Москва, 31 мая — Наша Держава. Общество русской словесности ставит вопрос о создании
нового учебника литературы для школы и вуза. О концепции
проекта рассказал доктор филологических наук Александр
Ужанков.
Чему учит литература? Об этом в последнее время много
говорят и зачастую яростно спорят академики, политики,
общественные деятели, преподаватели, родители и ученики.
Дискуссия началась в 2013 году, когда члены Общественной
палаты с благой целью культурного и духовного объединения
нации выдвинули идею написать единый школьный учебник
литературы. И у этой идеи сразу появились противники:
единый учебник, по их мнению, означал бы покушение на
свободу учителя и ученика в творческом процессе познания,
возврат к идеологизированному уроку литературы советского
образца. Правда, на словах ратуя за свободу, на деле
оппоненты единого учебника не менее жестко, чем его
сторонники, проводят свою линию в вопросе «чему
учить». Речь идет об эстетической и познавательной
функциях литературы, то есть о том, чтобы привить ученику
навык самостоятельного чтения ради «наслаждения»
текстом, преимущественно его формой и стилем, и дать
минимум знаний, необходимых «интеллигентному
человеку». Миссия литературы как носителя культурной
и нравственной традиции при этом отрицается с упорством,
вызывающим удивление*.
говорят и зачастую яростно спорят академики, политики,
общественные деятели, преподаватели, родители и ученики.
Дискуссия началась в 2013 году, когда члены Общественной
палаты с благой целью культурного и духовного объединения
нации выдвинули идею написать единый школьный учебник
литературы. И у этой идеи сразу появились противники:
единый учебник, по их мнению, означал бы покушение на
свободу учителя и ученика в творческом процессе познания,
возврат к идеологизированному уроку литературы советского
образца. Правда, на словах ратуя за свободу, на деле
оппоненты единого учебника не менее жестко, чем его
сторонники, проводят свою линию в вопросе «чему
учить». Речь идет об эстетической и познавательной
функциях литературы, то есть о том, чтобы привить ученику
навык самостоятельного чтения ради «наслаждения»
текстом, преимущественно его формой и стилем, и дать
минимум знаний, необходимых «интеллигентному
человеку». Миссия литературы как носителя культурной
и нравственной традиции при этом отрицается с упорством,
вызывающим удивление*.
Между тем о важности именно ценностного подхода к
литературе заговорили в Обществе русской словесности,
учрежденном в марте этого года по инициативе президента
Владимира Путина и под эгидой Патриарха Кирилла. На первом
заседании был заслушан доклад об учебнике литературы
Александра Ужанкова, доктора филологических наук,
кандидата культурологии, профессора НИЯУ МИФИ и
Литинститута им. А. М. Горького, специалиста по
древнерусской словесности и члена экспертных групп по
нескольким линейкам учебников. О том, в чем смысл
предлагаемого новшества, он согласился подробно рассказать
«Эксперту».
литературе заговорили в Обществе русской словесности,
учрежденном в марте этого года по инициативе президента
Владимира Путина и под эгидой Патриарха Кирилла. На первом
заседании был заслушан доклад об учебнике литературы
Александра Ужанкова, доктора филологических наук,
кандидата культурологии, профессора НИЯУ МИФИ и
Литинститута им. А. М. Горького, специалиста по
древнерусской словесности и члена экспертных групп по
нескольким линейкам учебников. О том, в чем смысл
предлагаемого новшества, он согласился подробно рассказать
«Эксперту».
— Александр Николаевич, для чего нужно изучать
литературу, есть ли у нее миссия, не зависящая от
пристрастий руководства Минобразования, политики в области
образования, мнений отдельных специалистов?
литературу, есть ли у нее миссия, не зависящая от
пристрастий руководства Минобразования, политики в области
образования, мнений отдельных специалистов?
— Да. Отвлекаясь от политических, сиюминутных мотивов,
если мы посмотрим на три гуманитарных предмета:
отечественную историю, русскую литературу и русский язык,
— то они формируют мировоззрение русского человека.
История отвечает за чувство патриотизма. Поэтому,
например, когда гитлеровская Германия напала на Советский
Союз, одной из идей пропаганды Геббельса было раздробить
русскую историю на ряд историй локальных. Язык — это
национальная самоидентификация: на каком языке ты думаешь,
той культуре и принадлежишь, и не важно, какая кровь в
тебе течет. И сегодня, когда в школьной программе на
изучение русского языка отведено меньше часов, чем на
иностранные, мы заведомо воспитываем «не совсем
русское» молодое поколение. Кстати, вот вам вопрос на
засыпку. Как звали отца Евгения Онегина? Не думайте,
потому что не вспомните. В романе нет его имени, про него
сказано только «Служив отлично-благородно, долгами
жил его отец, давал три бала ежегодно и промотался
наконец». У Евгения Онегина нет отчества, то есть
Отечества. Почему? Потому что он русский иностранец,
воспитанный иностранцами по своему образу и подобию:
«Сперва Madame за ним ходила, потом Monsieur ее
сменил <…>. Он по-французски совершено мог
изъясняться и писал; легко мазурку танцевал и кланялся
непринужденно»…
если мы посмотрим на три гуманитарных предмета:
отечественную историю, русскую литературу и русский язык,
— то они формируют мировоззрение русского человека.
История отвечает за чувство патриотизма. Поэтому,
например, когда гитлеровская Германия напала на Советский
Союз, одной из идей пропаганды Геббельса было раздробить
русскую историю на ряд историй локальных. Язык — это
национальная самоидентификация: на каком языке ты думаешь,
той культуре и принадлежишь, и не важно, какая кровь в
тебе течет. И сегодня, когда в школьной программе на
изучение русского языка отведено меньше часов, чем на
иностранные, мы заведомо воспитываем «не совсем
русское» молодое поколение. Кстати, вот вам вопрос на
засыпку. Как звали отца Евгения Онегина? Не думайте,
потому что не вспомните. В романе нет его имени, про него
сказано только «Служив отлично-благородно, долгами
жил его отец, давал три бала ежегодно и промотался
наконец». У Евгения Онегина нет отчества, то есть
Отечества. Почему? Потому что он русский иностранец,
воспитанный иностранцами по своему образу и подобию:
«Сперва Madame за ним ходила, потом Monsieur ее
сменил <…>. Он по-французски совершено мог
изъясняться и писал; легко мазурку танцевал и кланялся
непринужденно»…
— А у Татьяны отчество разве есть?
— Татьяна — «русская душою», и мы узнаем имя ее
отца из надписи на надгробии: «Надгробный памятник
гласит: Смиренный грешник, Дмитрий Ларин, Господний раб и
бригадир…».
отца из надписи на надгробии: «Надгробный памятник
гласит: Смиренный грешник, Дмитрий Ларин, Господний раб и
бригадир…».
— Тем не менее Татьяна писала свое письмо Онегину
по-французски.
по-французски.
