отвлеченно — как там гнили и гибли безвинно, лишь за революционные идеалы… И
особенно зверской представала женская каторга, куда в «столыпинских
вагонах» везли мучениц-революционерок, чудом избежавших казни. Между тем,
можно ознакомится не абстрактными рассуждениями, а воспоминаниями тех, кто там
побывал. В 1920-х в журнале «Каторга и ссылка», издававшемся
Обществом политкаторжан и ссыльнопоселенцев, регулярно печатались воспоминания
каторжанок.
«Жертвы царизма» обычно попадали туда за террористические акты, связанные с убийствами. За такие преступления полагалась смертная казнь (именно за терроризм, за другие преступления смертной казни в России не было, только каторга). Но во многих случаях и террористам казни заменяли каторгой, даже тем, кто запятнал свои руки убийствами. Женщинам, прежде всего… Со времени казни Софьи Перовской женщин-террористок не казнили 25 лет, пока летом 1906 года не был приведен в исполнение приговор в отношении З.В. Коноплянниковой, убийцы командира Семеновского полка генерала Мина. Такие случаи были редкостью — большинство террористок оказались на каторге.
Террористки на каторге
Фиалка, Биценко и Спиридонова с конвоем по пути следования на каторгу
И Спиридонова, и Биценко, и Измайлович, и другие каторжанки оставили воспоминания, которые были опубликованы. Наибольший интерес все же представляет труд Фанни Радзиловской и Лидии Орестовой (Бабченко) «Мальцевская женская каторга» («Каторга и ссылка», 1929, № 10). Именно в нем много внимания уделяется бытовым условиям каторжной жизни, а не только политическим настроениям заключенных. В январе 1906 года (когда революция была в разгаре и только-только властям удалось справиться с декабрьским восстанием 1905 года в Москве) было решено перевести женщин-политических в Мальцевскую каторжную тюрьму, «в обособленное от других каторжных женщин помещение» (из предписания военного губернатора Забайкальской области Эбелова). «С этого периода, т.е., с февраля 1907 года и вплоть до весны 1911 года, Мальцевская тюрьма стала средоточием всех политических каторжанок, отбывавших свой срок в Сибири», — читаем в указанном труде. Приводятся и цифры политических каторжанок, сразу опровергающие расхожее утверждение о десятках и сотнях тысяч борцов, брошенных в тюрьмы в период Первой русской революции. В «средоточии всех политических каторжанок» в 1906 году собрали 6 революционерок, через полтора года, летом 1907 их стало 14, еще через год — 33, и только в 1911 году там оказалось 62 политкаторжанки («жертвы царизма» со всей многомиллионной России).
Торжественная встреча первого этапа с женщинами-политическими, следовавшими на Мальцевскую каторгу, в Акатуйской каторжной тюрьме. А.А. Измайлович рассказывала об этом так:
«- А вон тюрьма, — показывают конвойные, … чинно шагающие со всех сторон наших экипажей…
Белые, не очень высокие стены резко выделяются среди зеленой поляны и зеленых же гор. Вот мы у ворот. Здесь нас подхватила живая шумная волна, увлекла за собой, оглушила криками приветствия и громом революционных песен, осыпала цветами… (…) Кругом, везде, со всех четырех сторон маленького дворика деревья, гирлянды цветов, флаги, красивые надписи без конца: «Да здравствует социализм», «В борьбе обретешь ты право свое», «Да здравствует партия соц.-рев.»… А в одном уголке,особенно красиво убраны гирляндами зелени и цветов на полотне фамилии нас шестерых… Мы стояли под звуками Марсельезы и дождем цветов»… Да, что и говорить — нечеловечески суровый каторжный режим!
Террористки рядом с упомянутым Измайлович плакатом
Но вернемся к тому, о чем писали Радзиловская и Орестова. Политические жили в своих камерах, отдельно от уголовных преступниц. Днем камеры не запирались, можно было свободно выходить в общий коридор и наведаться друг к другу в гости из камеры в камеру. Перед обедом и ужином полагались две прогулки по два часа. Конечно, мемуаристки настаивали, что они голодали. Но голодали, видимо, не сильно — помимо прочих продуктов каждой полагалось по большой буханке ржаного хлеба (в источнике — «ок. 1 кг»), который большинство из них не ели. Просто не любили черный хлеб, выносили его в общий коридор и оставляли там для уголовниц, у которых были вкусы попроще. (Голодающие люди никогда не будут разбрасываться буханками хлеба!) Это заметил начальник тюрьмы и предложил дамам вместо готовых ржаных буханок выдавать пшеничную муку. Они согласились на белую муку, «которую… отдавали печь за ограду тюрьмы крестьянам». Теперь у каторжанок к утреннему чаю были свежие белые булки. Получалось около 1,5 — 2 кг пшеничного хлеба на человека в неделю. Главная проблема была в том, что «казенное питание» казалось избалованным дамам невкусным.
