Москва, 29 августа — Наша Держава (Юлия Горячева). Творческое наследие Ивана Савина невелико, так как охватывает всего лишь пятилетний период его зарубежной жизни: 1922—1927 годы. И всё же за этот срок он успел оставить яркий след. Имя Ивана Савина считается в традиционном русском зарубежье одним из самых почитаемых, особенно среди представителей первой, послереволюционной эмиграции.
Будет и лик Белого воина, будет и Богом,
и Россией сопричастен к лику святых, и
среди тех образов, из коих этот
лик складывается, образ Савина займёт одно
из самых высоких мест…
- Иван Бунин
В последние десять лет в Россию возвращаются имена столпов и икон белогвардейского движения. В 2005 году при участии Владимира Путина и патриарха Московского и всея Руси Алексея II были перезахоронены останки идеологов Белого движения — георгиевских кавалеров генералов А.И. Деникина и О.В. Каппеля, выдающегося русского философа Ивана Ильина.
Замечательному поэту Борису Нарциссову (1906—1982) долгое время не везло — на книжных полках не было сборника его стихов, только подборки в антологиях. Его современники по второй волне уже давно изданы в России — двухтомник Ивана Елагина (в 1998 году в издательстве «Согласие») и свод книг Николая Моршена «Пуще неволи» (в 2000 году, почему-то в издательстве «Советский спорт»). Теперь пришёл черёд Нарциссова.
Спустя два года в том же некрополе Донского монастыря предаётся земле прах выдающегося русского писателя-эмигранта Ивана Шмелёва. В 2008 году выходит на широкий экран художественная картина «Адмирал Колчак», рассказывающая о трагической судьбе видного полярного исследователя, боевого офицера, а впоследствии адмирала флота и Верховного правителя России А.В. Колчака. Активно публикуются книги, повествующие о суровых буднях трагичной послереволюционной Гражданской войны. Восстанавливаются памятники русским, похороненным на различных зарубежных кладбищах; а также памятники, заложенные русскими эмигрантами в начале ХХ века. Так, в частности, 17 мая прошлого года в турецком городе Гелиболу (бывшем Галлиполи) был открыт восстановленный при инициативе и поддержке властей Турции и МИД России мемориал воинам-белогвардейцам, созданный первоначально членами Общества галлиполийцев в 1921 году. А прошлым летом в Москве вышла книга «Галлипольский крест Русской армии», созданная при активном участии Центра национальной славы и Фонда Святого Всехвального апостола Андрея Первозванного. Эта книга стала первым в России изданием, повествующим об укладе знаменитого белогвардейского лагеря на Галлиполийском полуострове. Кульминация книги — стихотворение Ивана Савина, бывшего белогвардейского офицера, посвящавшего свои талантливые стихи легендарному белому воинству:
Огневыми цветами осыпали
Этот памятник горестный вы,
Не склонившие в пыль головы
На Кубани, в Крыму и в Галлиполи.
Чашу горьких лишений до дна
Вы, живые, вы, гордые, выпили
И не бросили чаши… В Галлиполи
Засияла бессмертием она.
Что для вечности временность гибели?
Пусть разбит ваш последний очаг —
Крестоносного ордена стяг реет в сердце,
Как реял в Галлиполи.
Вспыхнет солнечно чёрная даль
И вернётесь вы, где б вы ни были,
Под знамёна…И камни Галлиполи
Отнесёте в Москву, как скрижаль.
Напомним, Общество галлиполийцев — русская воинская организация, созданная 22 ноября 1921 года в эмиграции чинами Русской армии генерала Н.П. Врангеля и генерала А.П. Кутепова, расквартированными в военном лагере на Галлиполийском полуострове (Турция). В ноябре 1920 года, после эвакуации из Крыма, части белого воинства на 126 кораблях прибыли в Константинополь. В Галлиполи (ныне Гелиболу) первый корпус белой армии установил свой лагерь в пустынной долине, где простоял с ноября 1920 года до середины 1923 года, когда из пустынной долины выехали последние воины белой армии. За время своего пребывания армия оставалась при оружии и формировании, этот период вошёл в историю под названием Галлиполийского стояния, в результате которого на чужбине — в Галлиполи, а также на острове Лемнос (Греция) и в тунисском порту Бизерта — оказалось около 150 тыс. человек. В июне 1921 года в Галлиполи группа офицеров выдвинула идею о создании особой организации белых воинов, которая сохранила бы их единство после переезда из лагеря. Согласно первому уставу общества, его действительными членами могли быть все чины 1-го армейского корпуса, имеющие право ношения нагрудного знака «Галлиполи», учреждённого генералом П.Н. Врангелем, а также гражданские лица, находившиеся в Галлиполийском лагере с частями Русской армии. Почётным председателем общества был избран генерал Врангель, а почётным председателем совета общества — генерал А.П. Кутепов.