— Да, как русская барышня с домашним образованием конца
восемнадцатого — начала девятнадцатого века, воспринявшая
поведение влюбленных девушек из сентиментальных
французских романов, а там любовная переписка занимает
существенное место. Однако после «Евгения
Онегина» Пушкин пишет «Капитанскую дочку»,
используя тот же сюжет: молодой человек едет в точку
назначения на почтовых, там он встречается с барышней,
которая в него влюбляется, потом она напишет ему письмо,
он будет драться на дуэли… Он пишет эту повесть три
года, хотя в ней всего сто страниц. Но ее называют
духовным завещанием Пушкина, он подготовил ее к печати
незадолго до смертельного ранения на дуэли. Зачем ему это
было нужно? Он не был доволен «Евгением
Онегиным». Дело в том, что, когда Пушкин начинал в
1823 году сочинять «Евгения Онегина», он брал
«уроки чистого афеизма» (атеизма. —
«Эксперт»), как он сам писал из Одессы, а
заканчивал роман через семь с половиной лет, в Болдино,
будучи уже глубоко православным человеком. Не случайно
перед этим он создаст и «Бориса Годунова», дав
совершенно новую для своего времени трактовку русской
истории как осмысления Божественного промысла о народе. А
в «Капитанской дочке» через Божественный
промысел осмысливается человеческая жизнь. Я студентам
обычно предлагаю сравнить два письма — Татьяны: «Я к
вам пишу — чего же боле? Что я могу еще сказать? Теперь, я
знаю, в вашей воле меня презреньем наказать» — и Маши
Мироновой: «Богу угодно было лишить меня вдруг отца и
матери: не имею на земле ни родни, ни покровителей.
Прибегаю к вам, зная, что вы… всякому человеку готовы
помочь». Смотрите, в письме Маши ни слова о любви: вы
готовы каждому помочь, значит, и мне поможете. И — вера в
Провидение: «Богу было угодно…» И на этом
примере хорошо видна миссия литературы, о чем вы
спрашивали. Она заключается в формировании
духовно-нравственных ценностей, своего рода креста, где
вертикаль — это духовность, соединение человека с Богом, а
горизонталь — отношения между людьми, мораль и этика.
восемнадцатого — начала девятнадцатого века, воспринявшая
поведение влюбленных девушек из сентиментальных
французских романов, а там любовная переписка занимает
существенное место. Однако после «Евгения
Онегина» Пушкин пишет «Капитанскую дочку»,
используя тот же сюжет: молодой человек едет в точку
назначения на почтовых, там он встречается с барышней,
которая в него влюбляется, потом она напишет ему письмо,
он будет драться на дуэли… Он пишет эту повесть три
года, хотя в ней всего сто страниц. Но ее называют
духовным завещанием Пушкина, он подготовил ее к печати
незадолго до смертельного ранения на дуэли. Зачем ему это
было нужно? Он не был доволен «Евгением
Онегиным». Дело в том, что, когда Пушкин начинал в
1823 году сочинять «Евгения Онегина», он брал
«уроки чистого афеизма» (атеизма. —
«Эксперт»), как он сам писал из Одессы, а
заканчивал роман через семь с половиной лет, в Болдино,
будучи уже глубоко православным человеком. Не случайно
перед этим он создаст и «Бориса Годунова», дав
совершенно новую для своего времени трактовку русской
истории как осмысления Божественного промысла о народе. А
в «Капитанской дочке» через Божественный
промысел осмысливается человеческая жизнь. Я студентам
обычно предлагаю сравнить два письма — Татьяны: «Я к
вам пишу — чего же боле? Что я могу еще сказать? Теперь, я
знаю, в вашей воле меня презреньем наказать» — и Маши
Мироновой: «Богу угодно было лишить меня вдруг отца и
матери: не имею на земле ни родни, ни покровителей.
Прибегаю к вам, зная, что вы… всякому человеку готовы
помочь». Смотрите, в письме Маши ни слова о любви: вы
готовы каждому помочь, значит, и мне поможете. И — вера в
Провидение: «Богу было угодно…» И на этом
примере хорошо видна миссия литературы, о чем вы
спрашивали. Она заключается в формировании
духовно-нравственных ценностей, своего рода креста, где
вертикаль — это духовность, соединение человека с Богом, а
горизонталь — отношения между людьми, мораль и этика.
Урок Пушкина: «Евгений Онегин» — это
не про любовь
не про любовь
— Если миссия литературы — формировать духовность
и нравственность, то понятно, почему в результате реформы
образования было принижено значение литературы в школе,
ведь реформа призвана избавить школу от воспитательной
функции?
и нравственность, то понятно, почему в результате реформы
образования было принижено значение литературы в школе,
ведь реформа призвана избавить школу от воспитательной
функции?
— Меня волнует не столько даже школьная программа, сколько
вузовская, подготовка будущих учителей. Более четверти
века я преподаю в разных вузах и вижу, как сокращается
количество часов на русскую литературу, особенно в
педвузах. Например, за один семестр проходят и
древнерусскую литературу, и литературу восемнадцатого века
— это можно назвать легким знакомством с курсом, но никак
не профессиональной подготовкой, потому что глубоко
изучить литературные произведения за такой короткий срок
нельзя. Да и в школе положение не лучше: в советской
школе, например, изучалось десять произведений
древнерусской словесности, а сейчас в лучшем случае
«Слово о полку Игореве».
вузовская, подготовка будущих учителей. Более четверти
века я преподаю в разных вузах и вижу, как сокращается
количество часов на русскую литературу, особенно в
педвузах. Например, за один семестр проходят и
древнерусскую литературу, и литературу восемнадцатого века
— это можно назвать легким знакомством с курсом, но никак
не профессиональной подготовкой, потому что глубоко
изучить литературные произведения за такой короткий срок
нельзя. Да и в школе положение не лучше: в советской
школе, например, изучалось десять произведений
древнерусской словесности, а сейчас в лучшем случае
«Слово о полку Игореве».
— По поводу древнерусской словесности есть
сомнение, нужно ли ее знать подробно школьному учителю и
тем более школьнику: специальные тексты, далекие и от
современного языка, и от классической литературы. Не лучше
ли сосредоточиться на классике?
сомнение, нужно ли ее знать подробно школьному учителю и
тем более школьнику: специальные тексты, далекие и от
современного языка, и от классической литературы. Не лучше
ли сосредоточиться на классике?
— Насколько древнерусская словесность далека или близка к
современности, это интересный вопрос, и мы к нему еще
вернемся. Хорошо, поговорим о классике. Из школьной
программы исключили «Капитанскую дочку», а
«Евгения Онегина» оставили. Почему? Потому что
не понят смысл ни того ни другого произведения, которые
надо изучать вместе, а также вместе с «Борисом
Годуновым». Вот вам еще вопрос, который я задаю
студентам: «Евгений Онегин» — это произведение о
чем? О любви? А ответ на него — в словах Татьяны:
«Как с вашим сердцем и умом быть чувства мелкого
рабом?» То есть она понимает, что со стороны Онегина
это страсть, а не любовь. Потому что «любовь не ищет
своего», как сказал апостол Павел, но она
«долготерпит», «милосердствует». И
Татьяна не ищет своего, потому что любит Онегина. А вот в
«Капитанской дочке» все любят друг друга.
