Луганск, 20 января — Наша Держава. Мне
сам Господь налил чернила / И
приказал стихи писать (Н. Туроверов). Среди членов Союза ревнителей Памяти Императора Николая II было много
выдающихся личностей, но особой когортой среди них являлись поэты. Их много – и это
естественно, ибо любовь к великому и святому Царю сама по себе есть высокая
поэзия и свойственна только творческим душам. Среди ревнителей были выдающиеся поэты. В числе первых – Николай Туроверов.
Николай Туроверов, «казачий Есенин», родился
30 (18) марта 1899 года. Несомненно, что фундаментальный пересмотр истории
русской литературы ХХ века, очистка ее от «мусора» советской эпохи, а также
навязанного русофобами легиона графоманов типа Бродского и К˚, поставит Николая
Туроверова в число крупнейших и «знаковых» русских поэтов ХХ века. И ценность
его наследия – не только в поэтическом даре, и не только в его жертвенном
подвиге во имя России в рядах Белого движения, но прежде всего в сохранении
русской души, явленной в её художественной красоте.
30 (18) марта 1899 года. Несомненно, что фундаментальный пересмотр истории
русской литературы ХХ века, очистка ее от «мусора» советской эпохи, а также
навязанного русофобами легиона графоманов типа Бродского и К˚, поставит Николая
Туроверова в число крупнейших и «знаковых» русских поэтов ХХ века. И ценность
его наследия – не только в поэтическом даре, и не только в его жертвенном
подвиге во имя России в рядах Белого движения, но прежде всего в сохранении
русской души, явленной в её художественной красоте.
Русская поэзия ХХ века, авторами которой являются участники Белого
движения, в настоящее время приобрела большой читательский интерес. Поэтика
этих авторов традиционна – она хранит в неприкосновенности гармонический,
«пушкинский» строй русской души и продолжает стилистику XIX века, но при этом
несет в себе новый трагический опыт эпохи. Этим определяется ее ценность для
современного читателя, открывающего в ней непривычно глубокую в нравственном
отношении «картину мира».
движения, в настоящее время приобрела большой читательский интерес. Поэтика
этих авторов традиционна – она хранит в неприкосновенности гармонический,
«пушкинский» строй русской души и продолжает стилистику XIX века, но при этом
несет в себе новый трагический опыт эпохи. Этим определяется ее ценность для
современного читателя, открывающего в ней непривычно глубокую в нравственном
отношении «картину мира».
Тексты русской поэзии ХХ века, авторами
которых являются участники Белого движения бесценны для понимания ценностных
мотивов белых героев Гражданской войны, их нравственного сознания, ставшего
завещанием для нас. Революция воспринимается поэтами Белого движения в первую
очередь не как политическое событие, а как кощунство и святотатство, как
разрушение целого прекрасного мира: «Пьяный хам, нескончаемой тризной /
Затемнивший души моей синь, / Будь ты проклят и ныне, и присно, / И во веки
веков, аминь!» (И. Савин).
которых являются участники Белого движения бесценны для понимания ценностных
мотивов белых героев Гражданской войны, их нравственного сознания, ставшего
завещанием для нас. Революция воспринимается поэтами Белого движения в первую
очередь не как политическое событие, а как кощунство и святотатство, как
разрушение целого прекрасного мира: «Пьяный хам, нескончаемой тризной /
Затемнивший души моей синь, / Будь ты проклят и ныне, и присно, / И во веки
веков, аминь!» (И. Савин).
«Белые» воспринимали «красных» не как политических врагов,
а как варваров и кощунников, уничтожающих Россию как таковую. Если «красные»
старались представить «белых» как якобы «пособников интервентов», поскольку их
формальным союзником была Антанта (на самом деле предавшая «белых»), и ее
войска стояли в нескольких морских портах, то для «белых» сами большевики и
были Интервентами в абсолютном и точном смысле этого слова – то есть
антирусской силой. В первый период Гражданской войны «красных» рассматривали
как предателей и пособников немцев, что подтверждалось Брестским миром.
Позднее, после поражения Германии «белые» воспринимали «красных» уже в более
широком контексте – как наемников мировых «темных сил» (Н. Марков), «мировой
закулисы» (И. Ильин), которые используются под видом «революционеров» для
разрушения России, превращения ее в безликий «интернационал» ради «мировой
революции». Отсутствие у «белых» идеологии обычно рассматривается как их
слабость, но специфика Белого движения как раз и была в том, что это было
явление не идеологическое, а нравственное и даже религиозное. «Белые» мыслили
не идеологически, а нравственно и религиозно, защищая свою идеальную Россию от
тех, кто хотел ее уничтожить и заменить антихристовым «интернационалом», и
воспринимали «красных» не просто как врагов, а как варваров и инфернальные
силы, поистине «восставшие из бездны». То есть как врагов не в политическом, а
в первую очередь в духовном смысле слова. Такое духовное, т.е. православное
восприятие Революции выразил Сергей Бехтеев в стихотворении «Русская Голгофа»
1920 года:
а как варваров и кощунников, уничтожающих Россию как таковую. Если «красные»
старались представить «белых» как якобы «пособников интервентов», поскольку их
формальным союзником была Антанта (на самом деле предавшая «белых»), и ее
войска стояли в нескольких морских портах, то для «белых» сами большевики и
были Интервентами в абсолютном и точном смысле этого слова – то есть
антирусской силой. В первый период Гражданской войны «красных» рассматривали
как предателей и пособников немцев, что подтверждалось Брестским миром.
Позднее, после поражения Германии «белые» воспринимали «красных» уже в более
широком контексте – как наемников мировых «темных сил» (Н. Марков), «мировой
закулисы» (И. Ильин), которые используются под видом «революционеров» для
разрушения России, превращения ее в безликий «интернационал» ради «мировой
революции». Отсутствие у «белых» идеологии обычно рассматривается как их
слабость, но специфика Белого движения как раз и была в том, что это было
явление не идеологическое, а нравственное и даже религиозное. «Белые» мыслили
не идеологически, а нравственно и религиозно, защищая свою идеальную Россию от
тех, кто хотел ее уничтожить и заменить антихристовым «интернационалом», и
воспринимали «красных» не просто как врагов, а как варваров и инфернальные
силы, поистине «восставшие из бездны». То есть как врагов не в политическом, а
в первую очередь в духовном смысле слова. Такое духовное, т.е. православное
восприятие Революции выразил Сергей Бехтеев в стихотворении «Русская Голгофа»
1920 года:
Ликует
Антихрист-Иуда,
Антихрист-Иуда,
Довольный
успехом побед:
успехом побед:
Свершилось
вселенское чудо,
вселенское чудо,
И
царства христьянского – нет!..
