Санкт-Петербург, 31 августа — Наша Держава. В Советском Союзе, в 1942 году, началась трудовая мобилизация советских граждан «этнически родственных населению воюющих с СССР стран» (цитата из постановления ГКО СССР). Представители «провинившихся наций» –немцы, финны, венгры, румыны и болгары – были отправлены в лагеря ГУЛАГа, где формировалась полумиллионная трудовая армия, состоящая из рабочих колонн и стройотрядов.
Трудармейцы работали на строительстве промышленных объектов на Урале, в Сибири, Казахстане и Средней Азии. Большую часть трудармии (316 тысяч человек) составили этнические немцы, которые были лишены гражданских прав и отданы под безраздельный контроль органов НКВД. Этот период, по замечанию историка Аркадия Германа, «оставил глубокую, до сих пор кровоточащую рану в судьбе немцев Советского Союза». Однако само существование трудармии в 1942–1946 годах в Советском Союзе замалчивалось, и этот термин не использовался в официальных документах. Прошедшие трудлагеря и выжившие старались не вспоминать о том, что было. Тем более уникальным свидетельством о жизни немцев-трудармейцев стали лагерные письма Армина Стромберга, ученого из Свердловска, который прошел через все этапы трудовой мобилизации.
В феврале 1942 года 32-летнего доцента Уральского политехнического института Армина Стромберга пригласили в Свердловское областное управление НКВД, где ему была вручена повестка о призыве в Красную армию. Блестящий ученый, кандидат химических наук Стромберг работал в тот период в лаборатории, которая занималась исследованиями для нужд военной промышленности, внедрял на оборонных заводах Урала новые приборы – полярографы, необходимые для анализа сплавов, и имел «бронь» от армейской службы. Но сотрудник НКВД объяснил ученому, что «служить» он будет далеко от линии фронта, в одном из лагерей Нижнего Тагила.
Причиной мобилизации была национальность Армина Генриховича. Сталин не доверял этническим немцам. Летом 1941 года он приказал ликвидировать Автономную республику немцев Поволжья, почти все население которой было депортировано в Сибирь и Казахстан. В начале сорок второго года наступила очередь советских граждан немецкого происхождения, проживающих в других районах СССР. На Урале в лагерях НКВД оказались 120 тысяч этнических немцев. В основном мужчины трудоспособного возраста. Официально они считались призванными в армию и назывались во всех документах «бойцами». Никому из них не было предъявлено никаких обвинений.
Боец Стромберг 18 месяцев «прослужил» в стройотряде номер 1874 системы Тагиллага. Его солагерниками были будущий академик Борис Раушенбах, разработчик ракетной и космической техники, помощник Сергея Королева, известный археолог Отто Бадер и другие талантливые ученые.
Немецкие бригады, прикрепленные к кирпичному заводу, работали на обжиге кирпича и погрузке вагонов. Смертность от голода и болезней составляла во многих трудовых лагерях почти 50 процентов.
История уральского немца Армина Стромберга могла бы затеряться среди сотен тысяч подобных историй, если бы не письма из лагеря, сохраненные его женой. Каждые три-четыре дня боец Стромберг отправлял родным письма с подробным описанием своей лагерной жизни. 70 писем пролежали в семейном архиве почти 70 лет. В 2011 году письма были изданы на английском языке оксфордским издательством Imperial College Press. Книга называется A.G.Stromberg. First Class Scientist, Second Class Citizen – «А.Г. Стромберг – первоклассный ученый и гражданин второго сорта».
Большая часть писем адресована жене Лидии и четырехлетней дочери Эльзе:
Эльза Захарова, в девичестве Стромберг, кандидат химических наук, старший научный сотрудник Томского политехнического университета. В 1992 году, после того как ее отец официально был признан жертвой политических репрессий, она отпечатала его «письма из Трудармии» на пишущей машинке, а копию передала томскому отделению общества «Мемориал».
– Эльза Арминовна, вы сами помните, как переписывались с отцом?