Родители Петруши Гринева любят друг друга и любят сына,
Петруша любит родителей. Савельич любит Петрушу, готов
жизнь за него отдать. Петруша отвечает Савельичу тем же:
проскакал мимо заставы пугачевцев, они Савельича
остановили, и Петруша вернулся, хотя он в мундире, его
могли бы застрелить. Мироновы тоже любят друг друга,
Василиса Егоровна с готовностью разделила равную участь с
мужем. Маша Миронова любит родителей и любит Петрушу.
Единственный человек, который не любил никого, — Швабрин.
Василиса Егоровна точно его характеризует: он душегуб и в
Бога не верует, — потому что Бог есть любовь.
современности, это интересный вопрос, и мы к нему еще
вернемся. Хорошо, поговорим о классике. Из школьной
программы исключили «Капитанскую дочку», а
«Евгения Онегина» оставили. Почему? Потому что
не понят смысл ни того ни другого произведения, которые
надо изучать вместе, а также вместе с «Борисом
Годуновым». Вот вам еще вопрос, который я задаю
студентам: «Евгений Онегин» — это произведение о
чем? О любви? А ответ на него — в словах Татьяны:
«Как с вашим сердцем и умом быть чувства мелкого
рабом?» То есть она понимает, что со стороны Онегина
это страсть, а не любовь. Потому что «любовь не ищет
своего», как сказал апостол Павел, но она
«долготерпит», «милосердствует». И
Татьяна не ищет своего, потому что любит Онегина. А вот в
«Капитанской дочке» все любят друг друга.
Родители Петруши Гринева любят друг друга и любят сына,
Петруша любит родителей. Савельич любит Петрушу, готов
жизнь за него отдать. Петруша отвечает Савельичу тем же:
проскакал мимо заставы пугачевцев, они Савельича
остановили, и Петруша вернулся, хотя он в мундире, его
могли бы застрелить. Мироновы тоже любят друг друга,
Василиса Егоровна с готовностью разделила равную участь с
мужем. Маша Миронова любит родителей и любит Петрушу.
Единственный человек, который не любил никого, — Швабрин.
Василиса Егоровна точно его характеризует: он душегуб и в
Бога не верует, — потому что Бог есть любовь.
— Значит, произведение о любви — это
«Капитанская дочка»?
«Капитанская дочка»?
— И о любви тоже. Но главная тема здесь — милосердие.
Когда Гринев первый раз повстречал Пугачева, он проявил к
нему милосердие, а во вторую их встречу уже Пугачев
проявил милосердие по отношению к Гриневу. Третья встреча
— это проявление милосердия их обоих по отношению к Маше
Мироновой. А перед этим, когда Гринев с Пугачевым едут
освобождать Машу, Пугачев признается Гриневу, что его
окружение — «воры», которые при первой же
неудаче свои шеи выкупят его головой, на что Гринев
советует ему прибегнуть к милосердию императрицы и
покаяться. Что это такое? Да ведь Гринев хочет народного
бунтаря превратить в благоразумного разбойника из
Евангелия. Но Пугачев говорит: нет, лучше раз напитаться
живой кровью, а там что Бог даст. Потом возникает еще одна
связывающая их удивительная сюжетная линия. Когда
освободили Машу, Гринев благодарит Пугачева и говорит:
«Бог видит, что жизнию моей рад бы я заплатить тебе
за то, что ты для меня сделал… А мы, где бы ты ни был и
что бы с тобой ни случилось, каждый день будем Бога молить
о спасении грешной твоей души…» И в конце повести,
в приписке от издателя, на которую редко кто обращает
внимание, мы читаем: «Здесь прекращаются записки
Петра Андреевича Гринева… Он присутствовал при казни
Пугачева, который узнал его в толпе и кивнул ему головою,
которая через минуту окровавленная, показана была
народу». Спрашивается, а это что такое? Пугачев в
толпе из нескольких тысяч человек ищет глазами Гринева и,
увидев его, как бы спрашивает: ты помнишь свои слова,
которые сказал, когда мы расставались? Потому что на
смертном одре Пугачев осознал, что Гринев дело говорил. И
он кивнул Гриневу: раз ты здесь, значит, помнишь, ты же
дворянин, и хотя бы ты за мою грешную душу помолись. На
этом заканчивается произведение. Так о чем оно?
«Будьте милосердны, как Отец ваш небесный» —
призывает Евангелие. И здесь все милосердны.
Когда Гринев первый раз повстречал Пугачева, он проявил к
нему милосердие, а во вторую их встречу уже Пугачев
проявил милосердие по отношению к Гриневу. Третья встреча
— это проявление милосердия их обоих по отношению к Маше
Мироновой. А перед этим, когда Гринев с Пугачевым едут
освобождать Машу, Пугачев признается Гриневу, что его
окружение — «воры», которые при первой же
неудаче свои шеи выкупят его головой, на что Гринев
советует ему прибегнуть к милосердию императрицы и
покаяться. Что это такое? Да ведь Гринев хочет народного
бунтаря превратить в благоразумного разбойника из
Евангелия. Но Пугачев говорит: нет, лучше раз напитаться
живой кровью, а там что Бог даст. Потом возникает еще одна
связывающая их удивительная сюжетная линия. Когда
освободили Машу, Гринев благодарит Пугачева и говорит:
«Бог видит, что жизнию моей рад бы я заплатить тебе
за то, что ты для меня сделал… А мы, где бы ты ни был и
что бы с тобой ни случилось, каждый день будем Бога молить
о спасении грешной твоей души…» И в конце повести,
в приписке от издателя, на которую редко кто обращает
внимание, мы читаем: «Здесь прекращаются записки
Петра Андреевича Гринева… Он присутствовал при казни
Пугачева, который узнал его в толпе и кивнул ему головою,
которая через минуту окровавленная, показана была
народу». Спрашивается, а это что такое? Пугачев в
толпе из нескольких тысяч человек ищет глазами Гринева и,
увидев его, как бы спрашивает: ты помнишь свои слова,
которые сказал, когда мы расставались? Потому что на
смертном одре Пугачев осознал, что Гринев дело говорил. И
он кивнул Гриневу: раз ты здесь, значит, помнишь, ты же
дворянин, и хотя бы ты за мою грешную душу помолись. На
этом заканчивается произведение. Так о чем оно?
«Будьте милосердны, как Отец ваш небесный» —
призывает Евангелие. И здесь все милосердны.
— В контекст всеобщего милосердия вряд ли впишутся
«лишние люди», «лучи света в темном
царстве» и прочие хрестоматийные литературные типажи.
То есть вы ставите под сомнение, кого считать настоящими
героями нашей литературы?
«лишние люди», «лучи света в темном
царстве» и прочие хрестоматийные литературные типажи.
То есть вы ставите под сомнение, кого считать настоящими
героями нашей литературы?