царства христьянского – нет!..
И
воинство с красной звездою,
воинство с красной звездою,
Приняв
роковую печать,
роковую печать,
К
кресту пригвождает с хулою
кресту пригвождает с хулою
Несчастную
Родину-Мать!
Родину-Мать!
Если же отвлечься от глубинного
религиозного смысла Гражданской войны как противостояния христианского «белого»
воинства антихристовым «красным» полчищам, то в чисто человеческом отношении
это противостояние было противостоянием двух типов людей: людей чести и людей
зависти. Люди чести – «белые» – защищали вечную Россию, а люди зависти –
«красные» – не знали вечной России, для них это была просто территория, на
которой они хотели установить свои порядки по модели концлагеря с террором,
рабским трудом, уравниловкой и распределением «пайки», как на зоне. Это
психология завоевателей в чистом виде. Это психология людей, которые мучительно
завидуют тем, кто благороднее, талантливее и трудолюбивее их – и мечтают их
уничтожить. Чудовищные человеческие жертвы большевизма отнюдь не были
«издержками» и «перегибами» – нет, они были как раз самым заветным их желанием,
исполнением их самой главной сатанинской мечты. Это «психология Орды», хотя
этнически большинство «красных» и были русскими. У Н. Туроверова в поэме
«Перекоп» есть такие пронзительные строки как раз об этом:
религиозного смысла Гражданской войны как противостояния христианского «белого»
воинства антихристовым «красным» полчищам, то в чисто человеческом отношении
это противостояние было противостоянием двух типов людей: людей чести и людей
зависти. Люди чести – «белые» – защищали вечную Россию, а люди зависти –
«красные» – не знали вечной России, для них это была просто территория, на
которой они хотели установить свои порядки по модели концлагеря с террором,
рабским трудом, уравниловкой и распределением «пайки», как на зоне. Это
психология завоевателей в чистом виде. Это психология людей, которые мучительно
завидуют тем, кто благороднее, талантливее и трудолюбивее их – и мечтают их
уничтожить. Чудовищные человеческие жертвы большевизма отнюдь не были
«издержками» и «перегибами» – нет, они были как раз самым заветным их желанием,
исполнением их самой главной сатанинской мечты. Это «психология Орды», хотя
этнически большинство «красных» и были русскими. У Н. Туроверова в поэме
«Перекоп» есть такие пронзительные строки как раз об этом:
Кто завтра жребий смертный вынет,
Чей будет труп в снегу лежать?
Молись, молись о дальнем сыне
Перед святой иконой, мать!
Но нас ли помнила Европа,
И кто в нас верил, кто нас знал,
Когда над валом Перекопа
Орды вставал девятый вал.
Если «красная» поэзия была тесно связана с
определенной идеологией и ушла в забвение вместе с ней, то поэзия Белого
движения основана не на идеологии, а на самых глубинных архетипах христианского
нравственного сознания русского народа. Гибель Родины, нашествие варваров,
героическая смерть в бою и самопожертвование, посмертная награда, память
поколений, возмездие врагам и возрождение поруганной Отчизны – эти мотивы как
архетипические сюжеты присутствуют в любой культуре. Но специфически русскими в
поэзии Белого движения являются мотивы мученичества за веру, идущие из
христианской традиции, и важнейшее знание о священной Родине – Святой Руси,
против которой всегда направлен самый мощный и коварный удар «темных сил».
Благодаря этим содержательным моментам, а также благодаря яркому продолжению
традиций русской классики поэзия Белого движения имеет непреходящую
художественную ценность.
определенной идеологией и ушла в забвение вместе с ней, то поэзия Белого
движения основана не на идеологии, а на самых глубинных архетипах христианского
нравственного сознания русского народа. Гибель Родины, нашествие варваров,
героическая смерть в бою и самопожертвование, посмертная награда, память
поколений, возмездие врагам и возрождение поруганной Отчизны – эти мотивы как
архетипические сюжеты присутствуют в любой культуре. Но специфически русскими в
поэзии Белого движения являются мотивы мученичества за веру, идущие из
христианской традиции, и важнейшее знание о священной Родине – Святой Руси,
против которой всегда направлен самый мощный и коварный удар «темных сил».
Благодаря этим содержательным моментам, а также благодаря яркому продолжению
традиций русской классики поэзия Белого движения имеет непреходящую
художественную ценность.
Поэтому давно уже пришло время, говоря о
поэзии Белого движения, в первую очередь видеть в ней не политическое
содержание, а ее самый глубокий нравственный и религиозный смысл, ее
мировоззренческое «ядро». Именно оно входит в «большое время» русской
классической литературы и особенно ценно в наше время. И поэтому в этой статье
к юбилею мы рассмотрим библейские образы и смыслы в поэзии Николая Туроверова. Классическим
для понимания христианского мировидения поэта является его пронзительное
стихотворение «Было их с урядником тринадцать…» (1947):
поэзии Белого движения, в первую очередь видеть в ней не политическое
содержание, а ее самый глубокий нравственный и религиозный смысл, ее
мировоззренческое «ядро». Именно оно входит в «большое время» русской
классической литературы и особенно ценно в наше время. И поэтому в этой статье
к юбилею мы рассмотрим библейские образы и смыслы в поэзии Николая Туроверова. Классическим
для понимания христианского мировидения поэта является его пронзительное
стихотворение «Было их с урядником тринадцать…» (1947):
Было их с урядником тринадцать, –
Молодых безусых казаков.
Полк ушел. Куда теперь деваться
Средь оледенелых берегов?
Стынут люди, кони тоже стынут;
Веет смертью из морских пучин…
Но шепнул Господь на ухо Сыну:
Что глядишь, Мой Милосердный Сын?
Сын тогда простер над ними ризу,
А под ризой белоснежный мех,
И все гуще, все крупнее книзу
Закружился над разъездом снег.
Ветер стих. Повеяло покоем.
И, доверясь голубым снегам,
Весь разъезд добрался конным строем,
Без потери, к райским берегам.
