Москва, 27 декабря — Наша Держава. Год столетия революции 1917 года подходит к своему закономерному концу. Пора подвести итоги столетнего юбилея русской катастрофы.
2017 год не стал для России годом празднования «великой октябрьской революции». Эта веха осталась исключительно важной и положительной только для КПРФ и левого сектора. За прошедший год практически никто не вспомнил и о другой дате столетия установления в России республиканского строя, детища Керенского, бюрократически введшего его 14 сентября 1917 года своим «Постановлением о провозглашении России республикой».
Это юбилеи незаметно для многих «засушил» один человек — президент России В. В. Путин, несколько раз давший понять о своём отрицательном отношении к революции и к Ленину. Да и традиционно молчаливое большинство нашего общества не выразило никакого энтузиазма по поводу этих торжеств.
Действительно, удивитесь вместе со мною. Наша республика, в которой мы с вами живём, никак не праздновала ни столетие своего провозглашения, ни столетие революции, благодаря которой и могла появиться на свет! Это должно удивлять. И говорит это об «искусственности» всей этой республиканской и демократической декорации, которую нисколько не ценят даже сами режиссёры и актёры, ставящие политические спектакли и играющие в них свои роли.
Безусловно, это хорошие знаки для нашей страны, мы не спешим праздновать победу над самими собой, не радуемся радостям левых, когда они связаны с русской болью, пролитием русской крови, и не торопимся выражать восторг по поводу трагических событий нашей истории.
Наши левые традиционно не знают и не интересуются русской историей, не верят в русские ценности, главными из которых является Православная вера и Русское монархическое государство.
Левая «любовь к России» носит характер некоей «сиюминутности», ограниченной коротким семидесятилетним периодом в нашей истории. Собственно русская история, тысячелетняя дореволюционная и послесоветская, левыми характеризуется последним бранными словами. Советская любовь к Отечеству, так же как и советский патриотизм, ограничена временем (советским периодом) и смыслами (коммунистической идеологией), вне которых любовь у левых заменяется искренней ненавистью и глубоким неприятием.
Эта партийная «любовь» характерна и для наших либералов, которые так же исторически «выборочно» любят «эту страну». Обычно объектом либеральной любви является дореволюционное «освободительное движение», несколько после февральских месяцев Временного правительства в 1917 году, советские диссиденты и 90-е годы того же столетия.
Февральская революция. Фото: www.globallookpress.com
Исторические и идеологические корни наших левых и наших либералов совпадают. И те, и другие верят в демократию, в некую «народную волю», формирующую или прикрывающую формирование власти, в «социальный договор», якобы создавший человеческое общество, и прочую социальную мечтательную псевдометафизику.
Демократическое «освободительное движение», в которое благополучно входили и либералы, и социалисты, всегда было единым в своём стремлении разрушить Российскую империю. Либералы были лишь раскачивающим началом этого движения, а всевозможные социалисты — его паталогоанатомическим завершением. Либералы во все времена соблазняли русское общество своими теориями, а социалисты утилизировали его своими революциями и классовыми войнами.
Рано или поздно и сегодняшние левые (коммунисты и примыкающие) демократы, и либерал-демократы соединятся в общей борьбе либо с путинским, либо с каким-нибудь будущим русским режимом. Это неизбежно, они одного западнического поля ягоды…
В 1917 году этот объединённый «демократизм» выходил на русскую сцену дважды. В феврале — в образе анархического «умиления», разрушившего все возможные государственные учреждения и скрепы, а в октябре, напялив маску анархического «остервенения», анатомировал уже ранее обезоруженное и обезглавленное тело русского государства.