В случае ликвидации Русской армии это общество должно было стать преемником 1-го армейского корпуса. В этом состояла первоначальная задача общества. Поэтому создание Общества галлиполийцев можно считать предтечей Русского общевоинского союза (РОВС). После образования 1 сентября 1924 года Русского общевоинского союза Общество галлиполийцев целиком вошло в его состав и стало неразрывной частью и основой РОВСа.
В тяжёлых условиях русские офицеры и солдаты сумели совершить невозможное — создать сплочённую военную организацию, заставившую считаться с собой. Как писали очевидцы, на берегу Мраморного моря «свершилось русское национальное чудо, поразившее всех без исключения, особенно иностранцев». Разрозненные, измученные духовно и физически, изнурённые остатки армии генерала Врангеля, отступившие в море и выброшенные зимой на пустынный берег разбитого городка, в течение нескольких месяцев «создали при самых неблагоприятных условиях крепкий центр русской государственности на чужбине».
С 1930 года Общество галлиполийцев имело свои отделы в Бельгии, Болгарии, Венгрии, Франции, Чехословакии, Югославии, а также отделения в США и Люксембурге. Кроме того, общество имело свои издания: газету «Галлиполиец» и журнал «Галлиполийский вестник». К 1953 году новые отделы Общества галлиполийцев действовали в Южной Америке, отделения — в Австралии, Испании, Марокко, Сирии.
Общество галлиполийцев подготовило несколько изданий стихотворного сборника Ивана Савина (Саволайнена), который, хотя и никогда не был в Галлиполии, чтится истинным галлиполийским поэтом. В предисловии к сборнику стихов Ивана Савина «Ладонка» (1958), переизданному в США «Перекличкой», военно-политическим журналом общества, отмечается, что «в его поэзии струится нежная любовь к России, к армии».
Родился Иван Савин 29 августа 1899 года по старому стилю в Одессе, всё детство и юность провёл в городе Зенькове Полтавской губернии. Его дед, финский моряк Йохан Саволайнен, встретив в Елисаветграде русскую гречанку и женившись на ней, остался жить в России. От этого брака родился отец поэта — старший Иван Иванович Саволайнен. По профессии он был нотариусом. В одной из своих деловых поездок влюбился в молодую помещицу-вдову Анну Михайловну Волик, которая была на десять лет старше его и у которой было пятеро детей. Сама она тоже не была чистокровной русской: её отец был молдаванин. От этого брака родились Иван Савин, его брат Николай и сестра Надежда.
Позже семья Савиных была сметена ураганом революции и Гражданской войны. Сёстры умерли. Расстреляны в Крыму два старших брата — бойцы Добровольческой армии белых. Младшие, Николай и Борис, также погибли. Память о четверых братьях Иван Савин хранил всю свою короткую жизнь. Им он посвятил такие стихи:
Ты кровь их соберёшь по капле, мама,
И, зарыдав у Богоматери в ногах,
Расскажешь, как зияла яма,
Сынами вырытая в проклятых песках,
Как пулемёт на камне ждал угрюмо,
И тот, в бушлате, звонко крикнул: «Что начнём?»
Как голый мальчик, чтоб не думать,
Над ямой стал и горло проколол гвоздём…
И старый прапорщик во френче рваном,
С чернильной звёздочкой на сломанном плече,
Вдруг начал петь — и эти бредовые
Мольбы бросал свинцовой брызжущей струе:
Всех убиенных помяни, Россия,
Егда приидеши во царствие Твоё.
…Предпоследняя строка написана на могильном памятнике Савину.