Смерть казачьего разъезда от холода в
заснеженном поле оборачивается в мире ином райским блаженством. Смертный снег
стал живым символом ризы Господней. Урядник и двенадцать его казаков
символически соотнесены с Христом и апостолами. Стихотворение Н. Туроверова –
это сказание о новых Христовых мучениках. И еще острее оно вот в этих строках:
заснеженном поле оборачивается в мире ином райским блаженством. Смертный снег
стал живым символом ризы Господней. Урядник и двенадцать его казаков
символически соотнесены с Христом и апостолами. Стихотворение Н. Туроверова –
это сказание о новых Христовых мучениках. И еще острее оно вот в этих строках:
Точно жемчуг в черной оправе,
Будто шелест бурьянов сухих, –
Это память о воинской славе,
О соратниках мертвых моих.
Будто ветер, в ладонях взвесив,
Раскидал по степи семена:
Имена Ты их, Господи, веси –
Я не знаю их имена.
Критика отмечала, что все стихи Н.
Туроверова о Гражданской войне «без всякой ненависти, без всякой примеси
пропаганды» (Струве Г.П. Русская литература в изгнании. Париж, 1986. С.
351-352). Такая высота христианского сознания дала Н. Туроверову полное право
обратиться и к классической теме поэта-пророка. У него возник пронзительный
образ: Господь, наливающий чернила поэту. И подобно герою пушкинского
«Пророка», Н. Туроверов в стихотворении «Пилигрим» (1940) послан в мир вещать
правду Божию:
Туроверова о Гражданской войне «без всякой ненависти, без всякой примеси
пропаганды» (Струве Г.П. Русская литература в изгнании. Париж, 1986. С.
351-352). Такая высота христианского сознания дала Н. Туроверову полное право
обратиться и к классической теме поэта-пророка. У него возник пронзительный
образ: Господь, наливающий чернила поэту. И подобно герою пушкинского
«Пророка», Н. Туроверов в стихотворении «Пилигрим» (1940) послан в мир вещать
правду Божию:
Мне сам Господь налил чернила
И приказал стихи писать.
Я славил все, что сердцу мило,
Я не боялся умирать,
Любить и верить не боялся,
И все настойчивей влюблялся
В свое земное бытие.
О, счастье верное мое!
Равно мне дорог пир и тризна, –
Весь Божий мир – моя отчизна!
Но просветленная любовь
К земле досталась мне не даром –
Господь разрушил отчий кров,
Испепелил мой край пожаром,
Увел на смерть отца и мать,
Не указав мне их могилы,
Заставил все перестрадать,
И вот, мои проверя силы,
Сказал: «Иди сквозь гарь и дым,
Сквозь кровь, сквозь муки и страданья,
Навек бездомный пилигрим
В свои далекие скитанья,
Иди, мой верный раб, и пой
О Божьей власти над тобой».
Вместе с тем, поэт смиренен и скромен, осознавая свое призвание:
Мне стыдно поднимать глаза
На самохвальные писанья…
Но в реальной жизни это пророческое служение чувствовали все. Известный
поэт русского Парижа Владимир Смоленский (почти земляк, родом из Станицы
Луганской) так писал об эффекте, который производил поэтический концерт Николая
Туроверова: «Глубина чувства и мысли, штриховая образность, реальность, скупая
сжатость слов и звучность его стихов как бы кровно вырываются из сердца,
любящего и знающего казачий быт. Николай Николаевич начал читать свои стихи…
Окончено. Минутная тишина, тишина забытья и дружный взрыв аплодисментов. А
потом совершенно незнакомые люди, видевшие впервые Туроверова, шли к нему, жали
руку, со слезами на глазах целовали его».
поэт русского Парижа Владимир Смоленский (почти земляк, родом из Станицы
Луганской) так писал об эффекте, который производил поэтический концерт Николая
Туроверова: «Глубина чувства и мысли, штриховая образность, реальность, скупая
сжатость слов и звучность его стихов как бы кровно вырываются из сердца,
любящего и знающего казачий быт. Николай Николаевич начал читать свои стихи…
Окончено. Минутная тишина, тишина забытья и дружный взрыв аплодисментов. А
потом совершенно незнакомые люди, видевшие впервые Туроверова, шли к нему, жали
руку, со слезами на глазах целовали его».
Популярность Туроверова была необычайна,
особенно в военных и казачьих кругах русского зарубежья. В эмиграции он был тем,
чем были для своих современников Есенин или Высоцкий – настоящим народным
поэтом. Но его жизненное служение в эмиграции не ограничивалось только поэзией;
он считал себя ответственным перед Богом и за хранение памяти и чести Войска
Донского. Именно Туроверов взял на себя заботу о чудом сохранившемся при исходе
из России архиве Атаманского полка. Он разыскивал новые материалы и документы,
сам покупал их на аукционах и в конце концов открыл в собственной квартире
музей полка. При музее атаманцев содержалась уникальная коллекция русской книги
и старины, собранная генералом Дмитрием Ознобишиным и насчитывавшая свыше
десяти тысяч томов и гравюр. Почти 20 лет был редактором журнала «Родимый
край». В научной работе поэт очень упорен: издавал журналы «Казачий альманах»,
«Русская военная старина», календари, публиковал свои статьи по истории
казачества и русской военной славы. Он печатается в тиражных эмигрантских
изданиях: «Перезвонах», «Возрождении», «России и славянстве», «Современнике»,
«Гранях», в альманахе «Орион», в «Новом журнале». Его стихи были включены в
послевоенные антологии «На Западе», «Муза диаспоры», «Содружество». Проза –
историческая повесть «Конец Суворова» была опубликована в «Новом журнале»
(1960).
особенно в военных и казачьих кругах русского зарубежья. В эмиграции он был тем,
чем были для своих современников Есенин или Высоцкий – настоящим народным
поэтом. Но его жизненное служение в эмиграции не ограничивалось только поэзией;
он считал себя ответственным перед Богом и за хранение памяти и чести Войска
Донского. Именно Туроверов взял на себя заботу о чудом сохранившемся при исходе
из России архиве Атаманского полка. Он разыскивал новые материалы и документы,
сам покупал их на аукционах и в конце концов открыл в собственной квартире
музей полка. При музее атаманцев содержалась уникальная коллекция русской книги
и старины, собранная генералом Дмитрием Ознобишиным и насчитывавшая свыше
десяти тысяч томов и гравюр. Почти 20 лет был редактором журнала «Родимый
край». В научной работе поэт очень упорен: издавал журналы «Казачий альманах»,
«Русская военная старина», календари, публиковал свои статьи по истории
казачества и русской военной славы. Он печатается в тиражных эмигрантских
изданиях: «Перезвонах», «Возрождении», «России и славянстве», «Современнике»,
«Гранях», в альманахе «Орион», в «Новом журнале». Его стихи были включены в
послевоенные антологии «На Западе», «Муза диаспоры», «Содружество». Проза –
историческая повесть «Конец Суворова» была опубликована в «Новом журнале»
(1960).