— В русской литературе герои идут к Богу или от Бога,
потому что основная цель человека — спасение души. Это,
кстати, отличает русскую литературу от зарубежной. И тут
еще одна методическая ошибка, если говорить о школьной
программе, — изучение их вместе. Это два разных типа
литературы и культуры. Литературоведы и культурологи
относят европейский тип к так называемому эвдемоническому:
эвдемония — это построение земного счастья, земного
благополучия, собственно, отсюда берет начало
коммунистическая идея, то есть создание земного,
рукотворного рая. Русская же культура относится к
сотериологическому типу: сотериология — это учение о
спасении души. Опять же я студентов спрашиваю: чем
заканчиваются американские фильмы? Все хором —
хеппи-эндом. А французский роман девятнадцатого века? Ну,
тут они задумываются, а я говорю: тем же самым — в начале
романа он и она познакомились, потом обстоятельства их
разлучили, и на протяжении романа они пытаются
соединиться. По пути они прихватывают миллиончик у
каких-нибудь «плохих» парней или получают
наследство. И в конце — он и она вместе, у них есть
миллион, а лучше десять, есть замок или домик, и все
счастливы. А теперь: с чего начинается «Евгений
Онегин»? Онегин едет получать «миллиончик»,
ведь он — «наследник всех своих родных».
Приезжает в имение дядюшки — средневековый замок
(«домик»), где в него влюбляется самая
прекрасная барышня в русской литературе, по словам
Достоевского. То есть Пушкин, воспитанный на французских
романах, как бы говорит читателю: вам нужен знакомый
сюжет, вот он, а теперь поговорим о серьезном. А в начале
«Войны и мира» Пьер Безухов зачем приезжает
из-за границы? Получить наследство. И его тут же женят на
красавице Элен. А дальше начинается его духовный поиск.
Вот коренное отличие: там, где заканчивается американский
фильм или французский роман, русский роман только
начинается.
потому что основная цель человека — спасение души. Это,
кстати, отличает русскую литературу от зарубежной. И тут
еще одна методическая ошибка, если говорить о школьной
программе, — изучение их вместе. Это два разных типа
литературы и культуры. Литературоведы и культурологи
относят европейский тип к так называемому эвдемоническому:
эвдемония — это построение земного счастья, земного
благополучия, собственно, отсюда берет начало
коммунистическая идея, то есть создание земного,
рукотворного рая. Русская же культура относится к
сотериологическому типу: сотериология — это учение о
спасении души. Опять же я студентов спрашиваю: чем
заканчиваются американские фильмы? Все хором —
хеппи-эндом. А французский роман девятнадцатого века? Ну,
тут они задумываются, а я говорю: тем же самым — в начале
романа он и она познакомились, потом обстоятельства их
разлучили, и на протяжении романа они пытаются
соединиться. По пути они прихватывают миллиончик у
каких-нибудь «плохих» парней или получают
наследство. И в конце — он и она вместе, у них есть
миллион, а лучше десять, есть замок или домик, и все
счастливы. А теперь: с чего начинается «Евгений
Онегин»? Онегин едет получать «миллиончик»,
ведь он — «наследник всех своих родных».
Приезжает в имение дядюшки — средневековый замок
(«домик»), где в него влюбляется самая
прекрасная барышня в русской литературе, по словам
Достоевского. То есть Пушкин, воспитанный на французских
романах, как бы говорит читателю: вам нужен знакомый
сюжет, вот он, а теперь поговорим о серьезном. А в начале
«Войны и мира» Пьер Безухов зачем приезжает
из-за границы? Получить наследство. И его тут же женят на
красавице Элен. А дальше начинается его духовный поиск.
Вот коренное отличие: там, где заканчивается американский
фильм или французский роман, русский роман только
начинается.
— О духовных исканиях Пьера Безухова или Андрея
Болконского мы и раньше знали, только не называли это
приходом к Богу.
Болконского мы и раньше знали, только не называли это
приходом к Богу.
— А как это еще можно назвать? Скажем, для князя Андрея в
начале романа кумир — Наполеон, а главная ценность —
слава: «Смерть, раны, потеря семьи, ничто мне не
страшно я всех их отдам за минуту славы…» И вот он
получил эту славу, лежит контуженный под Аустерлицем и
слышит французскую речь, которая ему напоминает
«жужжание назойливой мухи». Это потрясающее
место у Толстого, ведь для него в молодости, как и для
князя Андрея, если кто не говорил по-французски в
совершенстве, тот и не существовал. И тут князь Андрей
совершенно по-новому воспринимает французскую речь:
«Какая славная смерть». Кто это говорит? Его
кумир, Наполеон. А для него это уже пустой звук.
Оказывается, слава — это пустой звук. С этого момента у
него начинается поиск себя, и к чему он приходит? Он
прощает на смертном одре своего врага Анатоля Курагина.
Разве это не приход к Богу?
начале романа кумир — Наполеон, а главная ценность —
слава: «Смерть, раны, потеря семьи, ничто мне не
страшно я всех их отдам за минуту славы…» И вот он
получил эту славу, лежит контуженный под Аустерлицем и
слышит французскую речь, которая ему напоминает
«жужжание назойливой мухи». Это потрясающее
место у Толстого, ведь для него в молодости, как и для
князя Андрея, если кто не говорил по-французски в
совершенстве, тот и не существовал. И тут князь Андрей
совершенно по-новому воспринимает французскую речь:
«Какая славная смерть». Кто это говорит? Его
кумир, Наполеон. А для него это уже пустой звук.
Оказывается, слава — это пустой звук. С этого момента у
него начинается поиск себя, и к чему он приходит? Он
прощает на смертном одре своего врага Анатоля Курагина.
Разве это не приход к Богу?
— В таком случае должны быть и примеры, как вы
сказали, пути от Бога?
сказали, пути от Бога?
— А «луч света в темном царстве» Катерина — это
что такое? Самоубийство — это грех перед Богом. Правда,
Ницше потом напишет, что человек уподобляется Богу в
момент, когда кончает жизнь самоубийством, потому что
Господь ему дал жизнь и человек может распоряжаться ею по
своему усмотрению. Но в православии самоубийство считается
самым тяжким преступлением. Самоубийц не отпевают, их даже
на погосте, там, где церковь стояла, не хоронили раньше.
Вот вам путь от Бога.
что такое? Самоубийство — это грех перед Богом. Правда,
Ницше потом напишет, что человек уподобляется Богу в
момент, когда кончает жизнь самоубийством, потому что
Господь ему дал жизнь и человек может распоряжаться ею по
своему усмотрению. Но в православии самоубийство считается
самым тяжким преступлением. Самоубийц не отпевают, их даже
на погосте, там, где церковь стояла, не хоронили раньше.
Вот вам путь от Бога.
— Но где тут путь?
— Путь — это пять стадий развития греха от помысла до
самого грехопадения, оно описано у святых отцов в так
называемой «теории прилога», или помысла.
Сначала Катерина увидела Бориса. Кстати, где она его
увидела? В церкви. А зачем она туда ходит? Мечтать. Не
молиться, а мечтать. Это первое. В этом месте и появляется
мысль («прилог»): мол, симпатичный, и так далее.
Вопрос: чем Борис от Тихона, мужа Катерины отличается?