Чаепитие каторжанок
Жили женщины коммуной. Деньги, получаемые из дома, обычно складывались в общий котел. Беневская и Измайлович получали из дома по 50 рублей в месяц, остальные — поменьше, некоторым помощь приходила нерегулярно. И все же деньги были приличные. (Для сравнения — жалованье горничной в столичном Петербурге в то время составляло 7 рублей в месяц, если очень повезет — 9 рублей). Каждой каторжанке разрешалось выписывать для себя продукты на 4 рубля 20 копеек в месяц. Чтобы понять, много это или мало, приведу средние цены на некоторые продукты в России до 1914 года (цены указаны за фунт, это немного меньше, чем полкило):
фунт ржаного хлеба — 2 копейки;
фунт говядины — 10-22 копейки (в зависимости от сорта);
фунт сельди — 6 копеек;
фунт сливочного масла — 48 копеек;
десяток яиц — 30 копеек.
На 4.20 можно было купить не так мало.
Школьник, Фиалка и Езерская
«Выписка [продуктов] производилась нами 1 раз в 2 недели, — рассказывали мемуаристки. — Выписывали чай, сахар, картошку, иногда кету, изредка рис, яйца». Тратами распоряжалась выбранная староста. Однажды девушки свергли старосту, показавшуюся им слишком экономной в тратах. Дело взяли в свои руки Фиалка и Бронштейн и в камерах появились «зеленые огурцы, ягоды и другие вкусные вещи». Однако, в бюджете коммуны вскоре появилась брешь, и власть снова поменялась. Большим подспорьем были также посылки, приходившие без ограничений, даже из-за границы (!). «Однажды Маруся Беневская получила из Италии от своих родных прекрасный торт», который поделили на всех. Так всегда делили посылки и особенно сладости из них. Родственники старались обеспечить каторжанок всем необходимым — не только питание, но и самовары, одеяла, книги, модная одежда регулярно поступали с воли. Ходили женщины обычно в своей одежде, а не в казенной арестантской — в серые бушлаты и халаты они облачались лишь в экстренных случаях, когда с проверкой приезжало большое начальство. (Даже на фотографиях видно, что каторжанки любили белые или светлые шелковые платья и блузки и не отказывались от украшений).
Во дворе тюрьмы
Ни на какие работы — не только на лесоповал, но и на тюремную кухню — политкаторжанок не водили. «В Мальцевской тюрьме оставалось много свободного времени для занятий и для личного общения между собой, потому что на физическую работу у нас уходило сравнительно немного времени и энергии», — признавались мемуаристки. То, что они называли «физической работой», заключалось в самообслуживании — прислуги в тюрьме не было (хотя кое-что удавалось переложить на плечи уголовниц). Главной работой было мытье полов в камере раз в неделю и стирка своего белья раз в месяц. Впрочем, поскольку белье дамы меняли часто, накапливалось его за месяц много. К тому же было ежедневное дежурство по камере. В обязанности дежурной входило приготовление утреннего и вечернего чая с последующим мытьем чашек, легкая уборка в камере и вынос параши. Зимой еще надо было топить печь. Только один раз за указанные период в камере был ремонт, и дамам пришлось самим белить стены. «Кончилось тем, что после побелки у большинства руки были до того разъедены, что не только пришлось освободить их от физической работы, но и еще ухаживать за ними, — одевать, раздевать и чуть ли не кормить с ложечки». Что ж, несмотря на такие досадные проблемы, свободного времени у политкаторжанок было достаточно, и они постарались сделать свою жизнь максимально интересной…
Общий вид Мальцевской каторги
Кроме политзаключенных в Мальцевской каторжной тюрьме содержались и уголовные преступницы. Условия содержания у них были хуже — камеры перегруженные, вместо кроватей — нары, к тому же, их привлекали к работам на кухне или к шитью. «В то время, как мы занимались только самообслуживанием, они целый день выполняли тюремные уроки, вязали варежки и шили рубахи на мужские тюрьмы, сучили пряжу на казну, выполняли работы за оградой тюрьмы, стряпали на всю тюрьму и т.д.», — вспоминали бывшие каторжанки. Среди уголовниц преобладали женщины, осужденные за убийства (мужей, незаконнорожденных детей, возлюбленных). Но по отношению к политическим уголовницы вели себя корректно — попыток что-либо у них отнять, драк или оскорблений не было — «никаких поползновений по отношению к нам не практиковалось», — говорили мемуаристки. Напротив, наблюдался обмен полезными навыками — например, в 1909 году в тюрьме оказалась уголовница, владевшая сапожным мастерством. Она обучила некоторым операциям политических, и они стали сами чинить свою обувь и подшивать валенки кожей.