Революция в России была и останется в русской истории безусловной катастрофой. Катастрофой русской цивилизации, перед которой бледнеет даже смута XVII столетия. Тогда нация была подвержена некоему брожению сродни возрастному подростковому хаотическому бунту против государственного тягла, увеличивавшегося с увеличением задач самого государства. Но увидев тогда своё Отечество на пепелище, своё Царство разоренным, народ поколобродил, опомнился и смог восстановить своё органическое развитие. Вновь в русской психологии восторжествовал тот «дисциплинированный энтузиазм» (блестящий термин Н. Я. Данилевского), тот мобилизующий и сплачивающий монархический динамизм, позволивший за столетие из пепла смуты возродить Московское Царство и выйти на мировую сцену России в объёме величайшей Империи.
Февральская революция в России. Фото: www.globallookpress.com
Революция семнадцатого года отличалась от обычной смуты. Она использовала новое брожение, новый анархический срыв русского народа, новую смуту для капитальной ломки Русского мира. Революция не дала опомниться нации, а повела её по разработанному марксистскому плану социальных перемен. В отличие от никем не подготавливаемой анархической и не имевшей организационного центра смуты XVII века, революция 1917 года готовилась десятилетиями в русском обществе и имела своего организатора в интеллигентском слое русского общества. Традиции екатерининских масонов бережно передавались масонам-декабристам Александра I, а те в свою очередь подготавливали всевозможных разношёрстных оппозиционеров-разночинцев, в среде которых зародились настоящие революционеры, не шедшие уже ни на какие компромиссы с Российской империей.
Мечты о некоем будущем социальном рае нескольких поколений разрушителей Империи меняли свои идеологические очертания вместе со сменой политической моды на Западе. С 1917 года эти революционные ожидания воплотились в кровавую реальность, которая стала ломать, по выражению Ивана Ильина, «русскому человеку и народу его нравственный и государственный «костяк» и нарочно неверно и уродливо сращивала переломы».
Меня всегда удивляло, как революционная болезнь быстро охватила организм всей Империи, пока я не понял, что традиционный для России анархический бунт в 1917 году нёс в себе особую вирусную составляющую, которая и не дала быстро перебродить русскому обществу. Было нечто, что блокировало традиционную реакцию русского организма на периодически случающиеся хаотические бунты против своего исторического призвания.
По всей видимости, марксистские формулы сработали в нашем обществе по типу первого появления сифилиса в XVI столетии в крови ещё не тронутого этим инфекционным вирусом человечества. Тогда в Европе погибло от сифилиса более пяти миллионов человек, что невозможно сегодня у потомков этих людей. Инфекция слабеет, а организм вырабатывает защиту против вируса.
Революционный марксизм, к которому привыкли в Европе, для девственной неевропейской души России явился, как и сифилис для Европы XVI века, бурной, неостановимой эпидемией со страшной многомиллионной смертностью. Эпидемия не утихла, пока инфекция не потеряла своих самых активных носителей — ленинскую и сталинскую гвардии. Утрачивая свою революционную зацикленность на мировую революцию и классовые внутренние войны, марксистский, подобный сифилису, политический «вирус» всё больше ослабевал и уже не смог пережить перестройку.
Фото: www.globallookpress.com
Есть и ещё одно, что всегда меня удивляло. Советский коммунизм, марксизм-ленинизм, был буквалистским следованием, практической реализацией классического западного европейского марксизма. И идеи западные, и люди, реализовавшие эти идеи, — абсолютные западники, но материализовалась эта идея в России!?
Может быть, этот новейший политический «сифилис» для старой Европы, переболевшей католическим глобализмом, крестовыми походами, инквизицией, реформацией, религиозными войнами и нашествием тотального материализма, просто не смог уже заразить её по-настоящему.
Здесь есть какая-то тайна Промысла Божия.
Видимо, Господь лечил нас в очередной раз, применяя подобное против подобного. Лечил западнические заблуждения дореволюционного русского общества концентрированной дозой дистиллированного коммунистического западничества…
Даже придя к власти, эти коммунистические цивилизационные идиоты, ничего не понимавшие в исторической, реальной России, сразу же начали ломиться на Запад со своей мировой революцией на свою мировоззренческую родину.
