Санкт-Петербург, 11 ноября — Наша Держава. Пушкин, Гоголь, Достоевский. Даже если бы , посли них, никто бы в России не написал ни буквы, русская литература уже бы состоялась, уже была бы великой. Сегодня — 200 лет со дня рождения Фёдора Достоевского. Несмотря на то, что писатель провёл на царской каторге четыре года, он, после освобождения, не озлобился на Самодержавие, а стал убеждённым русским консерватором, славянофилом, панславистом… Предлагаем вашему вниманию статью Н. Загорского «Достоевский и Монархия» опубликованную в нью-йоркской газете «Знамя России», №279, 1967 г.
Один из самых неприятных фактов для нашей т.н. либеральной интеллигенции, это то, что такой гениальный русский писатель, такой глубоко русский человек и такой проникновенный и прозорливый мыслитель, как Ф. М. Достоевский, после некоторых заблуждений ранней молодости, стал убежденным монархистом и притом сторонником Монархии Самодержавной.
Особенно неприятно для этих господ то, что «пострадав» от «царского произвола», пережив у подножия эшафота мучительные предчувствия страшной казни и проведя несколько лет на каторге, этот великий человек, вместо того, чтобы превратиться в отъявленного революционера или, по крайней мере, в такого ядовитого клеветника на русскую действительность, как Салтыков-Щедрин, нашел в себе силу осознать всю ложь того духовного пути, на который толкнула его первоначальная политическая незрелость, и придти к непоколебимому убеждению, что Российская Самодержавная Монархия есть не только тот политический и социальный, но и религиозно-нравственный принцип, который неизмеримо лучше другого соответствует основам русского народного духа.
И не имея никакой возможности оклеветать такую духовную величину, как Достоевский, причислив ее к «мракобесам», «зубрам», «черносотенцам» и т. п., эти «либералы» принуждены тщательно замалчивать этот факт (как это делают и коммунистические историки литературы и так называемого «освободительного» движения), о котором мы, монархисты, напротив, должны всегда говорить во всеуслышание, выставляя его как исключительно веский аргумент проповеди идеи Монархии, как формы верховной власти, органически присущей всему историческому и духовному развитию нашего народа.
Вот почему не мешает каждому монархисту выписать для себя следующие глубокие по духовному содержанию строки из Дневника писателя Достоевского:
«С самого начала, во всех нациях и государствах никакое общество не могло устроиться и связать себя в целое без некоторого добровольного, т. е. любовного над собой насилия. Всякому обществу, чтобы держаться и жить, надо непременно кого-нибудь уважать. И главное, всем обществом, а не то, чтобы каждому, как он хочет, про себя. Итак, запомним, что общество здоровой жизнью жить не может, без того, чтобы любить кого-нибудь всем обществом сообща. Да, надобен такой авторитет, как солнце, освещающее ему путь. Это те люди, без которых не живет и не стоит никакое общество и никакая нация, даже при самом широком равенстве прав. Вот отсюда и происходит та самая великая нравственная мысль, которая и будет единить в крепчайший союз людей».
«Царь для народа не внешняя сила, не сила какого-нибудь победителя, а всенародная, соединяющая сила, которую сам народ восхотел, которую вырастил в сердцах своих, которую возлюбил, за которую претерпел, потому что он от нее одной ждал исхода своего из Египта. Для народа русского, колосса-мужика Царь есть воплощение его самого, всей его идеи, надежд и верований его».
«Да ведь это отношение народа к Царю, как к Отцу, и есть у нас то настоящее адамантово основание, на котором всякая реформа может у нас зиждиться и созиждиться. Если хотите, то у нас в России и нет никакой другой силы зиждущей, сохраняющей и ведущей нас, как органическая связь народа с Царем своим, из нее у нас все и исходит. Да, большинство мы, интеллигенты, горе-либералы и уже по этому одному не с народом и не можем принять его, что хоть и знаем и понимаем его отношение к Царю, но вместить не можем в себе во всей полноте самого главного и необходимого пункта в судьбах наших: что отношение всего русского народа, к Царю своему есть самый особливый пункт, отличающий народ от всех других народов Европы и всего мира; что это не временное только дело у нас, не преходящее, не признак лишь детства народного, например, его роста и проч., как заключил бы иной умник, но вековое, всегдашнее и никогда, по крайней мере, еще долго, очень долго не изменится. Так как же после этого, уже только по одному этому, народ наш не особлив от всех народов и не заключает в себе органический зачаток идеи, от всего света особливой?».