Только одно отличие есть: один ходит в костюме, а другой в
косоворотке. То есть она, в общем-то, шило на мыло
поменяла. Второй шаг называется «сочетанием» —
это когда собственная мысль сочетается с чужой и крепнет.
Катерина говорит Варваре: ведь это грех, что я другого
люблю? А та ей: что мне тебя судить, у меня свои грехи
есть. Дальше — «сложение», когда с мыслью
собеседуют, и она складывается в определенный план. Варя
дала ключ от калитки, и Катерина рассуждает: «Бросить
его в реку… Что же это я делаю, вот так-то и гибнет наша
сестра Ах, кто-то идет». И — раз, в карман. Не
бросила. На этой стадии верующий человек должен принести
покаяние в помысле своем. Покаяние — метанойя по-гречески
— есть перемена ума или сознания: раскаявшись, ты можешь
вернуться в исходную точку, к чистому листу. А Катерина не
раскаивается. Это уже «пленение», четвертая
стадия греха, потому что она находится в плену у своего
помысла: «Будь что будет, а я Бориса увижу! Ах, кабы
ночь поскорее». То есть страсть, в которой она
пребывает (а в православии страсть — это грех), ведет к
преступлению перед мужем, а нераскаянный грех перед мужем
ведет к преступлению (пятая стадия) перед Богом — к
самоубийству. Та же схема в «Бедной Лизе»,
«Анне Карениной», «Преступлении и
наказании».
самого грехопадения, оно описано у святых отцов в так
называемой «теории прилога», или помысла.
Сначала Катерина увидела Бориса. Кстати, где она его
увидела? В церкви. А зачем она туда ходит? Мечтать. Не
молиться, а мечтать. Это первое. В этом месте и появляется
мысль («прилог»): мол, симпатичный, и так далее.
Вопрос: чем Борис от Тихона, мужа Катерины отличается?
Только одно отличие есть: один ходит в костюме, а другой в
косоворотке. То есть она, в общем-то, шило на мыло
поменяла. Второй шаг называется «сочетанием» —
это когда собственная мысль сочетается с чужой и крепнет.
Катерина говорит Варваре: ведь это грех, что я другого
люблю? А та ей: что мне тебя судить, у меня свои грехи
есть. Дальше — «сложение», когда с мыслью
собеседуют, и она складывается в определенный план. Варя
дала ключ от калитки, и Катерина рассуждает: «Бросить
его в реку… Что же это я делаю, вот так-то и гибнет наша
сестра Ах, кто-то идет». И — раз, в карман. Не
бросила. На этой стадии верующий человек должен принести
покаяние в помысле своем. Покаяние — метанойя по-гречески
— есть перемена ума или сознания: раскаявшись, ты можешь
вернуться в исходную точку, к чистому листу. А Катерина не
раскаивается. Это уже «пленение», четвертая
стадия греха, потому что она находится в плену у своего
помысла: «Будь что будет, а я Бориса увижу! Ах, кабы
ночь поскорее». То есть страсть, в которой она
пребывает (а в православии страсть — это грех), ведет к
преступлению перед мужем, а нераскаянный грех перед мужем
ведет к преступлению (пятая стадия) перед Богом — к
самоубийству. Та же схема в «Бедной Лизе»,
«Анне Карениной», «Преступлении и
наказании».
Урок Достоевского: гримасы идеального
героя
героя
— Интересно, сами писатели знали об этих
«схемах» прихода к Богу и ухода от
Бога?
«схемах» прихода к Богу и ухода от
Бога?
— Духовные метаморфозы, происходящие с героями
произведения, отражают, как правило, эволюцию взглядов его
автора, и вопрос о мировоззрении писателя — ключевой в
преподавании литературы. Про Пушкина я уже сказал.
Достоевский — это все знают — вначале социалист, но после
того как с петрашевцами побывал на плахе, ощутил
приближение смерти, а в заключении еще и с Евангелием
познакомился, стал глубоко верующим человеком. Поэтому у
него после «Преступления и наказания», где
главный герой гордая личность, которая так и не
изменилась, не раскаялась, появляется «Идиот» со
смиренным князем Мышкиным. Достоевский в дневниках пишет:
«Князь Мышкин», знак равенства, «Иисус
Христос». То есть он хочет максимально приблизить
этот образ к образу Христа, но все равно не получается,
Мышкин не может спасти даже одного человека, Настасью
Филипповну. Он не идеален. Что называется, проект
провалился. Потом будут «Бесы» и «Братья
Карамазовы» — незавершенное произведение, но тем не
менее вершина творчества Достоевского и пик его личного
духовного восхождения.
произведения, отражают, как правило, эволюцию взглядов его
автора, и вопрос о мировоззрении писателя — ключевой в
преподавании литературы. Про Пушкина я уже сказал.
Достоевский — это все знают — вначале социалист, но после
того как с петрашевцами побывал на плахе, ощутил
приближение смерти, а в заключении еще и с Евангелием
познакомился, стал глубоко верующим человеком. Поэтому у
него после «Преступления и наказания», где
главный герой гордая личность, которая так и не
изменилась, не раскаялась, появляется «Идиот» со
смиренным князем Мышкиным. Достоевский в дневниках пишет:
«Князь Мышкин», знак равенства, «Иисус
Христос». То есть он хочет максимально приблизить
этот образ к образу Христа, но все равно не получается,
Мышкин не может спасти даже одного человека, Настасью
Филипповну. Он не идеален. Что называется, проект
провалился. Потом будут «Бесы» и «Братья
Карамазовы» — незавершенное произведение, но тем не
менее вершина творчества Достоевского и пик его личного
духовного восхождения.
— Почему же провалился «проект» с князем
Мышкиным?
Мышкиным?
— Греховный человек не может создать образ Спасителя.
Идеален только Иисус Христос. Князь Мышкин, по замыслу
Достоевского, всего лишь «положительно-прекрасный
человек», но не идеал! Идеалы были в Древней Руси —
это святые, герои древнерусской словесности, потому что
они прямо подражали Христу. А в литературе девятнадцатого
века нет идеального героя.
Идеален только Иисус Христос. Князь Мышкин, по замыслу
Достоевского, всего лишь «положительно-прекрасный
человек», но не идеал! Идеалы были в Древней Руси —
это святые, герои древнерусской словесности, потому что
они прямо подражали Христу. А в литературе девятнадцатого
века нет идеального героя.
Тут есть еще одна сторона вопроса, когда мы говорим об
осознании автором того, что он написал: от кого получил
талант, тому и служишь. В Библии говорится: «Всякий
дар совершен свыше есть». Пушкин понял, что его
талант — от Бога, и поэтому написал стихотворение
«Пророк»: «Восстань, пророк, и виждь, и
внемли, исполнись волею Моей…» А вот, скажем,
Булгаков, когда пишет «Мастера и Маргариту»,
служит не Богу. Это же не об Иешуа Га-Ноцри роман, а о
Воланде, это «евангелие» от Воланда, или
антиевангелие. А что такое бал у сатаны — это
антилитургия, черная месса, выписанная по всем канонам. Но
самое главное, что сделал Булгаков, — он Богочеловека
превратил в какого-то экстрасенса. Понимал ли он это?