Сам Иван Савин во время Гражданской войны прямо со школьной скамьи своего тихого провинциального городка пошёл добровольцем в кавалерию армии генерала Деникина, где сражался в уланском эскадроне 3-го сводного кавалерийского полка. К лету 1920 года в руках белых оставался только Крым… После падения Перекопа их положение стало совершенно безнадёжным. Генерал Пётр Врангель не принял предложение командира Южного фронта Михаила Фрунзе о капитуляции (Фрунзе обещал амнистию всем сдавшимся). Вместо капитуляции Врангель отдал распоряжение об эвакуации своих войск из крымских портов. Спасши таким образом жизнь тысячам офицеров и солдат. Заболевший тифом Иван Савин эвакуироваться не смог. Был взят в плен красными в джанкойском лазарете. Ему чудом удалось избежать расстрела: его спасли солдат и госпитальная сестра, которые сожгли форму больного, а его самого записали как полевого писаря. В течение двух лет Савину пришлось испытывать весь ужас плена. Позже с помощью своего однополчанина ему удалось в 1921-м чудом пробраться в Петроград, откуда спустя год, воспользовавшись своим финским происхождением, он вместе с отцом уехал в Финляндию.
В Финляндии ему пришлось работать портовым грузчиком, затем сколачивать на сахарном заводе ящики. Свободное время — под псевдонимом Иван Савин — посвящал литературе: писал публицистику, прозу и стихи. Публиковался во всех европейских ведущих эмигрантских газетах: «Русские вести» (Гельсингфорс), «Сегодня» (Рига), «Жизнь» (Ревель), «Руль» (Берлин), «Возрождение» (предшественница парижского журнала «Возрождение), «Иллюстрированная Россия» (Париж), «Новое время» (Белград). Редактировал журнал «Студенческие годы», был спецкором шведской газеты и председательствовал в кружке русской молодёжи в Гельсингфорсе (Хельсинки), в рамках которого изучалась русская поэзия и ставились его пьесы — «Там», «Молодость». На занятиях кружка молодёжи литератор познакомился с Л.В. Соловьёвой, дочерью офицера 1-го Финляндского стрелкового полка, родившейся в Гельсингфорсе, ставшей в ноябре 1924 года его венчанной женой и впоследствии активно популяризирующей его творчество. Последние три года его жизни были годами счастливого и интенсивного творчества. Именно тогда были написаны рассказы «Дроль», «Трилистник», «Лимонадная будка», по стилистике перекликавшиеся с шаламовско-платоновской прозой. Незадолго до смерти (поэт умер двадцатисемилетним, от заражения крови после операции аппендицита) он стал долгожданным гостем в доме Ильи Репина. У супруги Савина долго хранилась фотография знаменитого художника с дарственной надписью: «Необыкновенно красивому Ивану Ивановичу Савину на добрую память. Илья Репин. 1926 год». «После смерти Савина, — вспоминала вдова, — Репин прислал мне письмо: «Я всегда мечтал, глядя на этого красавца-малороссиянина, написать его портрет… Какая невознаградная потеря!»
Творческое наследие Ивана Савина невелико, так как охватывает всего лишь пятилетний период его зарубежной жизни: 1922—1927 годы. И всё же за этот срок он успел оставить яркий след. Имя Ивана Савина считается в традиционном русском зарубежье одним из самых почитаемых, особенно среди представителей первой, послереволюционной эмиграции.
«Ему не было ещё и двадцати лет, когда он пережил начало революции, затем Гражданскую войну, бой с большевиками, плен у них после падения Крыма… Он испытал гибель почти всей своей семьи, ужасы отступления, трагедию Новороссийска… После падения Крыма он остался, больной тифом, на запасных путях Джанкойского узла, попал в плен… Узнал глумления, издевательства, побои, голод, переходы снежной степи в рваной одежде, кочевания из Чеки в Чеку…» — так писал о поэте Иван Бунин.
На прижизненный сборник стихов литератора, изданный в Белграде в 1926 году по рекомендации профессора Даваца Главным правлением Галлиполийского общества, профессор-славист Иван Елагин (США) пишет единственную свою рецензию. «Русская гражданская поэзия знает блестящие удачи. «Ладонка» — сборник стихов Ивана Савина — одна из таких удач». Знаменательно, что в 1947 году в Менхегофе (Германия) будущий видный общественный деятель русской эмиграции и скаут-мастер Ростислав Полчанинов воспроизвёл на мимеографе 200 экземпляров этого сборника. Дополненное издание увидело свет в США в 1956 году, где впоследствии, в штате Нью-Джерси, проживала вдова Савина. Нужно признать, что благодаря трём изданиям «Ладонки» стихи этого выдающегося литератора более известны, чем опубликованная в эмигрантских газетах проза 20-х годов. «Дроль», «Трилистник», «Моему внуку», «Лимонадная будка», «Плен», «Правда о 7000 расстрелянных», как и поэзия Савина, предельно автобиографичны и гражданственны. В них весь трагичный путь борьбы за белую идею возвращения старого государственного строя в России. И прозу, и стихи объединяет тема любви к дореволюционной России, битва за неё, потеря её и тоска на чужбине. Книга литературных произведений Ивана Савина — как поэтических, так и прозаических — «Только одна жизнь 1922—1927», изданная усилиями его вдовы Л.В. Савиной-Сулимовской и Ростислава Полчанинова в 1988 году к 60-летию со дня смерти поэта в России, содержащая наряду со стихами 14 прозаических произведений Савина, рецензировалась в серьёзных эмигрантских изданиях — «Русское Возрождение», «Грани», «Новый журнал». «Любовь к России, гимн белой борьбе и христианская человечность, как жемчужина, сверкают с каждой страницы этой книги», — напишет впоследствии русскоязычная пресса США.