Каторжанки за занятиями
«Философией занимались в Мальцевке с большим увлечением довольно значительное количество лиц в одиночку, вдвоем и в кружке под руководством Зины Бронштейн. Занятия по философии и психологии вызывали как-то особенно много споров и страстности. Целый ряд отдельных философских проблем тщательно прорабатывался в тюрьме. Так, помнится, коллективно был проработан вопрос о субъективном начале в древней философии». Радзиловская и Горовиц, выходя «в вольную команду», горевали, что застряли на «монадах Лейбница» и не смогут заниматься дальше… Большим успехом пользовались также занятия по политической экономии и изучение трудов Маркса, запрещенные книги которого поступали, тем не менее, в каторжную тюрьму. Подспорьем в занятиях была библиотека, собранная заключенными в тюрьме. Не такая большая — 700-800 томов, но «прекрасно подобранная». Философские труды, новинки беллетристики, книги на иностранных языках, присылаемые из-за границы родными Марии Беневской, собирались для общего использования. Изучение французского было особенно популярно (в ущерб английскому и немецкому) отчасти из-за желания прочитать новые французские романы, на которые устанавливалась очередь. Во всей каторге было только 24 арестантки со знаниями в объеме начальной школы или малограмотных (преимущественно, среди уголовниц). Их решено было учить, чтобы вышли на волю, освоив программу средней школы. Занятия были групповыми и даже индивидуальными, так как на каждую ученицу приходилось по несколько учительниц.
Политические каторжанки в гостях в камере уголовниц
Были занятия и «практического характера». Сарра Данциг, профессиональная массажистка организовала кружок по освоению навыков массажа. Занятия были настолько успешными, что ее ученицы, например, Любовь Орлова (не путать с актрисой!), выпущенная с каторги на поселение и отправленная в Якутск, безбедно жила там на заработки от сеансов массажа.
К чести оказавшихся на каторге террористок, они много занимались детьми (не своими, своих там не было, но у уголовных преступниц дети рождались). Правда, вопрос, хорошими ли воспитательницами были женщины, которые до того, как оказались на каторге, занимались террором и с одержимостью гонялись за очередной жертвой, чтобы взорвать или застрелить? Александра Измайлович, дочь генерала, «выписывала» с воли различные вещи для детей — одежду, игрушки и т.д. Родственники присылали все по ее заказам.
Политические каторжанки в гостях у уголовных (что это камера уголовниц, можно определить по наличию нар — у политических были кровати). Этот снимок уже был во 2-й части поста, но сейчас особое внимание уделим девочке, сидящей рядом со взрослыми. На ней хорошее платьице, а рядом с ней — кукла, небольшая, но явно покупная и не из дешевых, с фарфоровым личиком. Иногда для детей устраивались праздники и даже костюмированные балы. Маскарадные костюмы были сделаны политическими. «Костюмы были сделаны из тонкой цветной бумаги. Здесь было проявлено много вкуса, даже искусства… Ира [Каховская] сделала для Макарки, чудесного мечтательного мальчика лет 4-5, костюм мухоморчика. Из бумаги были сделаны штанишки, блуза и шапочка, на которые были наклеены очень изящно нарисованные мухоморы. Надей Терентьевой был сделан костюм боярышни с кокошником для девочки лет 7-8». Вообще мемуаристки подчеркивали: «С уголовными женщинами у нас были довольно хорошие отношения». «Хорошие отношения» установились у политических и с начальством. Относительно хорошие, поскольку слуги царского режима были достойны презрения по определению. Не то, что бомбистки, убивавшие порой вместе с намеченной жертвой — адмиралом или министром — человек 20-30, случайно оказавшихся рядом. Вот они любили народ! «Держали мы себя с начальством гордо и независимо, но никакой тюремной войны не вели, поскольку наше начальство не давало нам для этого поводов. Так, к нам ни разу не применялась унизительная команда: «встать!», никто никогда не обращался к нам на «ты», ни разу не были применены репрессии, карцера, нас не заставляли петь молитвы и т.д.»