Поначалу идеологи большевизма даже обалдели от того, что революция произошла не в «передовой» по социалистическому реестру Германии, а в «отсталой» России, куда «благая весть» о коммунизме теоретически должна была прийти из цивилизационных, суперразвитых капиталистических стран как экспортный товар. Пришлось придумывать победы социализма в отдельно взятой стране, выдумывать слабые звенья в капиталистических странах, чтобы хоть как-то в рамках марксистской догмы объяснить эту несуразицу с революцией в России.
Определённо здесь есть задумка свыше о русском народе. Видимо, нам нужно было пройти этот величайший соблазн демократией и революцией, как в сказках герой проходит некие предготовительные испытания, чтобы закалиться перед основным, великим подвигом. Что это за великий подвиг, к которому готовит нас Господь? Если нас испытывали предтечами антихристовыми, логично предположить, что остаётся только сам антихрист как соперник?!
Главное, что произошло в политическом плане в 1917 году, — это своеобразная смена политической веры в русском народе, смена насильственная. Либералы, а затем коммунисты ввели у нас демократию с её государственными атрибутами в республике и федерации. Революционеры обеих мастей не сообразовывались ни с величайшими трудностями огромного русского пространства, ни с северным суровым климатом, ни с русской психологией. Они, по образному выражению Ивана Ильина, «подпиливали столбы и воображали себя титанами Атлантами, способными принять государственное здание на свои плечи. Закладывали динамит и воображали, что удастся снести одну крышу, которая немедленно сама вырастет вновь из «нерухнувшего» здания». Ни коммунисты, ни либералы не смогли соответствовать имперским размерам русского государственного здания. И те, и другие его неоднократно обрушивали, не будучи настоящими титанами.
В революции мы получили две крайности, одинаково далёкие от царского, срединного пути русской государственности.
Либералы стремились к республике, демократии и федерализму во имя сентиментального анархического гуманизма, во имя борьбы с государственным насилием, против всякого принуждения, во имя эфемерных идей равноправия и справедливости. Это «новое государство», основанное на гуманности, ненасилии и псевдокротости разложило армию во время войны, уничтожило государственный аппарат и в результате не прожило на свете и года.
Либералы вновь подтвердили незыблемость и неизбежность единовластия в России. Либо единовластие, либо хаос.
Большевики уже в свою очередь, по-марксистски безумно «дерзая», построили противоположную систему другого крайнего уклона от русской традиции. Уклона в антинациональную жесточайшую тоталитарную тиранию, где не было уже ничего, кроме партийного государства и его репрессивного аппарата, где само общество было разделено лишь на два лагеря: диктующего и торжествующего ««пролетарского» партийного меньшинства» и всего остального терпящего произвол большинства населения.
Пережив по-разному за столетие два одинаково западнических, государственных уклона, русские как государствообразующая нация стоят перед выбором: куда идти дальше? Либеральный вариант ведёт к ослаблению государства и ограблению населения богатыми и хитрыми. Он нежизнеспособен как недостаточно государственный. Другой, коммунистический, тоталитарно-этатистский, не даёт развиваться в обществе никаким другим силам: ни религиозным, ни общественным, ни экономическим.
Сверхсвобода либерализма и коммунистическое отсутствие национальной свободы пагубно для Русского мира, который должен искать другие пути для своего будущего, вне западнических демократических доктрин либерализма и коммунизма.
Надо перестать глотать все политические «лекарства», которые, как говорят непроверенные временем политические «врачи-идеологи», помогают не умереть западным обществам. Здоровье западных обществ, без сомнения, в глубоком прошлом. И если социализм для современного шведа или француза — не смерть, а либерализм для американца — даже жизнь, то для нас эти политические снадобья сродни метиловому спирту, яду, несовместимому с русской жизнью.
Лимит на цивилизационное безумие западных революций и перестроек в России исчерпан, нужно возвращаться домой, в Православную Империю без либеральных и коммунистических бредней.
