Москва, 30 сентября — Наша Держава (Елена Горбачёва). Поэт, эмигрант, боец ополчения Новороссии и бывший пленный СБУ — о том, кто пришел на смену идеалистам в ополчении Донбасса.
В августе прошлого года Юрий Юрченко провел три месяца в
застенках СБУ. 59-летнего поэта, который много лет жил в Париже, а затем
оставил его, чтобы присоединиться к ополчению юго-востока Украины,
взяли в плен в боях за Иловайск.
застенках СБУ. 59-летнего поэта, который много лет жил в Париже, а затем
оставил его, чтобы присоединиться к ополчению юго-востока Украины,
взяли в плен в боях за Иловайск.
Он вышел из плена со сломанной в двух местах ногой и переломанными
ребрами. С тех пор он не возвращался в город на Сене: Юрченко остался в
Москве, откуда при любой возможности продолжает ездить в Донбасс как
журналист.
ребрами. С тех пор он не возвращался в город на Сене: Юрченко остался в
Москве, откуда при любой возможности продолжает ездить в Донбасс как
журналист.
Юрий Юрченко рассказал РП о том, как на смену идеалистам в ополчении
Донбасса пришли бизнесмены, «договорняки» и вялотекущая война.
Донбасса пришли бизнесмены, «договорняки» и вялотекущая война.
«Предатели сидели в самом Донецке»
— Юрий Васильевич, какая обстановка сейчас в ДНР, по вашим наблюдениям?
— Ополченцы рассказывают, как сейчас их заставляют оставлять позиции,
которые они брали когда-то. Говорят им: забудьте, что вы здесь были
когда-то, уйти отсюда — и точка. Командир с плачем говорит, как они
взяли какую-то высоту почти без потерь. А при приказе оставить позиции
теряют больше людей, чем при штурме! И так один командир говорит,
другой, третий… А в конце беседы все равно каждый скажет: мы победим!
Кто-то придет и нам поможет! Ведь иначе получается, все эти полтора года
люди гибли зря. Чтобы не сойти с ума и не застрелиться, им надо верить
во что-то нереальное, в чем есть смысл.
которые они брали когда-то. Говорят им: забудьте, что вы здесь были
когда-то, уйти отсюда — и точка. Командир с плачем говорит, как они
взяли какую-то высоту почти без потерь. А при приказе оставить позиции
теряют больше людей, чем при штурме! И так один командир говорит,
другой, третий… А в конце беседы все равно каждый скажет: мы победим!
Кто-то придет и нам поможет! Ведь иначе получается, все эти полтора года
люди гибли зря. Чтобы не сойти с ума и не застрелиться, им надо верить
во что-то нереальное, в чем есть смысл.
— Но ведь раньше был смысл? Люди были вдохновлены идеями Новороссии, где же эти идеи сейчас?
— К сожалению, Новороссия никогда не была выгодной. Одно время это
слово, кстати, было под запретом, даже нашивки с бойцов срывали. Сейчас
оно вернулось как образ, но ее нет в действительности — ее и в тексте
Минских соглашений нет.
слово, кстати, было под запретом, даже нашивки с бойцов срывали. Сейчас
оно вернулось как образ, но ее нет в действительности — ее и в тексте
Минских соглашений нет.
Сейчас я отговариваю людей ехать в Донбасс. Раньше простые люди могли
что-то изменить. А сейчас приезжают — и сидят. И тихо сходят с ума.
что-то изменить. А сейчас приезжают — и сидят. И тихо сходят с ума.
Один из знакомых ополченцев, молодой парень, приехал из Европы,
прошел Славянск — сейчас он сидит и охраняет склад. А через две недели
вдруг узнает, что склад этот не имеет отношения ни к ДНР, ни к
Минобороны, вообще ни к какой структуре — это просто чья-то частная
лавочка. Человек приехал отдать жизнь за Русский мир, а может погибнуть,
охраняя чей-то склад. Так что это уже совершенно другая война — еле
теплая, договорная, и ее я совершенно не понимаю.