«И что же, где бы ни случилась беда революционная, то нужно всем народам, ясно знать: анархию нельзя ничем вылечить, кроме, как Монархией, естественным жребием нации. Лишь одна Монархия может навеки воскресить порядок среди народа, всякая другая система правления может годиться только на время, даже и в случае успеха. Лишь при Монархии только может каждый чувствовать себя совершенно свободно, точь-в-точь как всякий здоровый человек, живущий по законам своего темперамента».
«Не называйте нас надменными, недальновидными скороспелками. Нет, мы давно во все вглядываемся, все анализируем. А что все у нас основное, как нигде в Европе, то вот вам укажем тому первый пример: у нас свобода в будущем нашем, когда мы переживем период лже-европеизма нашего, это наверное так будет, у нас гражданская: свобода может водвориться самая полная, полнее, чем где-нибудь в мире, в Европе или даже в Сев. Америке, и именно на этом же адамантовом основании она и создается. Не письменным листом утвердится, а созиждится лишь на детской любви народа к Царю, как к отцу, ибо детям можно многое такое позволить, что и немыслимо у других, у договорных (с временными правителями) народов; детям можно столь многое доверить, столь многое разрешить, как нигде еще не было видано, ибо не изменят дети достойному отцу своему и как дети с любовью примут от него всякую поправку какой-нибудь ошибки, всякого заблуждения их. Да, вся масса народа инстинктивно, чутьем знает свое назначение — служения Христу, а Царя своего — хранение Христовой веры, защитника православной веры и всего Православия. Вот почему главное, излюбленное наименование Царя своего, которого народ твердо и неуклонно назвал „Царь Православный». Назвав так Царя своего, он как бы признал в наименовании этом назначение его, назначение хранителя, объединителя. А когда прогремит веление Божие, то осознает весь народ наш, что Царь наш есть Освободитель Православия и всего христианства от монгольского (антихристианского) варварства и западного еретичества. Религия и Царь Православный — одно цельное, нераздельное. Если у нас что особенно здорово и цело, то именно это основание, т. е., народ, на котором испокон века утверждалась и будет утверждаться Россия. Хотя народ остался один, без добрых советников, но есть у него Бог и Царь — вот этими двумя силами и двумя великими надеждами он и держится».
«Пусть интеллигенция именно здесь поучится у народа, как надо правду, основу русской жизни, знать и ее защищать. Пусть тут же поучится и смирению народа, и деловитости ума его, серьезности этого ума, и реальности ума его».
«В конце концов, еще раз особо я подчеркиваю, что в народе нашем вполне сохранилась такая твердая сердцевина, которая спасет его от излишеств и уклонений нашей культуры и выдержит все грядущее к народу без ущерба, и именно своей природной самостоятельностью. Вот на эту сторону нашей своеобразной культуры, которую и надо считать за драгоценность и на которую, напротив, все эти господа либералы до сих пор не обратили ни малейшего внимания, я и хочу сказать и разъяснить».
Увы, надежды Достоевского не сбылись: в десятилетия, последовавшие за писанием им этих строк, либеральные и революционные бесы и бесенята развили среди этого народа и среди интеллигенции такую бешеную разлагающую их дух работу, что монархическое сознание народа замутилось, ослабело, и в решительную минуту, когда силы Зла пошли в открытую атаку на его Царя-Отца, он не нашел в себе духовной силы, чтобы встать стеною на защиту Престола; большинство же интеллигенции окончательно ударилось в радикализм, в полнейшее непонимание духовных основ бытия своего собственного народа. Прав был поэтому другой великий русский мыслитель, И. А. Ильин, когда в 1927 г. в газете «Возрождение» писал: «Россия рухнула прежде всего от государственного невежества, царившего и в простом народе, и в радикальной интеллигенции. От общего невежества, от необразованности и темноты. Но еще больше от политического невежества; от политической бессмысленности в народе и от государственного невежества русской интеллигенции» — остатки которой, в своем подавляющем большинстве пребывают в состоянии этого политического и государственного невежества и поныне и по-прежнему усиленно работают на подготовку для нашего народа (после его освобождения от коммунистической власти) либо ярма «настоящего» социализма, к которому, по их собственному утверждению, Россия «приговорена», — либо фальшивки парламентаризма, вопреки его явному провалу и вырождению в политическое шулерство».
Мы, монархисты, непоколебимо верим, что народ наш лишь временно поддался силам Зла и что настанет момент, когда, согласно гениальной прозорливости Достоевского, народ наш «осознает, что Царь наш есть Освободитель», освободитель и от антихристианского коммунистического варварства, и от насквозь прогнивших доктрин западного материализма, а потому «сохранившаяся в народе нашем твердая сердцевина спасет его от излишеств и уклонений нашей культуры», и он вновь вступит на свой державный путь к Истине, Правде, Красоте и Справедливости под эгидой Народного Царя, которого он призовет в минуту своего просветления.