С 1947 по 1958 возглавлял возрожденный
казачий Союз, призванный оказывать помощь казакам-эмигрантам. Туроверов
занимался активной культурно-просветительской деятельностью: устраивал в Париже
выставки на военно-исторические темы («Суворов», «1812 год», «Казаки»).
Туроверов был одним из основателей Общества ревнителей российской военной
старины, сотрудничал в журнале «Военная быль», «Родимый край», собрал обширную
коллекцию книг по истории казачества. Еще в 1939 в «Казачьем альманахе»
Туроверов выступил со статьей «Казаки в изображении иностранных художников»,
зарекомендовав себя знатоком русской военной иконографии. По просьбе
французского исторического общества «Академия Наполеона» редактировал
ежемесячный сборник, посвященный Наполеону и казакам, что свидетельствует о его
признании как историка. О том, что хранение исторической памяти было для поэта
частью его религиозного служения, исполнением его долга перед Богом, он сам
написал в таких строчках:
казачий Союз, призванный оказывать помощь казакам-эмигрантам. Туроверов
занимался активной культурно-просветительской деятельностью: устраивал в Париже
выставки на военно-исторические темы («Суворов», «1812 год», «Казаки»).
Туроверов был одним из основателей Общества ревнителей российской военной
старины, сотрудничал в журнале «Военная быль», «Родимый край», собрал обширную
коллекцию книг по истории казачества. Еще в 1939 в «Казачьем альманахе»
Туроверов выступил со статьей «Казаки в изображении иностранных художников»,
зарекомендовав себя знатоком русской военной иконографии. По просьбе
французского исторического общества «Академия Наполеона» редактировал
ежемесячный сборник, посвященный Наполеону и казакам, что свидетельствует о его
признании как историка. О том, что хранение исторической памяти было для поэта
частью его религиозного служения, исполнением его долга перед Богом, он сам
написал в таких строчках:
Но в разлуке с тобой не прощаюсь,
Мой далекий отеческий дом, –
Перед Господом не постесняюсь
Называться Донским казаком.
Первый сборник стихов Н. Туроверова «Путь» вышел в Париже в 1928 и был
весьма доброжелательно встречен эмигрантской критикой. Г. Струве в рецензии на
книгу отмечал: «Важно, что у молодого поэта есть что сказать своего и что он
находит часто свои образы, свои рифмы и свои темы. В «казачьих» стихах
Туроверова приятно чувствуется укорененность в родной почве… Эти строки
написаны настоящим поэтом» (Россия. 1928. 14 апр.). Г. Адамович писал: «Это не
плохие стихи. Мы даже решительно предпочтем их многим стихам гораздо более
литературным…» Критик высказывал надежду, что у Туроверова «могут найтись
читатели и поклонники, потому что в стихах он действительно что-то «выражает»,
а не придумывает слов для выражения мыслей и чувств» (Звено. 1928. №5. С.281).
Г. Адамович отмечал: «Замечателен его дар «пластический», его способность
округлять, доканчивать без манерности, одним словом, его чутье художника»
(Последние новости. 1937. 28 окт.). Эстетика и мировоззрение Н. Туроверова была
весьма далека от поэтической богемы русского Монпарнаса – ее «парижской ноты» с
демоническими и упадническими настроениями, постоянной мыслью о смерти.
Поэтому, по свидетельству Г. Струве, отношение к Н. Туроверову в «парижских
литературных кругах… было высокомерным… Со свойственным парижским поэтам
снобизмом от него отмахивались, как от «казачьего поэта»» (Струве Г.П. Русская
литература в изгнании. Париж, 1986. С. 351). Но это вполне естественно, ведь по
выражению Ю. Терапиано, Н. Туроверов следовал «неоклассической линии» в
развитии традиций пореволюционной поэзии (Терапиано Ю. Литературная жизнь
русского Парижа за полвека. Париж, 1986. С. 262). А представители
«упаднической» поэзии, как известно, втайне им завидуя, ненавидят
«неоклассиков».
весьма доброжелательно встречен эмигрантской критикой. Г. Струве в рецензии на
книгу отмечал: «Важно, что у молодого поэта есть что сказать своего и что он
находит часто свои образы, свои рифмы и свои темы. В «казачьих» стихах
Туроверова приятно чувствуется укорененность в родной почве… Эти строки
написаны настоящим поэтом» (Россия. 1928. 14 апр.). Г. Адамович писал: «Это не
плохие стихи. Мы даже решительно предпочтем их многим стихам гораздо более
литературным…» Критик высказывал надежду, что у Туроверова «могут найтись
читатели и поклонники, потому что в стихах он действительно что-то «выражает»,
а не придумывает слов для выражения мыслей и чувств» (Звено. 1928. №5. С.281).
Г. Адамович отмечал: «Замечателен его дар «пластический», его способность
округлять, доканчивать без манерности, одним словом, его чутье художника»
(Последние новости. 1937. 28 окт.). Эстетика и мировоззрение Н. Туроверова была
весьма далека от поэтической богемы русского Монпарнаса – ее «парижской ноты» с
демоническими и упадническими настроениями, постоянной мыслью о смерти.
Поэтому, по свидетельству Г. Струве, отношение к Н. Туроверову в «парижских
литературных кругах… было высокомерным… Со свойственным парижским поэтам
снобизмом от него отмахивались, как от «казачьего поэта»» (Струве Г.П. Русская
литература в изгнании. Париж, 1986. С. 351). Но это вполне естественно, ведь по
выражению Ю. Терапиано, Н. Туроверов следовал «неоклассической линии» в
развитии традиций пореволюционной поэзии (Терапиано Ю. Литературная жизнь
русского Парижа за полвека. Париж, 1986. С. 262). А представители
«упаднической» поэзии, как известно, втайне им завидуя, ненавидят
«неоклассиков».
В 1937 в Безансоне вышел второй сборник
Туроверова и там же вскоре еще 2 (в 1939 и 1942 гг.) – все под названием
«Стихи». Эти 3 книги, как и первая, были доброжелательно встречены эмигрантской
критикой. Второй сборник Туроверова то же Ю. Терапиано охарактеризовал как
книгу «талантливого и несомненно одаренного поэта» (Круг. 1937. Кн.3. С. 175).