Школьник, Фиалка и Спиридонова с солдатами конвоя
Обыск в камере политических за четыре года — с 1907 по 1911 — был только один раз, и то возмутил каторжанок до глубины души: «Так однажды, в связи с провалом нескольких серьезных писем, у нас, по распоряжению из Зерентуя, был очень тщательный обыск, рылись под карнизом пола, в уборной и т.д.»
В «серьезных письмах» шла речь о подготовке к побегу Марии Спиридоновой. Узнав об этих планах, начальство произвело досмотр адресованной Спиридоновой посылки, в которой обнаружились «деньги, револьвер и яд». Стоит ли удивляться, что в камере был обыск? «Наш тюремный день начинался часов в 8 утра. Проверяли нас утром в 6 часов в то время, когда мы спали. Надзиратель входил в камеру и считал издали количество тел на кроватях. Мы так к этому привыкли, что шум отпираемой двери не будил нас, и мы продолжали спать». Двери в камеры запирали только после вечерней поверки. Две двухчасовых прогулки в день были большим развлечением. Весной и летом каторжанки выходили гулять за пределы тюремной ограды, где могли насладиться природой, собрать букеты красивых забайкальских дикорастущих цветов (подснежников, багульника, диких орхидей или пионов «марьин корень», ромашек, маков и т.д.), которыми украшали камеры. Видя любовь женщин к цветам, начальство разрешило каторжанкам развести во дворе клумбы. Началось соревнование за самую красивую клумбу — родственники присылали в тюрьму семена и рассаду, и двор украсили левкои, незабудки, резеда и множество других цветов…
Уход за клумбами
«Летом вся наша жизнь несколько менялась и в смысле занятий. Мы больше гуляли и меньше занимались углубленными, серьезными предметами. Хотелось больше полениться, погреться на солнышке, полежать с книжкой в цветнике. Посмотреть при закате солнца на сибирские красивые краски, которые там действительно изумительные, благодаря чистому, ясному воздуху». В зимний период не обходилось и без драмкружка. Политкаторжанки устроили любительский театр и поставили несколько пьес серьезных авторов — Гоголя, Ибсена, Пшибышевского… Большое впечатление их спектакли производили не столько на своих, политических, живших прежде в больших городах и знавших лучшие профессиональные труппы, сколько на уголовных и охрану. Старший надзиратель Иван Евгеньевич из казаков сидел на спектаклях «зачарованный» и не мог оторваться, даже если его звали к начальству… Среди претензий, выдвигаемых женщинами-политзаключенными Мальцевской каторги, было и недостаточно хорошее медицинское обслуживание. В Мальцевке имелся только фельдшер, обслуживавший также и роту охраны. Его услугами дамы были не довольны — то он плохо вырвал зуб Измайлович, то не смог помочь Орестовой с приступами ревматизма. Особенно обидным показалось, когда целая камера заболела инфлюэнцей (гриппом), а фельдшер не мог помочь больным; пришлось лечиться своими силами. За помощью предпочитали обращаться к своим же арестанткам — Беневской, имевшей незаконченное высшее медицинское образование, и к Езерской, дипломированному зубному врачу. Однако нужды больных женщин, судя по воспоминаниям самих каторжанок, все-таки учитывались.
Ворота при въезде в Мальцевскую тюрьму.