прошел Славянск — сейчас он сидит и охраняет склад. А через две недели
вдруг узнает, что склад этот не имеет отношения ни к ДНР, ни к
Минобороны, вообще ни к какой структуре — это просто чья-то частная
лавочка. Человек приехал отдать жизнь за Русский мир, а может погибнуть,
охраняя чей-то склад. Так что это уже совершенно другая война — еле
теплая, договорная, и ее я совершенно не понимаю.
— А чем она отличается от того, что было?
— Когда все начиналось, это была война поэтов и идеалистов. Не
случайно там оказались такие люди, как Стрелков, Мозговой — люди
творческие, с идеалами в голове. Обычные бойцы, с которыми я общался, не
важно, левые они по своим убеждениям или правые, — все они были
идеалисты, готовые отдать свою жизнь за это.
случайно там оказались такие люди, как Стрелков, Мозговой — люди
творческие, с идеалами в голове. Обычные бойцы, с которыми я общался, не
важно, левые они по своим убеждениям или правые, — все они были
идеалисты, готовые отдать свою жизнь за это.
Сейчас нам говорят: зато теперь порядок, нет незаконных формирований,
есть Республиканская гвардия! Только вот идут туда люди не за идеями, а
за зарплатой — каждый день, как на работу, в армию ходят. Сейчас армия в
основном состоит из местных. Но где они были раньше? До того, как
начали платить? Еле теплая война многих устраивает: можно, не боясь за
свою жизнь, получать зарплату, ходить на парады какие-нибудь. А на
передовой между тем до сих пор сидят «стрелковцы». И когда вновь
начнется активная фаза войны, 80% этой оплачиваемой армии разбежится.
есть Республиканская гвардия! Только вот идут туда люди не за идеями, а
за зарплатой — каждый день, как на работу, в армию ходят. Сейчас армия в
основном состоит из местных. Но где они были раньше? До того, как
начали платить? Еле теплая война многих устраивает: можно, не боясь за
свою жизнь, получать зарплату, ходить на парады какие-нибудь. А на
передовой между тем до сих пор сидят «стрелковцы». И когда вновь
начнется активная фаза войны, 80% этой оплачиваемой армии разбежится.
— Когда произошел перелом между этими двумя войнами?
— Все началось со Славянска, когда Стрелков был вынужден оставить
город. Сейчас в прессе много публикаций, где его обвиняют в
предательстве, что он бросил город, но предатели сидели в этот момент в
Донецке, который берегли, как дорогой и ценный актив. На складах были
техника, оружие, но в Славянске этого не видели. Если бы Стрелков не
оставил Славянск, через два дня от города камня на камне не осталось бы.
Многим было выгодно, чтобы на Славянске вся история и закончилась, но
Стрелков спутал им все планы, вышел из окружения, сохранив и город, и
людей. Именно из тех, кто вышел из Славянска, и выросла впоследствии
армия ополчения.
город. Сейчас в прессе много публикаций, где его обвиняют в
предательстве, что он бросил город, но предатели сидели в этот момент в
Донецке, который берегли, как дорогой и ценный актив. На складах были
техника, оружие, но в Славянске этого не видели. Если бы Стрелков не
оставил Славянск, через два дня от города камня на камне не осталось бы.
Многим было выгодно, чтобы на Славянске вся история и закончилась, но
Стрелков спутал им все планы, вышел из окружения, сохранив и город, и
людей. Именно из тех, кто вышел из Славянска, и выросла впоследствии
армия ополчения.
Юрий Юрченко в Славянске. Фото из личного архива
Следующий этап — когда Стрелкова выжали из Донецка. Заправляли всем
люди Ахметова: то, что Ахметов действует в интересах олигархов и всегда
был за единую Украину, всем давно известно. Стрелкову сказали: пока ты
здесь, никакого вооружения ополчению не будет. И, как только Стрелков
согласился оставить Донецк, ополчению сразу дали все необходимое. Но
момент для победы был упущен.