А. Осокин в рецензии на третий сборник поэта отмечал, что «Туроверов, одаренный
очень редкой в наши дни способностью легко и свободно писать стихи, пишет, как
на коньках катается». В то же время А. Осокин упрекал Туроверова в
самоуверенности и выставлении «напоказ своей казачьей удали» (Русские записки.
1939. № 17. С. 299). Н. Станюкович в статье «Боян казачества», назвав
Туроверова «может быть, последним выразителем духа мятежной и мужественной ветви
русского народа – казачества» (Н. Станюкович. Боян казачества // Возрождение.
1956. № 60. С. 129). «Это не только краевая, но и настоящая общерусская
лирика», – настаивал Ю. Терапиано. В 1965 в Париже вышел пятый, последний
сборник Туроверова «Стихи», куда были включены многих произведения из других
поэтических книг. В рецензии на последний сборник Туроверова отмечалось: «Блок
когда-то обмолвился, что стихи нельзя писать перед зеркалом. Бунин-поэт (да и
Бунин-прозаик) в этом отношении был не без греха. А вот в ясных и прекрасных
стихах Туроверова «зеркало» отсутствует начисто» (Сотник // Новый ж. 1966. №
85. С. 293). Это, возможно, самая высшая похвала, которой удостоился поэт при
жизни.
Туроверова и там же вскоре еще 2 (в 1939 и 1942 гг.) – все под названием
«Стихи». Эти 3 книги, как и первая, были доброжелательно встречены эмигрантской
критикой. Второй сборник Туроверова то же Ю. Терапиано охарактеризовал как
книгу «талантливого и несомненно одаренного поэта» (Круг. 1937. Кн.3. С. 175).
А. Осокин в рецензии на третий сборник поэта отмечал, что «Туроверов, одаренный
очень редкой в наши дни способностью легко и свободно писать стихи, пишет, как
на коньках катается». В то же время А. Осокин упрекал Туроверова в
самоуверенности и выставлении «напоказ своей казачьей удали» (Русские записки.
1939. № 17. С. 299). Н. Станюкович в статье «Боян казачества», назвав
Туроверова «может быть, последним выразителем духа мятежной и мужественной ветви
русского народа – казачества» (Н. Станюкович. Боян казачества // Возрождение.
1956. № 60. С. 129). «Это не только краевая, но и настоящая общерусская
лирика», – настаивал Ю. Терапиано. В 1965 в Париже вышел пятый, последний
сборник Туроверова «Стихи», куда были включены многих произведения из других
поэтических книг. В рецензии на последний сборник Туроверова отмечалось: «Блок
когда-то обмолвился, что стихи нельзя писать перед зеркалом. Бунин-поэт (да и
Бунин-прозаик) в этом отношении был не без греха. А вот в ясных и прекрасных
стихах Туроверова «зеркало» отсутствует начисто» (Сотник // Новый ж. 1966. №
85. С. 293). Это, возможно, самая высшая похвала, которой удостоился поэт при
жизни.
В Россию поэзия Н. Туроверова пришла в
1990-е годы. В 1995 году был издан первый небольшой сборник, затем вышли
издания «Храня бессмертники сухие..» (Избранное). (Ростов-на-Дону, 1999),
«Бурей растревоженная степь». Сборник поэзии, прозы и публицистики. Книга 2-я.
(Ростов-на-Дону, 2008). «Горечь задонской полыни…» (Ростов-на-Дону, 2006).
«Двадцатый год – прощай, Россия!» (Москва, 1999). Это издание было наиболее
полным – в него вошли стихотворные сборники «Путь» (1928), «Стихи» (1937, 1939,
1942 и 1965 гг.), стихотворный цикл «Легион» (1940-45), стихи из архива И.
Туроверовой, а также историческая повесть «Конец Суворова». Тиражи были
небольшими – три и пять тысяч экземпляров. Наконец и книга в издательстве
классических авторов: «Возвращается ветер на круги своя…» Стихотворения и поэмы
/ Под ред. Б. К. Рябухина; биогр. статья А. Н. Азаренкова. М.: Художественная
литература, 2010. Последнее издание вышло благодаря трудам известного историка
и барда Виктора Леонидова, который благодаря поддержке Н.С. Михалкова посетил
во Франции родственников поэта и подготовил по архивным материалам эту книгу.
1990-е годы. В 1995 году был издан первый небольшой сборник, затем вышли
издания «Храня бессмертники сухие..» (Избранное). (Ростов-на-Дону, 1999),
«Бурей растревоженная степь». Сборник поэзии, прозы и публицистики. Книга 2-я.
(Ростов-на-Дону, 2008). «Горечь задонской полыни…» (Ростов-на-Дону, 2006).
«Двадцатый год – прощай, Россия!» (Москва, 1999). Это издание было наиболее
полным – в него вошли стихотворные сборники «Путь» (1928), «Стихи» (1937, 1939,
1942 и 1965 гг.), стихотворный цикл «Легион» (1940-45), стихи из архива И.
Туроверовой, а также историческая повесть «Конец Суворова». Тиражи были
небольшими – три и пять тысяч экземпляров. Наконец и книга в издательстве
классических авторов: «Возвращается ветер на круги своя…» Стихотворения и поэмы
/ Под ред. Б. К. Рябухина; биогр. статья А. Н. Азаренкова. М.: Художественная
литература, 2010. Последнее издание вышло благодаря трудам известного историка
и барда Виктора Леонидова, который благодаря поддержке Н.С. Михалкова посетил
во Франции родственников поэта и подготовил по архивным материалам эту книгу.
После того, как песню на слова Н.
Туроверова «Уходили мы из Крыма…» исполнила известная группа «Любэ», она быстро
стала по-настоящему народной – под гитару ее сейчас поют во всех концах России,
хотя многие барды и не знают, кто автор слов. В 2007 году у Атаманского
подворья в станице Старочеркасской установлена мемориальная доска памяти Н.Н.
Туроверова. На базе культурного комплекса «Казачий Дон» начато проведение
Войсковых литературно-музыкальных фестивалей «Я вернулся на Дон!» имени Н. Туроверова.
Ожидается перенос праха поэта с французского кладбища в родную землю.
Туроверова «Уходили мы из Крыма…» исполнила известная группа «Любэ», она быстро
стала по-настоящему народной – под гитару ее сейчас поют во всех концах России,
хотя многие барды и не знают, кто автор слов. В 2007 году у Атаманского
подворья в станице Старочеркасской установлена мемориальная доска памяти Н.Н.