Например, Ольге Полляк, страдавшей астмой, администрация обеспечивала кислородные подушки, одна из которых постоянно была у нее под рукой. В тяжелых случаях заболеваний к женщинам вызывали тюремного врача Рогалёва из Зерентуя (с ним каторжанки дружили и использовали его для пересылки запрещенных писем), или отправляли в Иркутск и в Читу, где были хорошие больницы с квалифицированным персоналом. Маня Школьник воспользовалась этим и в 1911 году, симулировав болезнь, совершила из Иркутска побег. Поэтому к следующему тяжелому случаю администрация отнеслась с недоверием, опасаясь новой аферы. Одна из каторжанок, Фанни Ройтблат (она больше известна, как Фанни Каплан, покушавшаяся на жизнь Ленина после революции) была еще до ареста ранена в голову осколками собственной бомбы. В тюрьме у нее вдруг пропало зрение. Беневская прочитала все медицинские книги, бывшие у нее под рукой в тюрьме. поставила диагноз — повреждение зрительного нерва при ранении. Через несколько дней зрение восстановилось, но вскоре пропало надолго. Фанни воспринимала свою слепоту трагически, хотя все же надеялась, что зрение вернется само собой. Подруги боялись оставлять ее одну. Через месяц она смирилась со своим положением, стала учиться обслуживать себя и читать по азбуке для слепых. Но когда врачи убедились, что она не симулирует, в 1913 году (уже после перевода каторжанок в другую тюрьму), ее отправили для лечения больницу, где частично восстановили зрение, а также удалили осколки бомбы, застрявшие в ее руках. В результате она смогла не только видеть, но и читать с лупой.
Группа анархисток из Мальцевской тюрьмы (Фанни Ройтблат во втором ряду справа; к эсерам она примкнула позже, под влиянием сокамерницы Марии Спиридоновой)
Впрочем, женщины-политзаключенные были довольно молодого возраста, большинство отличались крепким здоровьем и больших проблем с медицинской помощью не испытывали. 18 человек не достигли даже 21 года, т.е., по тем законам считались несовершеннолетними, 37 человек были в возрасте от 21 года до 30 лет, и только 12 человек перешагнули порог тридцатилетия. По партийной принадлежности большинство каторжанок оказались эсерками — 38 человек. Большевичек было 5, меньшевичек — 2, 3 социал-демократки из польского коло, 2 бундовки и остальные анархистки. Вопреки позднейшим заявлениям большевиков, ведущей роли в революционной деятельности в период 1905-1914 годов они не играли. ни по численности, ни по значительности. (Даже к началу Первой мировой войны Петербургская организация большевиков насчитывала всего 500 членов. К лету 1915 ситуация почти не изменилась – 500-550 чел. Только к 1917 году численность столичной большевистской организации достигла 3000 чел., да и то за счет массового возвращения нелегалов из эмиграции. А в Москве, куда нелегалы не стремились, и к 1917 году было всего 600 большевиков ( Пушкарева И.М. Февральская буржуазно-демократическая революция 1917 г. в России / АН СССР, Ин-т истории СССР. – М.: Наука, 1982). Причем, большинство «выразителей чаяний рабочего класса», включая Ленина, рабочими никогда не были, довольно смутно представляя себе жизнь пролетариата по трудам Маркса, не имевшим никакого отношения к России. Да уж, узок круг этих революционеров, страшно далеки они от народа… И надо было обладать большой политической ловкостью, чтобы при таких стартовых позициях менее чем за год выиграть гонку за власть.)
Вид на сопки со стороны Мальцевской тюрьмы
За все время пребывания на Мальцевской каторге побег совершила только Школьник, которой удалось добраться до США. Но и этот побег был из Иркутска, куда ее отправили лечиться. Спиридонова готовилась к побегу, но дело сорвалось. Зато те, кто выходил на поселение, в большинстве случаев бежали. А из тюрьмы выпускали многих — и сроки заключения часто не превышали 4 лет, и амнистировали женщин по разным причинам, в том числе, и по болезни — например, Беневской с ее изуродованными взрывом руками, Езерской, страдавшей болезнью легких, и другим сроки были сокращены. В 1909 году в «вольную команду» вышло сразу 15 человек. Был сокращен срок и Фанни Ройтблат-Каплан, но она все же не успела отсидеть его до Февральской революции, после которой были амнистированы все. К побегам с поселения власти относились довольно равнодушно. Был случай, когда в 1912 году Радзиловская и Аскинази, бежав с поселения и направляясь в европейскую часть России, в поезде столкнулись нос к носу с начальником Мальцевской тюрьмы Павловским, прекрасно знавшим их в лицо. Он тут же понял, что барышни в бегах, но отвернулся, предпочитая делать вид, что не заметил и не узнал недавних каторжанок.