Конечно понимал. Его отец был профессором Киевской
духовной семинарии, и у него самого в метриках стоит
«отлично» по закону Божьему.
осознании автором того, что он написал: от кого получил
талант, тому и служишь. В Библии говорится: «Всякий
дар совершен свыше есть». Пушкин понял, что его
талант — от Бога, и поэтому написал стихотворение
«Пророк»: «Восстань, пророк, и виждь, и
внемли, исполнись волею Моей…» А вот, скажем,
Булгаков, когда пишет «Мастера и Маргариту»,
служит не Богу. Это же не об Иешуа Га-Ноцри роман, а о
Воланде, это «евангелие» от Воланда, или
антиевангелие. А что такое бал у сатаны — это
антилитургия, черная месса, выписанная по всем канонам. Но
самое главное, что сделал Булгаков, — он Богочеловека
превратил в какого-то экстрасенса. Понимал ли он это?
Конечно понимал. Его отец был профессором Киевской
духовной семинарии, и у него самого в метриках стоит
«отлично» по закону Божьему.
— Идея, что Христос не более чем исторический
персонаж, кажется, была популярна в начале двадцатого
века?
персонаж, кажется, была популярна в начале двадцатого
века?
— Это протестантская точка зрения, и на ней основана книга
Эрнста Ренана «Жизнь Иисуса Христа», которой
тогда зачитывалась «продвинутая» интеллигенция.
Книга выдержала четырнадцать переизданий до революции, она
была и у Толстого, и у Булгакова. А еще Булгаков
использовал — я это проверял — магистерскую диссертацию
Николая Маккавейского «Археология истории страданий
Господа Иисуса Христа», изданную в 1891 году в Киеве.
Он был счастлив, когда нашел эту книгу в Москве, и взял
оттуда исторические реалии Палестины первого века, которые
всех так поражают, вплоть до описания тканей, накидок,
завязок на сандалиях охранников и так далее, и, конечно
же, подробный ход событий Страстной седмицы.
Эрнста Ренана «Жизнь Иисуса Христа», которой
тогда зачитывалась «продвинутая» интеллигенция.
Книга выдержала четырнадцать переизданий до революции, она
была и у Толстого, и у Булгакова. А еще Булгаков
использовал — я это проверял — магистерскую диссертацию
Николая Маккавейского «Археология истории страданий
Господа Иисуса Христа», изданную в 1891 году в Киеве.
Он был счастлив, когда нашел эту книгу в Москве, и взял
оттуда исторические реалии Палестины первого века, которые
всех так поражают, вплоть до описания тканей, накидок,
завязок на сандалиях охранников и так далее, и, конечно
же, подробный ход событий Страстной седмицы.
— Есть точка зрения, что в «Двенадцати»
у Блока тоже изображен не Христос, а Антихрист. Вы
согласны с ней?
у Блока тоже изображен не Христос, а Антихрист. Вы
согласны с ней?
— Здесь все очень запутано. Сам Блок писал Чуковскому, что
видел образ Христа, когда сочинял поэму, и, с одной
стороны, бросается в глаза аллюзия с двенадцатью
апостолами, и то, что главный герой «за вьюгой
невидим и от пули невредим». С другой стороны, это,
конечно, не Христос, а Его антипод. Что выдает подмену?
Хотя бы то, что он в «белом венчике из роз», а
не в терновом венце в качестве Страдальца и за самих
революционеров. Далее — «пальнем в Святую Русь».
То есть в русских святых, идущих за Христом. Наконец,
животный страх у тех двенадцати. Почему? Потому что они от
Бога-то оторвались и чувствуют этот страх в присутствии
другого. А если это не Бог, то кто? Понятно кто. И Блок,
написав поэму за две недели (она же словно
«вылилась» у него из частушки) и прочитав ее на
следующий день, заметил: сегодня я гений! Думаю, он понял,
что написал.
видел образ Христа, когда сочинял поэму, и, с одной
стороны, бросается в глаза аллюзия с двенадцатью
апостолами, и то, что главный герой «за вьюгой
невидим и от пули невредим». С другой стороны, это,
конечно, не Христос, а Его антипод. Что выдает подмену?
Хотя бы то, что он в «белом венчике из роз», а
не в терновом венце в качестве Страдальца и за самих
революционеров. Далее — «пальнем в Святую Русь».
То есть в русских святых, идущих за Христом. Наконец,
животный страх у тех двенадцати. Почему? Потому что они от
Бога-то оторвались и чувствуют этот страх в присутствии
другого. А если это не Бог, то кто? Понятно кто. И Блок,
написав поэму за две недели (она же словно
«вылилась» у него из частушки) и прочитав ее на
следующий день, заметил: сегодня я гений! Думаю, он понял,
что написал.
— Он понял, и это его не смутило?
— Это объяснимо с точки зрения общественного и культурного
контекста, в котором создавалась поэма. Кстати, еще одна
ошибка, которую часто допускают в преподавании литературы,
связана с тем, что каждое произведение рассматривают само
по себе, вне культуры своего времени. А если показывать
его в контексте, тогда все становится на свои места.
Скажем, было три фазы в развитии мировоззрения писателей.
До конца пятнадцатого века это теоцентризм, когда в центре
мироздания находится Бог и оттуда Он смотрит на человека
(отсюда — обратная перспектива икон). С конца пятнадцатого
века по сороковые годы семнадцатого это антропоцентризм,
когда царь Вселенной — человек и в литературе обсуждается,
каким он должен быть. А с сороковых годов семнадцатого
века по настоящее время — эгоцентризм, когда в центре
Вселенной — «я»: «Я, гений Игорь
Северянин». Так вот, чем отличается период
Серебряного века, с девятисотых по двадцатые годы
двадцатого века? Эгоцентризм писателей доходит до веры в
«себя», «своего Бога». Это есть и у
Мережковского, и у Гиппиус, и у Блока. Они все были
православные по рождению и по крещению, но умышленно
отошли от этой культуры. У той же Гиппиус в стихах Бог
присутствует, но это не православные стихи, это
противопоставление человека Богу.
контекста, в котором создавалась поэма. Кстати, еще одна
ошибка, которую часто допускают в преподавании литературы,
связана с тем, что каждое произведение рассматривают само
по себе, вне культуры своего времени. А если показывать
его в контексте, тогда все становится на свои места.
Скажем, было три фазы в развитии мировоззрения писателей.
До конца пятнадцатого века это теоцентризм, когда в центре
мироздания находится Бог и оттуда Он смотрит на человека
(отсюда — обратная перспектива икон). С конца пятнадцатого
века по сороковые годы семнадцатого это антропоцентризм,
когда царь Вселенной — человек и в литературе обсуждается,
каким он должен быть. А с сороковых годов семнадцатого
века по настоящее время — эгоцентризм, когда в центре
Вселенной — «я»: «Я, гений Игорь
Северянин». Так вот, чем отличается период
Серебряного века, с девятисотых по двадцатые годы
двадцатого века? Эгоцентризм писателей доходит до веры в
«себя», «своего Бога». Это есть и у
Мережковского, и у Гиппиус, и у Блока. Они все были
православные по рождению и по крещению, но умышленно
отошли от этой культуры. У той же Гиппиус в стихах Бог
присутствует, но это не православные стихи, это
противопоставление человека Богу.