Туроверова. На базе культурного комплекса «Казачий Дон» начато проведение
Войсковых литературно-музыкальных фестивалей «Я вернулся на Дон!» имени Н. Туроверова.
Ожидается перенос праха поэта с французского кладбища в родную землю.
Пришло время ввести творчество Н. Туроверова в классику русской
литературы. Весьма символично, что Н. Туроверов родился в самом древнем
поселении казаков Дона – станице Старочеркасской, недалеко от Азова. Словно
сама судьба показала ему происхождение от древнейшего народного корня – самых
истоков казачества. Древнюю казачью столицу Старочеркасск поэт называл и
«Старым городом». Происходил он из старинного казачьего рода и был правнуком
донского поэта А.В. Туроверова, написавшего песню «Конь боевой с походным
вьюком», и автором сборника стихов «Казачьи досуги», 1858). Его отец, тоже
Николай Николаевич Туроверов, войсковой старшина, потомок легендарных казачьих
атаманов (один из них входил в состав заговорщиков, возведших на престол
Екатерину II), служил судебным следователем в окружной станице Каменской. Ныне
это город г. Каменск-Шахтинский: он стоит на высоком берегу Северского Донца –
там, где реку пересекает трасса Москва – Ростов, и от нее ответвляется дорога
на Луганск.
литературы. Весьма символично, что Н. Туроверов родился в самом древнем
поселении казаков Дона – станице Старочеркасской, недалеко от Азова. Словно
сама судьба показала ему происхождение от древнейшего народного корня – самых
истоков казачества. Древнюю казачью столицу Старочеркасск поэт называл и
«Старым городом». Происходил он из старинного казачьего рода и был правнуком
донского поэта А.В. Туроверова, написавшего песню «Конь боевой с походным
вьюком», и автором сборника стихов «Казачьи досуги», 1858). Его отец, тоже
Николай Николаевич Туроверов, войсковой старшина, потомок легендарных казачьих
атаманов (один из них входил в состав заговорщиков, возведших на престол
Екатерину II), служил судебным следователем в окружной станице Каменской. Ныне
это город г. Каменск-Шахтинский: он стоит на высоком берегу Северского Донца –
там, где реку пересекает трасса Москва – Ростов, и от нее ответвляется дорога
на Луганск.
Здесь будущий герой и поэт учился в реальном училище и начал писать
стихи. В 1916 году в журнале «К свету», который издавался учащимися женской
гимназии и реального училища станицы Каменской, было опубликовано первое
стихотворение Николая Туроверова «Откровение». Уже в наше время, в XXI веке его
нашли и впервые обнародовали директор казачьей школы в г. Каменск-Шахтинском
А.Н. Чеботарев и его ученица 11 класса Евгения Скидаченко. Это стихотворение
«1915 год»:
стихи. В 1916 году в журнале «К свету», который издавался учащимися женской
гимназии и реального училища станицы Каменской, было опубликовано первое
стихотворение Николая Туроверова «Откровение». Уже в наше время, в XXI веке его
нашли и впервые обнародовали директор казачьей школы в г. Каменск-Шахтинском
А.Н. Чеботарев и его ученица 11 класса Евгения Скидаченко. Это стихотворение
«1915 год»:
Я верю в жизни обновленъе,
И в царство правды и любви,
Непрочен мир наш озлобленъя,
Мир, утопающий в крови.
(«К свету»: журнал учащихся ст. Каменской
обл. Войска Донского. 1916. № 1). Это удивительно светлое стихотворение,
проникнутое христианским духом и очень похожее на одно из стихотворений
великого философа и поэта Вл. Соловьева, было по-настоящему пророческим: именно
этим духом и этими образами будет проникнута и его самая зрелая эмигрантская
поэзия. Но впереди был еще путь, «утопающий в крови».
обл. Войска Донского. 1916. № 1). Это удивительно светлое стихотворение,
проникнутое христианским духом и очень похожее на одно из стихотворений
великого философа и поэта Вл. Соловьева, было по-настоящему пророческим: именно
этим духом и этими образами будет проникнута и его самая зрелая эмигрантская
поэзия. Но впереди был еще путь, «утопающий в крови».
Едва дождавшись семнадцати лет, Николай
Туроверов 1 апреля 1917 года поступает вольноопределяющимся в славный своими
традициями Лейб-Гвардии Атаманский Его Императорского Величества Наследника
Цесаревича полк. В составе Атаманского полка он уходит на фронт, где неоднократно
принимал участие в боевых действиях и 1 сентября того же года был произведен в
урядники. А 2 сентября его отправляют в Новочеркасское военное училище, чтобы
ускоренным порядком «выучиться на офицера». Да только учеба была недолгой, до
зимы, когда после Октябрьского переворота в стране наступил хаос. 12 января
1918 года он вступает в первый на Дону партизанский отряд Белого Движения.
После трагической гибели его легендарного командира В.М. Чернецова и больших
потерь в рядах его отряда Н. Туроверов уходит в восточные районы Области, в
«Степной поход» февраля-марта 1918 года. Из Новочеркасска в Сальские степи под
командованием походного атамана Всевеликого Войска Донского генерала от
кавалерии П.Х. Попова, двинулось около двух тысяч штыков. 75 процентов
добровольцев снова составляла молодежь, почти дети: фронтовики предпочитали
отсиживаться дома. Весь поход двигались степью, по снегу и грязи, в метель и
дождь, пробиваясь вперед с непрерывными боями. В апреле отряд освободил
Новочеркасск от красных.
Туроверов 1 апреля 1917 года поступает вольноопределяющимся в славный своими
традициями Лейб-Гвардии Атаманский Его Императорского Величества Наследника
Цесаревича полк. В составе Атаманского полка он уходит на фронт, где неоднократно
принимал участие в боевых действиях и 1 сентября того же года был произведен в
урядники. А 2 сентября его отправляют в Новочеркасское военное училище, чтобы
ускоренным порядком «выучиться на офицера». Да только учеба была недолгой, до
зимы, когда после Октябрьского переворота в стране наступил хаос. 12 января
1918 года он вступает в первый на Дону партизанский отряд Белого Движения.