– Мне было четыре года, когда папу забрали в лагерь в Нижнем Тагиле. Я, к сожалению, не помню нашей переписки. Но, по воспоминаниям мамы, я очень ждала писем отца и всегда спрашивала: «А мне что папа написал?» Папа удивлялся, как такой маленький ребенок может страдать из-за того, что не получает писем. Я посылала ему свои рисунки. Они сохранились. В немецких семьях есть такие альбомы, которые заводят при рождении ребенка. Папа сделал «альбом Эльзы» и заполнял его страницу за страницей событиями из моей жизни. В лагере он продолжал эту работу, собирая всю информацию обо мне из писем родных. Папа так часто писал нам с мамой, что ему постоянно не хватало бумаги. Но он сумел решить эту проблему, используя «служебное положение».
Я сама из времен войны помню только, как мы переставляли флажки на картах боевых действий. Считалось, что папа в армии. Мы следили за передвижениями наших войск. Папиного возвращения из этой «армии» я тоже не помню, но всех родственников потрясло, какой он был худой – от постоянного недоедания он потерял почти двадцать килограмм.
Несмотря на ужасные условия, в которых папа находился, он вернулся к нам, в Свердловск, с подарками. Это были маленькие кирпичики-сувениры с инициалами. Их сделали на прощание его друзья по лагерю. А еще он привез для меня чашку из обожженной глины. Выйдя на свободу, он никому не рассказывал о том, что был в лагере. Даже я узнала подробности только в перестроечные времена. Трудармии официально не существовало. В трудовой книжке папы было записано, что в этот период он находился на фронте.
– Ваш отец провел в лагере полтора года. По тем временам, это небольшой срок. Как ему удалось освободиться?
– За него все хлопотали, друзья, коллеги, начальство. Мне кажется, большую роль сыграла его мать. Она была бестужевка (выпускница высших женских курсов в Санкт-Петербурге. – РС), беззаветно преданная науке, с 1919 года работала в Уральском политехническом институте и вырастила очень много учеников, в том числе и партийцев. Сам директор института был ее учеником. В 1941 году благодаря его вмешательству нашу семью не сослали на Полярный Урал. Я нашла письмо, которое моя бабушка отправила какому-то большому гулаговскому начальнику. Она рассказала о том, что ее муж, отец Армина Генриховича, погиб за родину, за Россию, в 1914 году. Это был очень храбрый человек, военный хирург. Бабушка так хорошо описала историю семьи Стромбергов, три поколения которых работали на Урале, были русскими патриотами, и как несправедливо, что Армин Генрихович, воспитанный в патриотическом духе, томится сейчас в таком месте. Конечно, само по себе это письмо бы не сработало. Письма писали все. Тысячи писем. Особенно часто писали Калинину. Но к бабушкиному письму прилагалась записка от директора института Качко с просьбой демобилизовать бойца Стромберга для работы по специальности.
– Как возникла идея издания книги об этом периоде жизни Армина Генриховича?
– Все началось с того, что отец нашел папку, в которой мама хранила его письма из лагеря. Он был потрясен, потому что сам забыл о них напрочь. А главное его потрясение было от того, что во всех письмах речь идет о голоде.
– При чтении писем возникает ощущение, что автор воспринимает происходящее с ним немного отстраненно, как ученый, привыкший, по роду деятельности, описывать и документировать факты. Наверное, это помогало ему не впасть в отчаяние?
– Для него это была единственная связь с реальным миром в том абсурде, где он находился. Отец очень ждал писем от мамы. Жил этими письмами. В девяностые годы я их отпечатала для оксфордского издательства. В Англии сделали перевод и издали книгу. На русском языке письма отдельной книгой не опубликованы. Но зато они попали к Виктору Кириллову, историку и активисту общества «Мемориал» из Нижнего Тагила. Он проделал гигантский труд, составил картотеку с именами 120 тысяч немцев, сидевших в уральских лагерях во время войны. Моему отцу Кириллов посвятил специальную статью «Контент-анализ писем А.Г.Стромберга». Там он обращает внимание на то, что, по причине цензуры, много информации дано как бы в зашифрованном виде. Например, когда папа пишет о прочитанной в лагере художественной литературе.
– И все-таки лагерь в Нижнем Тагиле не походил на колымские лагеря, описанные Шаламовым. Кое-какие лазейки на свободу у «трудармейцев» оставались?