Март 1917 года. Освобожденные политкаторжанки
В 1911 году, когда в Мальцевке оставалось только 28 политкаторжанок, женскую тюрьму было решено расформировать. Женщин-заключенных перевели в Акатуйскую тюрьму. Их особой заботой было упаковать и вывезти любовно собранную библиотеку. Из остальных вещей взяли лишь самое необходимое — на новом месте быстро обзавелись другими вещами. Каторжанок-бессрочниц положено было перевозить в кандалах. Но начальство не хотело этого делать и попросило женщин дать слово, что не будут устраивать побег. Слово каторжанки дать отказались (Спиридонова снова намеревалась бежать и даже обзавелась для этой цели револьвером), но женщин все равно повезли без кандалов, записав всех больными… Спиридонова дорогой в силу каких-то причин бежать передумала и револьвер потихоньку выбросила. Всех каторжанок, кто досидел на каторге до 1917 года, амнистировали после Февральской революции…
Анастасия Биценко
Биценко в 1918 году примкнула к большевикам, по рекомендации Свердлова вступила в РКП(б), окончила Институт красной профессуры, занимала ряд высоких должностей. В 1938 году была арестована и расстреляна.
Открытка 1917 года с «комиксом» про Марию Спиридонову
Мария Спиридонова стала одним из лидеров эсеровского антибольшевистского мятежа 1918 года, была приговорена к 1 году тюрьмы, но сразу амнистирована за «заслуги перед революцией». Позже неоднократно приговоравилась к небольшим срокам и ссылкам за различные нарушения, например, за попытку бежать за границу. В 1937 году ее арестовали и приговорили к 25 годам заключения. Ирина Каховская, еще одна бывшая каторжанка из Мальцевской тюрьмы, арестованная НКВД, увидела Спиридонову в «столыпинском» вагоне, в котором перевозили советских заключенных. Спиридонова на допросах потеряла слух — при избиениях ей повредили барабанные перепонки. Но она прокричала бывшей сокамернице свою статью и срок, показывая, что ответа не услышит… В 1941 году ее расстреляли в Орловской тюрьме вместе с Александрой Измайлович, которая тоже была арестована и приговорена. Если царское правительство заменило им казнь на заключение, то советское поступило наоборот.
Александра Измайлович в молодости, до заключения
Судьба Фанни Каплан хорошо известна. Мария Школьник, вернувшись из США, нашла себя в Советской России, примкнула к большевикам и умерла в 1955 году заслуженным человеком и персональной пенсионеркой.
Фотография в музее исправительной колонии особого режима №1 в поселке Сосновка в Мордовии. Фото: Станислав Красильников / ИТАР-ТАСС
В яслях дети находились, пока матери работали. На кормление «мамок» водили под конвоем, большую часть времени младенцы проводили под присмотром нянечек — осужденных за бытовые преступления женщин, как правило, имевших собственных детей. Из воспоминаний заключенной Г.М. Ивановой: «В семь часов утра няньки делали побудку малышам. Тычками, пинками поднимали их из ненагретых постелей (для «чистоты» детей одеяльцами их не укрывали, а набрасывали их поверх кроваток). Толкая детей в спинки кулаками и осыпая грубой бранью, меняли распашонки, подмывали ледяной водой. А малыши даже плакать не смели. Они только кряхтели по-стариковски и — гукали. Это страшное гуканье целыми днями неслось из детских кроваток».
Дочь репрессированного по «делу Тухачевского» командарма Иеронима Уборевича Владимира, которой в момент ареста родителей было 13 лет, вспоминает, что в детоприемниках детей “врагов народа” изолировали от внешнего мира и от других детей. «К нам не подпускали других детей, нас не подпускали даже к окнам. К нам никого не пускали из близких… Мне и Ветке тогда было по 13 лет, Петьке 15, Свете Т. и ее подруге Гизе Штейнбрюк по 15. Остальные все младше. Были две крошечки Ивановы 5 и 3 года. И маленькая все время звала маму. Было довольно-таки тяжело. Мы были раздражены, озлоблены. Чувствовали себя преступниками, все начали курить и уже не представляли для себя обычную жизнь, школу».