После трагической гибели его легендарного командира В.М. Чернецова и больших
потерь в рядах его отряда Н. Туроверов уходит в восточные районы Области, в
«Степной поход» февраля-марта 1918 года. Из Новочеркасска в Сальские степи под
командованием походного атамана Всевеликого Войска Донского генерала от
кавалерии П.Х. Попова, двинулось около двух тысяч штыков. 75 процентов
добровольцев снова составляла молодежь, почти дети: фронтовики предпочитали
отсиживаться дома. Весь поход двигались степью, по снегу и грязи, в метель и
дождь, пробиваясь вперед с непрерывными боями. В апреле отряд освободил
Новочеркасск от красных.
За три года Гражданской войны Н. Туроверов получил
четыре ранения и орден Св. Владимира 4-й степени – боевую награду, которой
фронтовики всегда гордились. Оставление донской столицы, теперь уже навсегда,
переживалось им как трагедия религиозная, о чем говорят такие мощные образы его
стихотворения:
четыре ранения и орден Св. Владимира 4-й степени – боевую награду, которой
фронтовики всегда гордились. Оставление донской столицы, теперь уже навсегда,
переживалось им как трагедия религиозная, о чем говорят такие мощные образы его
стихотворения:
Колокола могильно пели.
В домах прощались, во дворе
Венок плели, кружась, метели
Тебе, мой город, на горе.
Теперь один снесешь ты муки
Под сень соборного креста.
Я помню, помню день разлуки,
В канун Рождения Христа…
В первых числах ноября 1920 года среди 140
тысяч русских военных и гражданских беженцев раненого поэта внесли на один из
последних пароходов в Севастопольском порту. Следом по трапу поднялась его жена
Юлия Грекова, медсестра крымского госпиталя.
тысяч русских военных и гражданских беженцев раненого поэта внесли на один из
последних пароходов в Севастопольском порту. Следом по трапу поднялась его жена
Юлия Грекова, медсестра крымского госпиталя.
Но ни криков, ни стонов, ни жалоб,
Ни протянутых к берегу рук, –
Тишина переполненных палуб
Напряглась, как натянутый лук,
Напряглась и такою осталась
Тетива наших душ навсегда.
Черной пропастью мне показалась
За бортом голубая вода.
И прощаясь с Россией навеки,
Я постиг, я запомнил навек
Неподвижность толпы на спардеке,
Эти слезы у дрогнувших век.
Удивительно сочетание внутренней силы и
красоты и внешней сдержанности в этом стихотворении – наверное, самом лучшем
стихотворении о русском Исходе. Уже было отмечено литературоведами, что лирику
Туроверова отличают «целомудренный отказ от прямого выплеска чувства. Эмоции
оставлены в подтексте» (Ранчин А.М. Поэзия Николая Туроверова). Это очень
русская черта в его поэтике: как отмечал еще Н.В. Гоголь, «в лиризме наших
поэтов есть что-то такое, чего нет у поэтов других наций, именно – что-то
близкое к библейскому, – то высшее состояние лиризма, которое чуждо движений
страстных и есть твердый возлет в свете разума, верховное торжество духовной
трезвости (О лиризме наших поэтов»). Таков вообще православный строй души.
красоты и внешней сдержанности в этом стихотворении – наверное, самом лучшем
стихотворении о русском Исходе. Уже было отмечено литературоведами, что лирику
Туроверова отличают «целомудренный отказ от прямого выплеска чувства. Эмоции
оставлены в подтексте» (Ранчин А.М. Поэзия Николая Туроверова). Это очень
русская черта в его поэтике: как отмечал еще Н.В. Гоголь, «в лиризме наших
поэтов есть что-то такое, чего нет у поэтов других наций, именно – что-то
близкое к библейскому, – то высшее состояние лиризма, которое чуждо движений
страстных и есть твердый возлет в свете разума, верховное торжество духовной
трезвости (О лиризме наших поэтов»). Таков вообще православный строй души.
В 1921 году в Сербии Н. Туроверов писал
стихи на лесозаготовительных работах, именно здесь впервые в полной мере
проявился его поэтический дар. Здесь его жена родила дочь Наталью. В
издававшихся в Болгарии, в Софии газете и журнале «Казачьи Думы» одно за другим
в 1922-1924 годах регулярно публикуются стихи Н. Туроверова, а также поэмы
«Крым» и «Новочеркасск». В октябре 1929 года в «Казачьем журнале» (Франция)
литературный критик Александр Краснощеков, особо выделяя в сборнике стихов Н.
Туроверова «Путь» поэму «Новочеркасск», писал: «Читал эти двадцать глав его
поэмы и думал: какая поразительная эпоха прошла на наших глазах и какая
радость, что свидетелем этой эпохи был Туроверов». Перебравшись в Париж,
разгрузку вагонов Н. Туроверов упорно совмещает с посещением лекций в Сорбонне.
В начале 1930-х годов он поступил на службу в крупнейший парижский банк «Диас»,
в котором проработает почти сорок лет, получив в конце карьеры медаль «За
долгую и безупречную службу». В 1924 году написал стихотворение, в котором
передал опыт изгнания – там Родина становится духовно ближе и роднее, а та
великая жертва, принесенная в молодости, становится смысловым центром всей
жизни, рядом с которой меркнет все:
стихи на лесозаготовительных работах, именно здесь впервые в полной мере
проявился его поэтический дар. Здесь его жена родила дочь Наталью. В
издававшихся в Болгарии, в Софии газете и журнале «Казачьи Думы» одно за другим
в 1922-1924 годах регулярно публикуются стихи Н. Туроверова, а также поэмы
«Крым» и «Новочеркасск». В октябре 1929 года в «Казачьем журнале» (Франция)
литературный критик Александр Краснощеков, особо выделяя в сборнике стихов Н.
Туроверова «Путь» поэму «Новочеркасск», писал: «Читал эти двадцать глав его
поэмы и думал: какая поразительная эпоха прошла на наших глазах и какая
радость, что свидетелем этой эпохи был Туроверов». Перебравшись в Париж,
разгрузку вагонов Н. Туроверов упорно совмещает с посещением лекций в Сорбонне.
В начале 1930-х годов он поступил на службу в крупнейший парижский банк «Диас»,
в котором проработает почти сорок лет, получив в конце карьеры медаль «За
долгую и безупречную службу». В 1924 году написал стихотворение, в котором
передал опыт изгнания – там Родина становится духовно ближе и роднее, а та
великая жертва, принесенная в молодости, становится смысловым центром всей
жизни, рядом с которой меркнет все:
И Русь роднее нам и ближе.
И я смотрю… Темнеет твердь.