люди Ахметова: то, что Ахметов действует в интересах олигархов и всегда
был за единую Украину, всем давно известно. Стрелкову сказали: пока ты
здесь, никакого вооружения ополчению не будет. И, как только Стрелков
согласился оставить Донецк, ополчению сразу дали все необходимое. Но
момент для победы был упущен.
— Была ли тогда цель победить?
— Дело в том, что Стрелков был совершенно недоговорным человеком.
Война должна заканчиваться не бизнес-соглашениями, а победой. Был шанс
остановить все это еще в самом начале конфликта, обойтись малой кровью. И
сейчас можно, конечно, пойти вперед, просто цена за это будет слишком
высокой. Но, как мы видим, почти половина истории конфликта — это
история договорных отношений бизнеса с бизнесом, включая тот же
Мариуполь: его можно было взять без единого выстрела.
Война должна заканчиваться не бизнес-соглашениями, а победой. Был шанс
остановить все это еще в самом начале конфликта, обойтись малой кровью. И
сейчас можно, конечно, пойти вперед, просто цена за это будет слишком
высокой. Но, как мы видим, почти половина истории конфликта — это
история договорных отношений бизнеса с бизнесом, включая тот же
Мариуполь: его можно было взять без единого выстрела.
Стрелков был не нужен, были нужны те, кто мог договориться с
бизнесом. Сейчас там продолжается борьба за власть и за то, чтобы быть
тем самым, кто договаривается. Но всему есть предел. Захарченко,
например, о чем-то договаривался с украинцами, а после этого пропал на
месяц — может, в Ростове или еще где ему мозги на место вкручивали.
бизнесом. Сейчас там продолжается борьба за власть и за то, чтобы быть
тем самым, кто договаривается. Но всему есть предел. Захарченко,
например, о чем-то договаривался с украинцами, а после этого пропал на
месяц — может, в Ростове или еще где ему мозги на место вкручивали.
— О чем Захарченко мог договариваться с украинской стороной, как вы полагаете?
— Если бы знать. Возможно, выторговать что-нибудь за вхождение обратно в состав Украины.
«В Мариуполе люди говорили нацгвардейцам: вы хотите поставить нас на колени?»
— Что происходило по ту сторону конфликта, когда вы были в плену?
— Как пленный я был в Мариуполе в тот самый момент, когда ополченцы
могли его взять. И я знаю, что на самом деле думали жители города.
могли его взять. И я знаю, что на самом деле думали жители города.
На той стороне среди военных нашлись добрые люди — грузины, которые
помогли вывезти меня в больницу на процедуры. Я лежал в госпитале в
форме нацгвардейца под чужой фамилией — Георгадзе. И никогда не забуду,
какими глазами смотрели на нас люди на улицах Мариуполя, когда я ехал на
броневике с украинским флагом. Одна медсестра открыто сказала мне в
лицо: «Вы думаете, что поставите нас на колени?»
помогли вывезти меня в больницу на процедуры. Я лежал в госпитале в
форме нацгвардейца под чужой фамилией — Георгадзе. И никогда не забуду,
какими глазами смотрели на нас люди на улицах Мариуполя, когда я ехал на
броневике с украинским флагом. Одна медсестра открыто сказала мне в
лицо: «Вы думаете, что поставите нас на колени?»
Тогда был очень удачный момент для наступления! Украинцы восприняли
разгром под Иловайском как поражение всей армии. Но вместо этого им
предложили перемирие. И они подумали: с нами говорят. Значит, нас
боятся? Так мы и до Москвы сможем дойти! И сейчас они вооружились до
зубов.
разгром под Иловайском как поражение всей армии. Но вместо этого им
предложили перемирие. И они подумали: с нами говорят. Значит, нас
боятся? Так мы и до Москвы сможем дойти! И сейчас они вооружились до
зубов.
— Как ваша семья, друзья из Франции восприняли конфликт на Украине?
— Когда я попал в плен, дочь была в растерянности. Ее сводный брат
жил в Киеве, придерживался профашистских взглядов, и она не могла
понять, как такое может быть: папа в плену у этих, а брат — за других? У
них у всех в голове до сих пор это не уложилось. А жена до сих пор
думает, что Путин решил забрать себе всю Украину.