Урок Гоголя: шинель как прообраз
мерседеса
мерседеса
— Все, что вы рассказываете, очень интересно. Но
возникает недоумение: откуда вы это знаете и почему в
традиционном литературоведении мы не встречаем ничего
подобного?
возникает недоумение: откуда вы это знаете и почему в
традиционном литературоведении мы не встречаем ничего
подобного?
— А это к вопросу о том, для чего нужно изучать
древнерусскую словесность. Я медиевист по специальности и
в литературе, скажем, девятнадцатого века замечаю то, чего
не замечают мои коллеги, кто занимается только
девятнадцатым веком. У меня глаза по-другому
«поставлены», потому что я привык иметь дело с
этой самой духовной основой русской культуры. Вы
посмотрите на древнерусских писателей, что это за имена:
преподобный Нестор, автор «Повести временных
лет» и первых житий — «Чтения о Борисе и
Глебе» и «Жития Феодосия Печерского»; тот
же Феодосий Печерский, автор замечательных Слов и
Поучений; Владимир Мономах с его «Поучением»;
Иларион, первый митрополит из русских, автор «Слова о
Законе и Благодати»; епископ Кирилл Туровский, Максим
Грек Все они канонизированы, то есть это русские святые.
Получается, что русская литература, и на это никогда не
обращали внимания, основана святыми отцами. Ни одна
литература мира не имеет такого духовного фундамента.
древнерусскую словесность. Я медиевист по специальности и
в литературе, скажем, девятнадцатого века замечаю то, чего
не замечают мои коллеги, кто занимается только
девятнадцатым веком. У меня глаза по-другому
«поставлены», потому что я привык иметь дело с
этой самой духовной основой русской культуры. Вы
посмотрите на древнерусских писателей, что это за имена:
преподобный Нестор, автор «Повести временных
лет» и первых житий — «Чтения о Борисе и
Глебе» и «Жития Феодосия Печерского»; тот
же Феодосий Печерский, автор замечательных Слов и
Поучений; Владимир Мономах с его «Поучением»;
Иларион, первый митрополит из русских, автор «Слова о
Законе и Благодати»; епископ Кирилл Туровский, Максим
Грек Все они канонизированы, то есть это русские святые.
Получается, что русская литература, и на это никогда не
обращали внимания, основана святыми отцами. Ни одна
литература мира не имеет такого духовного фундамента.
— Разве у европейской литературы не христианский
фундамент?
фундамент?
— Западноевропейская литература, собственно, развивается
после эпохи Возрождения. Возрождение — это возврат к
античным образцам, а античная литература — это языческая
литература. Кроме того, в Европе со второй половины
тринадцатого века шел процесс секуляризации, обмирщения
сознания — то, что на Руси началось только в сороковые
годы семнадцатого века. То есть у нас совсем другой
процесс исторического развития, и духовное основание
сохранилось даже в литературе восемнадцатого и
девятнадцатого веков. Более того, романтики девятнадцатого
века открыли для себя многие древнерусские произведения и
удивились, как тот же Пушкин, который думал, что в
«пустыне нашей древней словесности» нет ничего,
кроме «Слова о полку Игореве». В частности,
русская идея ведь была высказана еще в «Слове о
Законе и Благодати» в 1038 году, в первый,
пятидесятилетний юбилей крещения Руси. И в связи с этим
юбилеем митрополит Иларион осмысливает предназначение
русского народа. Он говорит о Законе и народе иудейском,
его носителе, и говорит о христианской Благодати и новом
носителе Истины, то есть о новом избранном народе —
русском. И пророчествует: это не византийцы сохранят
православие, потому что Константинополь падет, это русский
народ будет избран Богом — для чего? Для сохранения
православия до Страшного суда. Это и есть русская идея.
после эпохи Возрождения. Возрождение — это возврат к
античным образцам, а античная литература — это языческая
литература. Кроме того, в Европе со второй половины
тринадцатого века шел процесс секуляризации, обмирщения
сознания — то, что на Руси началось только в сороковые
годы семнадцатого века. То есть у нас совсем другой
процесс исторического развития, и духовное основание
сохранилось даже в литературе восемнадцатого и
девятнадцатого веков. Более того, романтики девятнадцатого
века открыли для себя многие древнерусские произведения и
удивились, как тот же Пушкин, который думал, что в
«пустыне нашей древней словесности» нет ничего,
кроме «Слова о полку Игореве». В частности,
русская идея ведь была высказана еще в «Слове о
Законе и Благодати» в 1038 году, в первый,
пятидесятилетний юбилей крещения Руси. И в связи с этим
юбилеем митрополит Иларион осмысливает предназначение
русского народа. Он говорит о Законе и народе иудейском,
его носителе, и говорит о христианской Благодати и новом
носителе Истины, то есть о новом избранном народе —
русском. И пророчествует: это не византийцы сохранят
православие, потому что Константинополь падет, это русский
народ будет избран Богом — для чего? Для сохранения
православия до Страшного суда. Это и есть русская идея.
— Значит, вы предлагаете внедрить по сути новую,
православную концепцию преподавания литературы? Но это
вряд ли понравится общественности, родители скажут: все
про Бога да про Бога.
православную концепцию преподавания литературы? Но это
вряд ли понравится общественности, родители скажут: все
про Бога да про Бога.
— В том-то и дело, что это не про Бога, а про человека. А
если это кому-то не нравится, так ведь не все приятное
полезно. Если мы будем искажать смыслы в угоду чьему-то
мнению, это не будет полезно. Ведь что такое было
образование в той же Древней Руси? Это восстановление в
человеке образа Божьего. В падшем человеке, то есть
изгнанном из рая. И наша литература, начиная с идеальных
образов древнерусских святых, тоже показывает, что человек
является иконой Бога. Еще она показывает, как происходит
искажение образа, обмельчание человека. Почему Гоголь
пишет «Мертвые души»? Мертвой душа не может быть
по определению, ибо она вечная. Но мертвые души есть,
потому что эти люди потеряли образ Божий в себе. Что такое
Акакий Акакиевич Башмачкин? Маленький человек. А почему он
маленький человек? Чин у него маленький? Извините, если
его чин перевести на военный, то это капитан, командир
батальона. Мы можем себе представить его командиром
батальона? Нет. А почему он «вечный титулярный
советник»? Потому что у него нет высшего образования.
Как Акакий Акакиевич говорил? Помните, он приходит к
Петровичу, чтобы переделать шинель, и говорит: «Это,
право, совершенно того». И тут гениальный Гоголь
замечает: Акакий Акакиевич всегда использовал для
выражения такие частицы, междометия, предлоги, которые
ровным счетом ничего не выражали. В православном понимании
душа состоит из ума, слова и духа, значит, душе Акакия
Акакиевича не хватает слова. А чем отличается человек от
любой другой твари? Тем, что он может думать и выражаться
словом. Зато любая тварь, то есть животное, чувствует и
холод, и голод, и Акакий Акакиевич чувствует холод и
голод. Бедный ли он человек? Оказывается, нет: ест каждый
день мясо. Хотите арифметику? Пожалуйста. Петрович взялся
пошить шинель за восемьдесят рублей. А где их взять?