Именно Ивану Савину, по мнению американского эссеиста, поэта и подвижника Валентины Синкевич, посвятившей его творчеству яркое эссе в «Записках Русской академической группы в США», больше, чем к кому бы то ни было из его современников, относятся строки Зинаиды Гиппиус: «Если человек хуже зверя — я его убиваю. Если кончена моя Россия — я умираю». У истово верующего христианина Савина смысл слова «убиваю» связан с мучительными размышлениями:
Любите врагов своих… Боже,
Но если любовь нежива?
Но если на вражеском ложе
Невесты моей голова.
Но если, тишайшие были
Расплавив в хмельном питье,
Они Грехом твою землю растлили,
Грехом опоили её?
Господь, успокой меня смертью,
Убей. Или благослови
Над этой запёкшийся твердью
Ударить в набаты крови…
В творчестве Савина несомненны черты романтизма, особенно в его стихах. Порой пафос героики роднит его со знаменитым петербуржцем Николаем Гумилёвым:
Зевнули орудия, руша
Мосты трёхдюймовым дождём.
Я крикнул товарищу: «Слушай,
Давай за Россию умрём».
В седле, подымаясь как знамя,
Он просто ответил: «Умру»,
Лилось пулемётное пламя,
Посвистывая на ветру…
У европейских поэтов-романтиков была традиционная тоска по чему-то несбыточному. Савин больше всего тоскует о несбывшейся белой победе. Мир разделился для него, отмечают критики, на два цвета: кровавый (цвет зла) и белый (цвет правды). Побеждает первый, второй остаётся лишь мечтой, в которую поэт, по меткому наблюдению своих почитателей, облекает свои строки, окрашенные белым светом, видением… «Белокрылые латы», «Мой белый друг», «Белый день»…
Для творчества Савина характерна и перекличка с Мариной Цветаевой. Белая символика — «лебединое крыло» у Савина и «лебединый стан» у Цветаевой: «Не лебедей это в небе стая: Белогвардейская рать святая/ Белым видением тает, тает…» Сравним: «В окружённом плахою круге/ Лебединое билось крыло…» Символично, что в одном из своих самых популярных стихотворений поэт уподобляет Россию иконе, перед ликом которой он, как свечи, зажигает походные песни:
Оттого высоки наши плечи,
А в котомках акриды и мёд,
Что — мы грозной дружины предтечи —
Славословим Крестовый поход.
Оттого мы в служеньи суровом
К Иордану святому зовём,
Что за нами, крестящими словом,
Будет воин, крестящий мечом.
Да взлетят белокрылые,
Да взлетит золотое копьё!
Я, немеркнувшей славы глашатай,
Отдал Господу сердце своё.
Да придёт! Высокие плечи
Преклоняя на белом лугу,
Я походные песни, как свечи,
Перед ликом России зажгу.
Себя же автор сравнивает с поэтом, повествующим о трагичных событиях. «Набегая, как хрупкая шлюпка,/ На девятый, на гибельный вал,/ К голубому слову — голубка —/ В чёрном грохоте рифму искал». За оставшиеся несколько лет своей жизни Иван Савин выступает как свидетель Белого дела. Он, в частности, привлекает внимание к фигуре Мальсагова, чудом выжившего в Соловецком лагере и опубликовавшего — с его подачи — шокирующую повесть в латышской газете «Сегодня». Вместе с супругой встречался и беседовал на Валааме со знаменитой фрейлиной последней императрицы Анной Вырубовой. Мать Вырубовой — Танеева — дала Ивану Савину интервью, отправленное им во влиятельный шведский журнал. Таким образом, литератор последовательно подкрепляет своё убеждение, что оставлен на земле «в дозоре», для свидетельства:
Я — Иван, не помнящий родства,
Господом поставленный в дозоре.