жил в Киеве, придерживался профашистских взглядов, и она не могла
понять, как такое может быть: папа в плену у этих, а брат — за других? У
них у всех в голове до сих пор это не уложилось. А жена до сих пор
думает, что Путин решил забрать себе всю Украину.
Юрченко в плену. Фото из личного архива
В Европе у меня много друзей, и некоторые перестали быть друзьями
из-за моей позиции. Кто-то, будучи всю сознательную жизнь русским
человеком, творившим в рамках русской культуры, вдруг заявляет мне, стоя
на площади в Амстердаме: «Мне стыдно, что я русский». Один мой друг
прямо назвал меня врагом, потому что считал, что Россия воюет на
Украине, — но это не помешало ему потом устроить свой творческий вечер в
России и получить здесь гонорары. Некоторые заняли странную позицию:
пишут пафосные стихи, говорят, что они «над ситуацией», что я «ни за
тех, ни за этих»… Но когда так говорят — значит врут. Значит, за ТЕХ!
Познер может позволить себе сказать: «Чума на оба ваши дома». А я не
могу: для меня это не «ваши дома», а мои дома, и меня не спросили, когда
их разделили.
из-за моей позиции. Кто-то, будучи всю сознательную жизнь русским
человеком, творившим в рамках русской культуры, вдруг заявляет мне, стоя
на площади в Амстердаме: «Мне стыдно, что я русский». Один мой друг
прямо назвал меня врагом, потому что считал, что Россия воюет на
Украине, — но это не помешало ему потом устроить свой творческий вечер в
России и получить здесь гонорары. Некоторые заняли странную позицию:
пишут пафосные стихи, говорят, что они «над ситуацией», что я «ни за
тех, ни за этих»… Но когда так говорят — значит врут. Значит, за ТЕХ!
Познер может позволить себе сказать: «Чума на оба ваши дома». А я не
могу: для меня это не «ваши дома», а мои дома, и меня не спросили, когда
их разделили.
«Европа была не в курсе»
— Французские власти способствовали вашему освобождению?
— Через полторы недели, как я вернулся из плена, моей жене написали:
«Не волнуйтесь, мы все держим под контролем, приложим все усилия». Жена
отвечает: «Спасибо, но он уже вторую неделю на свободе». Думаю,
французскому консульству на Украине было бы проще других узнать, где я
нахожусь. Но как только я оказался в Донецке, мне сообщили, что меня
разыскивают из консульства, просят о встрече и попросили воздержаться от
заявлений для прессы. А я многое мог бы рассказать, что не вписывалось в
европейскую картинку, и про пленных мог рассказать, и все этого
боялись.
«Не волнуйтесь, мы все держим под контролем, приложим все усилия». Жена
отвечает: «Спасибо, но он уже вторую неделю на свободе». Думаю,
французскому консульству на Украине было бы проще других узнать, где я
нахожусь. Но как только я оказался в Донецке, мне сообщили, что меня
разыскивают из консульства, просят о встрече и попросили воздержаться от
заявлений для прессы. А я многое мог бы рассказать, что не вписывалось в
европейскую картинку, и про пленных мог рассказать, и все этого
боялись.
— Вы поэтому с тех пор ни разу не были во Франции?
— Не совсем. Еще до событий в Донбассе я чаще бывал в Москве, чем в
Париже: там я начал, как говорится, «прокручиваться», а здесь для меня
было много интересного, нового. В Москве я встречался с представителями
консульства, они спрашивали, думаю ли я возвращаться, обещали помочь с
лечением, уверяли, что не посадят. Но я отказался. Сказал, что буду
лечиться в Москве — какой от меня там толк? Здесь у меня куда больше
дел.
Париже: там я начал, как говорится, «прокручиваться», а здесь для меня
было много интересного, нового. В Москве я встречался с представителями
консульства, они спрашивали, думаю ли я возвращаться, обещали помочь с
лечением, уверяли, что не посадят. Но я отказался. Сказал, что буду
лечиться в Москве — какой от меня там толк? Здесь у меня куда больше
дел.