– Да, Порой им удавалось выйти в город, отправить родным письма с обычного почтамта, то есть в обход цензуры. Зайти в магазин. Однажды папе удалось купить в нижнетагильском магазине килограмм кофейных зерен. В Свердловске это был дефицит, и папа отправил нам этот кофе посылкой. Но главная его радость произошла в сорок третьем году, когда мама смогла приехать в Нижний Тагил, и они провели три дня вместе, снимая комнату, как свободные люди.
К счастью, им не пришлось ждать следующей встречи целый год. В конце сорок третьего папа освободился и вернулся к работе в своей лаборатории.
– Он чувствовал себя в тот период по-прежнему ущемленным?
– Да, конечно. Он говорил, что у него всю жизнь был комплекс «человека второго сорта по национальному признаку». Он прожил 94 года, воспитал 87 кандидатов наук, написал сотни статей, ни одна из которых при его жизни не была опубликована за границей. Даже в странах соцлагеря. Он получал множество открыток из-за границы с просьбой выслать статьи. Но, когда он звонил в партком института и спрашивал можно ли выслать оттиск, ему каждый раз отвечали: не рекомендуется.
– После войны вашего отца продолжали преследовать за национальность?
– В 1950 году в Свердловске папу выгнали из института. Проходила очередная кампания по увольнению неблагонадежных. Квартиры у нас тогда не было, мы жили в коммуналке, на пятом этаже, без всяких удобств. Мама говорила, что готова переехать куда угодно, если отцу дадут квартиру. Но до смерти Сталина это было невозможно. Только в 1956-м папе предложили кафедру в Томском политехническом институте. Он отправился в Сибирь на разведку. И прислал из Томска смешную телеграмму: «Сжег все корабли. Собирай вещи. В буфете есть белые булочки». Мама по состоянию здоровья не могла есть черный хлеб. Поэтому папа заглянул в буфет и удостоверился, что там все хорошо. Кафедру он создал практически с нуля и проработал в ТПИ 48 лет. До самой смерти в 2004 году он продолжал руководить научной работой на кафедре.
– У него не было искушения уехать из России в перестроечные времена или в девяностые годы?
– Никогда. Его научная школа, его кафедра были для него смыслом жизни. Он очень этим дорожил и всегда отказывался от предложений куда-либо переехать из Томска. Он считал себя счастливым человеком, которому повезло. В 1990 году мы с папой и его сокамерником, известным ученым Раушенбахом, ездили в Нижний Тагил на открытие мемориала немецким заключенным. Вы знаете, что в уральских лагерях умерло от голода и болезней почти половина заключенных. Папа всегда говорил: «Если я выжил – это абсолютно случайно». Наверное, поэтому он всю жизнь старался жить скромно и незаметно. Тихо заниматься любимой наукой и проводить свободное время со своей семьей.
«Тихие» занятия наукой в сибирском институте создали Армину Стромбергу репутацию ученого мирового класса. Создатель оригинальной научной школы в сфере аналитической химии, кавалер ордена Почета, заслуженный химик России и соросовский профессор, он запомнился жителям Томска еще и благодаря своему оригинальному хобби. Почти полвека Армин Стромберг ежедневно выполнял роль добровольного «дворника-садовода» (его собственное выражение) у одного из корпусов Политехнического института. В этом корпусе располагался престижный дом, в котором жила в те годы в основном вузовская профессура. Свою работу по уборке прилегающей к дому территории профессор Стромберг называл «операция сорняки».
В своем дневнике он писал: «Мое главное «хобби», над которым многие посмеиваются, проходит под кодовым названием «сорняки». Под ним понимается выполнение обязанностей «дворника-садовода» на общественных началах (не менее 200–250 дней в году по 1,5–2 часа день) во дворе, где я живу. Время на «сорняках» я использую для обдумывания какого-либо научного (или ненаучного) вопроса. Имеет значение моральное удовлетворение, что моя «возня» немного улучшает вид двора. Любопытно, что за 30 с лишним лет я не нашел среди соседей ни одного последователя».
Профессор выпалывал траву, разбивал клумбы, убирал мусор летом и снег зимой в свободное от лекций и лабораторных занятий время. Последний раз его видели «на участке» незадолго до смерти в 2004 году. Армину Генриховичу шел тогда девяносто четвертый год.
Сейчас от садов Стромберга во дворе томского Политеха остались только воспоминания старожилов. Говорят, что это был самый уютный двор во всем городе.
Автор: Андрей Филимонов