У меня на ветряном просторе
Изошла в моленьях голова…
Всё пою, пою. В немолчном хоре
Мечутся набатные слова:
Ты ли, Русь бессмертная, мертва?
Нам ли сгинуть в чужеземном море!?
У меня на посохе — сова
С огненным пророчеством на взоре:
Грозовыми откликами вскоре
Загудит родимая трава.
О земле, восставшей в лютом горе,
Грянет колокольная молва.
Стяг державный богатырь Бова
Развернёт на русском косогоре.
И пойдёт былинная Москва,
В древнем Мономаховом уборе,
К святой заутрене, в дозоре
Странников, не помнящих родства.
О стихах Савина Иван Елагин писал, что в самом их звучании «ритм походки выведенных на расстрел, шатающихся от слабости и от непривычного после тюрьмы свежего воздуха. Ритмическая неровность некоторых строк, их отрывистость придают стихотворению взволнованность свидетельского показания. Иван Савин свидетельствует о своём страшном и героическом времени, и его поэзия — поэзия высоких обид и высокого гнева. Этот высокий гнев сочетался у Ивана Савина с высокой жертвенностью. Умереть за Россию, за её честь — к этому призывала его поэзия».
Профессиональная литература возникла во второй трети XIX века, получила три мощных удара в XX (с изобретением и распространением кино, телевидения и интернета) и умирает прямо сейчас — в мультикультурном глобальном пространстве, лишающем писателя (за редчайшими исключениями) шансов на массовые тиражи и достойные гонорары, а значит, на профессионализацию.
Уже после смерти Савина Иван Бунин так оценил его поэтический дар: «То, что он оставил после себя, навсегда обеспечивало ему незабвенную страницу в русской литературе. Во-первых, по причине полной своеобразности стихов и их пафоса. Во-вторых, по той красоте и силе, которыми звучит их общий тон. Некоторые же строфы — особенно».
Знаменательно, что в повести «Плен» Савин описал не только красных, жёстко мстивших оставшимся белым воинам за то, что часть армии ушла морем, но отметил и тех, в ком близко сострадание к ближнему. Так, в госпиталь Джанкоя, захваченный красными, неожиданно приходит офицер. Он приносит папиросы, сахар и сухофрукты. Обращается к доктору: «Раздайте поровну вашим больным. Всем без исключения — и белым, и красным, и зелёным, если у вас таковые имеются. Я сам бывал в разных переделках, так что знаю. Все мы люди… прощайте!»
«Когда и чем отплачу я за помощь, мне и многим оказанную. Отсюда, из далёкой северной земли, земной поклон шлю всем, жалости человеческой в себе не заглушившим в те звериные дни», — напишет впоследствии Савин. Отметим, что после первого появления на Западе «Колымских рассказов» Варлама Шаламова многие критики, живущие в изгнании, называли «Плен» предтечей мощной шаламовской прозы. В этом произведении звучит кредо творчества Савина: «…в те воистину голгофские года, я почувствовал в себе, осязал и благословил камень твёрдости и веры, брошенный мне в душу белой борьбой». «Белая борьба» — необходимость сопротивления злу силой. В то же время, отмечали критики двадцатых годов, и в частности Пётр Пильский, «в его писаниях явно чувствуется и невольно просвечивает уединённое келейничество». «Таким он был, таким и жил, таким же представал и герой его беллетристических вещей, — простая и ясная человеческая душа, несущая в себе неумирающие порывы к небу, к Богу, к радостной тишине и благости прощения».
Обычно большинство пишущих о творчестве Ивана Савина делают упор именно на его патриотическую лирику, обходя любовную. Но и любовная лирика у Савина — несомненно высокая поэзия, поражающая своей музыкальностью.
Когда палящий день остынет
И солнце упадёт на дно,
Когда с ночного неба хлынет
Густое, лунное вино,
Я выйду к морю полночь встретить,
Бродить у смуглых берегов,
Береговые камни метить
Иероглифами стихов.
Маяк над городом усталым
Откроет круглые глаза,
Зелёный свет сбежит по скалам,
Как изумрудная слеза.
И брызнет полночь синей тишью.
И заструится млечный мост…
Я сердце маленькое вышью
Большими крестиками звёзд.
И, опьянённый бредом лунным,
Её сиреневым вином,
Ударю по забытым струнам
Забытым сердцем, как смычком.