Меня с тобой метель сдружила,
Когда на подвиг и на смерть
Нас увлекал в снега Корнилов.
Те дни прошли. Дней новых бег
Из года в год неинтересней, –
Мы той зиме отдали смех,
Отдали молодость и песни…
И поэт надеется на то, что этот подвиг не
последний, его еще повторят другие, когда придет их время. Об этом его главная
тревога:
последний, его еще повторят другие, когда придет их время. Об этом его главная
тревога:
Что теперь мы можем и что смеем?
Полюбив спокойную страну,
Незаметно медленно стареем
В европейском ласковом плену.
И растет и ждет ли наша смена,
Чтобы вновь в февральскую пургу
Дети шли в сугробах по колена
Умирать на розовом снегу?
И над одинокими на свете,
С песнями идущими на смерть,
Веял тот же сумасшедший ветер
И темнела сумрачная твердь.
В 1939 году Н. Туроверов поступает в 1-й
иностранный кавалерийский полк (1er
иностранный кавалерийский полк (1er
Régiment Étranger de Cavalerie)
Иностранного Легиона, служит в Северной Африке (1939-1940), участвует в
подавлении восстания друзских племен (Ближний Восток) – об этом цикл его
стихотворений «Легион» (1940-1945. В 1940 году его 1-й кавалерийский полк был
переброшен во Францию и придан 97-й дивизионной разведывательной группе (GDR
97). C 18 мая полк участвует в оборонительных боях против немецких войск на
Сомме, за что был отмечен в приказе, и продолжает вести боевые действия до
капитуляции Франции. В годы оккупации Н. Туроверов сотрудничал с газетой
«Парижский вестник», писал стихи, после войны снова работал в банке. В 1950-м
году скончалась жена Николая Николаевича, и без нее ему предстояло жить еще
целых двадцать два года. Вскоре после этого он написал стихотворение «Таверна»,
в котором обратился к покойной жене с такими светлыми словами:
Жизнь прошла. И слава Богу!
Уходя теперь во тьму,
В одинокую дорогу
Ничего я не возьму.
Но, конечно, было б лучше,
Если б ты опять со мной
Оказалась бы попутчик
В новой жизни неземной.
Отлетят земные скверны,
Первородные грехи,
И в подоблачной таверне
Я прочту тебе стихи.
Такое легкое, даже веселое и радостное
отношение к смерти может показаться странным, но оно является подлинно
христианским. Ведь смерть – это в первую очередь освобождение души от всякой
земной скверны и последствий Первородного греха. То есть Освобождение в самом
высшем смысле – так она и должна восприниматься подлинно по-христиански. И
посмертное бытие дерзко передается символом «таверны» – то есть местом отдыха и
веселья. И там будут читать стихи – ведь они тоже бессмертны. Точно так же
легко и спокойно поэт выражает свою уверенность в бессмертии:
отношение к смерти может показаться странным, но оно является подлинно
христианским. Ведь смерть – это в первую очередь освобождение души от всякой
земной скверны и последствий Первородного греха. То есть Освобождение в самом
высшем смысле – так она и должна восприниматься подлинно по-христиански. И
посмертное бытие дерзко передается символом «таверны» – то есть местом отдыха и
веселья. И там будут читать стихи – ведь они тоже бессмертны. Точно так же
легко и спокойно поэт выражает свою уверенность в бессмертии:
Не прощанье, только до свиданья,
Никакой нет тайны гробовой,
Только потаенное свиданье,
Все, что хочешь, только не покой.
В этот поздний период жизни и творчества
поэта охватывает живое ощущение присутствия вечности в каждом мгновении жизни –
это признак глубокого религиозного мироощущение и развитости души. Например, в
стихотворении 1957 года, это чувство вечности и отрешенности ярко вспыхивает в
его обращении к жене:
поэта охватывает живое ощущение присутствия вечности в каждом мгновении жизни –
это признак глубокого религиозного мироощущение и развитости души. Например, в
стихотворении 1957 года, это чувство вечности и отрешенности ярко вспыхивает в
его обращении к жене:
Но вот,
В пролет разрушенного дома
Вдруг засияет небосвод
Так неожиданно знакомо,
С такой степною простотой,
Что ничего уже не надо,
Ни мертвых, ни живых, ни сада,
Где мы увиделись с тобой.
Сам поэт умер хоть и не на войне, но все
равно как воин, от ее последствий – от последствий укуса тропической мухи це-це
во время «африканской войны». Перенеся ампутацию ноги, Н. Туроверов умер во
французском госпитале Ларибуазьер в 1972 году и был похоронен на знаменитом
русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. Последние его стихотворения пронизаны
уникальным ощущением Вечности:
равно как воин, от ее последствий – от последствий укуса тропической мухи це-це
во время «африканской войны». Перенеся ампутацию ноги, Н. Туроверов умер во
французском госпитале Ларибуазьер в 1972 году и был похоронен на знаменитом
русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. Последние его стихотворения пронизаны
уникальным ощущением Вечности:
Веял ветер. Осыпался колос.
Среди звезд плыла на юг комета.
Был твой нежный, потаенный голос
Голосом с другого света.
Перечислены давно все звезды,
Наливаются и осыпаются колосья;
Но как редко сквозь привычный воздух
Ветер музыку нездешнюю доносит.
Так он писал в 1956 году. «Нездешняя
музыка» – не только «вестник» иного, небесного бытия, но уже и само это бытие,
которому душа причастна уже в земной жизни, открывая и прозревая его в себе, в
чувстве своего бессмертия и предстояния вечности. Но образ рая более широк, и
он может выражать отношение поэта к своей Родине:
музыка» – не только «вестник» иного, небесного бытия, но уже и само это бытие,
которому душа причастна уже в земной жизни, открывая и прозревая его в себе, в
чувстве своего бессмертия и предстояния вечности. Но образ рая более широк, и
он может выражать отношение поэта к своей Родине:
И в мировом своем плену
До гроба все считаем
Нас породившую страну
Неповторимым раем.
Доктор философских наук,
член Союза ревнителей Памяти Императора Николая II
Виталий Даренский,
специально для «Нашей Державы»
При перепечатке и перепосте ссылка на автора и «Нашу Державу» обязательна
Я очень рада, что фундаментальная очистка истории русской литературы от мусора советской эпохи поставит прекрасного и талантливого поэта Николая Туроверова в число крупнейших знаковых поэтов Светлая и вечная память замечательному, благородному человеку и талантливому поэту рабу Божьему Николаю Туроверову