Издевательства и физические наказания были обычным делом. «На моих глазах директор избивала мальчиков постарше меня, головой о стену и кулаками по лицу, за то, что при обыске она у них находила в карманах хлебные крошки, подозревая их в том, что они готовят сухари к побегу. Воспитатели нам так и говорили: “Вы никому не нужны”. Когда нас выводили на прогулку, то дети нянек и воспитательниц на нас показывали пальцами и кричали: “Врагов, врагов ведут!” А мы, наверное, и на самом деле были похожи на них. Головы наши были острижены наголо, одеты мы были как попало. Белье и одежда поступали из конфискованного имущества родителей», — вспоминает Савельева. «Однажды во время тихого часа я никак не могла заснуть. Тетя Дина, воспитательница, села мне на голову, и если бы я не повернулась, возможно, меня бы не было в живых», — свидетельствует другая бывшая воспитанница детдома Неля Симонова.
О сегодняшнем ФСИН Юрий Екишев (книга «Россия в неволе»)
Дорогие друзья. Благодаря стараниям многих друзей, вышла, наконец, книга написанная за первый год отсидки в тюрьме — «Россия в неволе». Со временем выложу, конечно, все, а пока что — аннотация и обложка, комментарий к которой потерялся в предпечатной суете.
Обложка. Это ноябрь 2006 года, за три недели до тюрьмы. «Русский марш» в Сыктывкаре. Меня, врага государства арестовали — это понятно. Похватали ночью по домам соратников с семьями, кого отвезли за три-девять земель за город, кого блокировали… — тоже можно объяснить. Трусостью, недальновидностью, слабостью, страхом. Кого не взяли ночью — стали хватать прямо там, лунатично улыбаясь при исполнении «приказа» — это уже сон разума, порождающий чудовищ и зомби. Схватили священника и упекли на несколько суток на нары (напомню, марш был разрешен официально), изваляли пожилую монахиню, мою маму — в осенней грязи. Истерика? Безумие? И наконец, сами видите — арестовали икону Божией Матери. Слов дальше нет, простых, которые можно сюда впечатать.
Краткая аннотация.
О чем эта книга? Детский вопрос… Но иногда звучащий в далеко недетских ситуациях. Эту книгу искали у меня повсюду. Пока сидел в тюрьме – удалось кое-что переслать на волю, что тут же было фрагментами опубликовано. В лагере из-за этого возникли проблемы – слишком пристальное внимание, «красная полоса» по звонку «сверху», как особо опасному преступнику, и так далее… Тщательные обыски, периодическое изымание оперотделом всего – вещей, книг, рукописей, писем… Чтоб знать – что он там пишет особо опасное…
Заведующий оперотделом, капитан каких-то там войск Давид Сергеевич (всем бы писателям таких читателей – рвущих свеженькое, прямо из рук…) грыз с упорством, как карандаш, один постоянный вопрос – о чем ты там пишешь?
– О рыбалке, Давид Сергеевич, о рыбалке…
Он не верил. Приходил, изымал (не зная, что изымает уже совсем другую книгу, написанную на лагере, а ищет-то по чьей-то наводке эту, первую). Все выходные тратил на бесконечные неудобные для него местные топонимы, этнографические экскурсы в прошлое моей земли, воспоминания детства, сложное кружево родственных отношений, – и не найдя ничего, вынужден был возвращать обратно, со вздохом: – Признайся… Ведь опять написал что-то… Такое… Ну объясни, почему же мне звонят и говорят, чтоб я контролировал все «от и до»… Что ты там такое натворил?
– Я? Давид Сергеевич… Ничего. Сами знаете. Дело мое почитайте… Ну что, отдаем рукописи…
– Да бери! – машет опер рукой, шепча вослед. – Враг государства, блин…
Так о чем книга? Чтоб ее пересказать, нужна ровно такая же – вот в чем необъяснимый фокус этого детского вопроса. Но для чего она? В двух словах – чтоб не боялись. И там люди сидят, наши, русские. Вернее, больше бойтесь быть несвободными в ситуации, когда казалось бы никто не стесняет вашей свободы. Свободны ли мы в своей стране? Думаю, пока нет. Оттого и такое название – «Россия в неволе», и далее движение – «Пара Беллум». Россия в неволе. Готовься к войне. Какие будут следующие слова зависит не от правителей, а от вас.
P.S. Фотография реального ареста иконы
Книга в электронном формате, текстовый файл 266кб сжат (WinRar) ссылка для скачивания:http://www.pbrus.org/files/Nevolya_txt_inet.rar
Книга в электронном формате, текстовый файл 828кб ссылка для скачивания: http://www.pbrus.org/files/Nevolya_txt_inet.txt