— Что знают в Европе о происходящем в Донбассе?
— Европа не подозревает, что там на самом деле творится. Они ничего
не знают о сотнях убитых детей. Виноваты в этом журналисты: они одни из
главных преступников, потому что, в отличие от простых жителей Европы,
видят всю правду.
не знают о сотнях убитых детей. Виноваты в этом журналисты: они одни из
главных преступников, потому что, в отличие от простых жителей Европы,
видят всю правду.
Я много раз наблюдал, как в Донбасс приезжали европейские
корреспонденты. Один бельгиец попросил помочь — я был военкором при
политотделе, мог поспособствовать с поездкой на передовую. Я увидел
репортажи, которые он потом снял: мирная картинка центра Донецка, «все
нормально, никакой войны нет!» Я его спрашиваю: что же ты врешь, ты как
журналист прошел столько войн, а сидишь в центре города? Давай я отвезу
тебя, покажу, какая война творится за пределами отеля! Но вместо того
чтобы ехать на передовую, они шли в кафе, снимали улицу и возвращались
домой. Правда европейцам была не нужна совершенно. Многие журналисты и в
Славянске такое умудрялись делать.
корреспонденты. Один бельгиец попросил помочь — я был военкором при
политотделе, мог поспособствовать с поездкой на передовую. Я увидел
репортажи, которые он потом снял: мирная картинка центра Донецка, «все
нормально, никакой войны нет!» Я его спрашиваю: что же ты врешь, ты как
журналист прошел столько войн, а сидишь в центре города? Давай я отвезу
тебя, покажу, какая война творится за пределами отеля! Но вместо того
чтобы ехать на передовую, они шли в кафе, снимали улицу и возвращались
домой. Правда европейцам была не нужна совершенно. Многие журналисты и в
Славянске такое умудрялись делать.
— А как работали вы?
— Я работал в агентстве «Новороссия». Мы колесили по передовой вместе
с Сергеем Коренченковым из Информационного корпуса ополчения и Андреем
Стениным. У меня был допуск, у Сергея — машина, мы могли попасть в те
места, куда обычных журналистов не пускали.
с Сергеем Коренченковым из Информационного корпуса ополчения и Андреем
Стениным. У меня был допуск, у Сергея — машина, мы могли попасть в те
места, куда обычных журналистов не пускали.
Однажды мы разделились, и я случайно в окрестностях Шахтерска
обнаружил гигантскую воронку: 2 метра в глубину, 18 метров в диаметре.
Стало сразу ясно, что таким калибром по Донбассу еще не били. Снаряд
упал в частном секторе и остался практически не замеченным. Надо
сказать, что из нас троих я передавал информацию позже всех: у меня не
было технической возможности для этого, приходилось возвращаться в
Донецк и передавать оттуда. Начальство очень сильно на меня злилось,
потому что Стенин и Коренченков всегда выдавали информацию быстрее меня.
И тут такая сенсация.
обнаружил гигантскую воронку: 2 метра в глубину, 18 метров в диаметре.
Стало сразу ясно, что таким калибром по Донбассу еще не били. Снаряд
упал в частном секторе и остался практически не замеченным. Надо
сказать, что из нас троих я передавал информацию позже всех: у меня не
было технической возможности для этого, приходилось возвращаться в
Донецк и передавать оттуда. Начальство очень сильно на меня злилось,
потому что Стенин и Коренченков всегда выдавали информацию быстрее меня.
И тут такая сенсация.
В этот самый момент они позвонили и спросили, где я. Я проболтался, а
потом понял, что сенсации не получится, и на ходу приврал, что уже
уехал оттуда, что не помню адрес… Стыдно было ужасно от того, что вру.
На следующий день они мне не позвонили, обиделись. И больше я их не
видел — вскоре они погибли…
потом понял, что сенсации не получится, и на ходу приврал, что уже
уехал оттуда, что не помню адрес… Стыдно было ужасно от того, что вру.
На следующий день они мне не позвонили, обиделись. И больше я их не
видел — вскоре они погибли…
