстати, не был анонимным. Написал его солидный человек — купец первой гильдии Василий Коренев. Об этом сообщает российский военный историк В. Малышев в книге «Флигель-адъютант Его Императорского Величества капитан 1-го ранга Александр Иванович Казарский», вышедшей в 1904 году в Санкт-Петербурге. Впрочем, Кореневу было повелено помалкивать: «удерживаться впредь от подобных действий». Потом, кстати, купец как-то очень своевременно умер…
Похоже, что император правду либо узнал, либо просто не захотел ее знать — такое тоже бывает.
Кто и за что?
Первую версию отравления Казарского выдвинул шеф жандармов граф Бенкендорф. Якобы богатый дядюшка завещал Александру Ивановичу весьма приличную по тем временам сумму — 70 тысяч рублей. Деньги хранились в особом сундучке, к разграблению которого приложил руку Григорий Автомонов, служивший с 1830 года полицмейстером в Николаеве. Казарский грозился вывести вора на чистую воду и призвать к ответу. Автономов же водил тесную дружбу с капитан-командоршей Михайловой — у нее 14 июня 1833 года Александра Ивановича и отравили. При этом Бенкендорф особо подчеркивает, что полковник Автомонов — близкий родственник вице-адмирала и генерал-адъютанта Михаила Петровича Лазарева, начальника штаба Черноморского флота.
Во всяком случае на карьере Григория Автомонова вся эта история никак не отразилась, он умер в 1850 году от чахотки.
Флотский историк Владимир Шигин уверен, что версия об украденном наследстве только уводит в сторону от настоящих отравителей.
Мы снова возвращаемся к адмиралу Грейгу, его распрекрасной Юлии Михайловне, канцеляристу Иванову и обер-интенданту флота контр-адмиралу Критскому.
Поведение в этой истории Алексея Самуиловича Грейга действительно кажется странным. Например, он не разрешил, как предлагал комендант Николаева генерал-майор Федоров, произвести вскрытие тела Казарского еще до погребения, заявив, что и без того верит диагнозу штаб-лекаря Петрушевского — это, как помним, воспаление легких. С другой стороны, если разобраться, Петрушевский знал, что Казарский на самом деле отравлен, неужели об этом не знал адмирал Грейг? Зачем командующему флотом вообще был нужен такой оглушительный скандал? Тем более, что он уже сидел на чемоданах (флотом фактически командовал Лазарев), ждал перевода в Петербург. У историка русского флота Евгения Аренса находим любопытную фразу: «Служба почтенного адмирала на юге в последние годы была сильно омрачена наветами и доносами подпольных клеветников, вымещавших на нем свои неудачи и личные неудовольствия. Грейг из этой грязи вышел безупречно чистым, коим он в действительности являлся, однако его карьера уже была отравлена». Вообще-то Алексей Самуилович в 1833 году получил кресло в Государственном совете, так что об «отравленной» карьере говорить не приходится. И отравлен, в самом прямом смысле слова, был совсем другой человек…
Первым, кто бы мог очень многое потерять от ревизии Казарского, был флотский обер-интендант Дмитрий Николаевич Критский. Грек по национальности, смелый, решительный офицер, он имел яркие боевые заслуги, получил даже золотую саблю «за храбрость». Дослужился до звания контр-адмирала. Занял более чем хлебную должность обер-интенданта Черноморского флота, оброс нужными и полезными связями … И, надо полагать, проворовался, причем в циклопических масштабах. Именно из Критского сделали бы крайнего, разжаловали, опозорили и законопатили в Сибирь…
При этом есть в истории с отравлением из-за боязни вскрытия фактов невообразимых масштабов казнокрадства некий логический сбой, изъян. Ну, допустим, пришлось отравить Казарского, слишком рьяного правдолюбца, с ним «договориться по-хорошему» было невозможно. А кто даст гарантию, что следом не приедет другой честный ревизор? И его травить?
Но, может, мы вообще ищем не там, где нужно. Ведь есть версия и о жестокой мести какой-то отвергнутой Казарским дамы. Авторы детективов полагают, что яд — оружие сугубо женское…
P. S.
Самое важное в исторических писаниях — не выпадать из принципов историзма, проще говоря, не наделять героев прошлого своими политическими убеждениями и не трактовать те или иные события былых времен так, как если бы они происходили сейчас. Так, где-то встретилась такая убийственная фраза: «Идя на верную гибель, он (Казарский — Ред.) все же вступил в неравное противоборство с чиновничьим аппаратом крепостной России, пал, но не отступил в борьбе».
Можно подумать, что Александр Иванович Казарский был не императорским флигель-адъютантом и служил не той же «крепостной» России, а состоял ну хотя бы в левых эсерах и числился аптекарским подмастерьем… И о каком «противоборстве» речь? Честь столкнулась с бесчестьем и подлостью. Минимум политики.
Очень темная история со смертью черноморского героя, скажу прямо: нет ни одной версии, которая не имела бы слабых мест. Боюсь, правды мы не узнаем никогда…