Хитрый Гоголь говорит: «Ну, сорок бы еще нашлось.
Может, даже больше того», — потому что Акакий
Акакиевич с каждой зарплаты откладывал в копилку по грошу.
То есть осталось ему накопить половину. Доход Акакия
Акакиевича — четыреста рублей в год, или тридцать три
рубля в месяц, значит, сколько ему нужно «не есть и
не пить»? Полтора месяца. А сколько он не будет ни
есть ни пить? Около года. Зачем столько-то? Он ведь еще
получил к празднику шестьдесят рублей премии. Сорок и
шестьдесят — это сколько? А шинель -то обошлась ему в 80
рублей…
если это кому-то не нравится, так ведь не все приятное
полезно. Если мы будем искажать смыслы в угоду чьему-то
мнению, это не будет полезно. Ведь что такое было
образование в той же Древней Руси? Это восстановление в
человеке образа Божьего. В падшем человеке, то есть
изгнанном из рая. И наша литература, начиная с идеальных
образов древнерусских святых, тоже показывает, что человек
является иконой Бога. Еще она показывает, как происходит
искажение образа, обмельчание человека. Почему Гоголь
пишет «Мертвые души»? Мертвой душа не может быть
по определению, ибо она вечная. Но мертвые души есть,
потому что эти люди потеряли образ Божий в себе. Что такое
Акакий Акакиевич Башмачкин? Маленький человек. А почему он
маленький человек? Чин у него маленький? Извините, если
его чин перевести на военный, то это капитан, командир
батальона. Мы можем себе представить его командиром
батальона? Нет. А почему он «вечный титулярный
советник»? Потому что у него нет высшего образования.
Как Акакий Акакиевич говорил? Помните, он приходит к
Петровичу, чтобы переделать шинель, и говорит: «Это,
право, совершенно того». И тут гениальный Гоголь
замечает: Акакий Акакиевич всегда использовал для
выражения такие частицы, междометия, предлоги, которые
ровным счетом ничего не выражали. В православном понимании
душа состоит из ума, слова и духа, значит, душе Акакия
Акакиевича не хватает слова. А чем отличается человек от
любой другой твари? Тем, что он может думать и выражаться
словом. Зато любая тварь, то есть животное, чувствует и
холод, и голод, и Акакий Акакиевич чувствует холод и
голод. Бедный ли он человек? Оказывается, нет: ест каждый
день мясо. Хотите арифметику? Пожалуйста. Петрович взялся
пошить шинель за восемьдесят рублей. А где их взять?
Хитрый Гоголь говорит: «Ну, сорок бы еще нашлось.
Может, даже больше того», — потому что Акакий
Акакиевич с каждой зарплаты откладывал в копилку по грошу.
То есть осталось ему накопить половину. Доход Акакия
Акакиевича — четыреста рублей в год, или тридцать три
рубля в месяц, значит, сколько ему нужно «не есть и
не пить»? Полтора месяца. А сколько он не будет ни
есть ни пить? Около года. Зачем столько-то? Он ведь еще
получил к празднику шестьдесят рублей премии. Сорок и
шестьдесят — это сколько? А шинель -то обошлась ему в 80
рублей…
— То есть ему нравился сам процесс
накопления?
накопления?
— Его «духовно питала вечная идея будущей
шинели», замечает Гоголь. Не идея вечной жизни, нет,
а шинели. Почему Гоголь об этом пишет? Да потому, что у
каждого человека есть своя «вечная идея». У
многих сейчас это или шикарная машина, или пятикомнатная
квартира, или домик на Лазурном берегу.
шинели», замечает Гоголь. Не идея вечной жизни, нет,
а шинели. Почему Гоголь об этом пишет? Да потому, что у
каждого человека есть своя «вечная идея». У
многих сейчас это или шикарная машина, или пятикомнатная
квартира, или домик на Лазурном берегу.
— Блестяще, наконец-то раскрыта тайна
«маленького человека». А ведь сколько поколений
читателей тщетно искали в себе сочувствие к Башмачкину,
хотя сочувствия-то нет.
«маленького человека». А ведь сколько поколений
читателей тщетно искали в себе сочувствие к Башмачкину,
хотя сочувствия-то нет.
— Там еще блестящий финал, прямо по Евангелию: «Не
собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа и где
воры подкапывают и крадут, но собирайте себе сокровища на
небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не
подкапывают и не крадут» (Матф. 6:19). Что делается с
шинелью? В первую же ночь воры ее похищают. А почему
Акакий Акакиевич после своей смерти вернется сюда, на
землю, и будет снимать шинели с каких-то чиновников и
генералов? «Ибо где сокровище ваше, — гласит
Евангелие, — там и сердце ваше» (Матф. 6:19), вот его
душа и возвращается за шинелью. То есть Гоголь просто
берет цитату из Евангелия и раскрывает ее содержание в
повести, чтобы донести евангельскую истину до читателя.
Так же как он заканчивает «Ревизора» немой
сценой у губернатора, где они все замерли. Почему? Это
образ Страшного суда. «В чем Я найду вас, в том и
буду судить», — сказал Христос. То есть когда
настанет Его суд, ничего нельзя будет уже изменить в своей
судьбе.
собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа и где
воры подкапывают и крадут, но собирайте себе сокровища на
небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не
подкапывают и не крадут» (Матф. 6:19). Что делается с
шинелью? В первую же ночь воры ее похищают. А почему
Акакий Акакиевич после своей смерти вернется сюда, на
землю, и будет снимать шинели с каких-то чиновников и
генералов? «Ибо где сокровище ваше, — гласит
Евангелие, — там и сердце ваше» (Матф. 6:19), вот его
душа и возвращается за шинелью. То есть Гоголь просто
берет цитату из Евангелия и раскрывает ее содержание в
повести, чтобы донести евангельскую истину до читателя.
Так же как он заканчивает «Ревизора» немой
сценой у губернатора, где они все замерли. Почему? Это
образ Страшного суда. «В чем Я найду вас, в том и
буду судить», — сказал Христос. То есть когда
настанет Его суд, ничего нельзя будет уже изменить в своей
судьбе.
Если вы это не хотите изучать, что тогда изучать в
литературе — сюжеты? Но еще формалисты-филологи в конце
девятнадцатого — начале двадцатого века подсчитали, что в
мировой литературе существует тридцать шесть или тридцать
восемь сюжетов. Вот и все. Это с одной стороны. А с другой
стороны, если нас произведение не зацепило, то есть никак
не поспособствовало нашему внутреннему совершенствованию,
оно не является шедевром, это подделка.
литературе — сюжеты? Но еще формалисты-филологи в конце
девятнадцатого — начале двадцатого века подсчитали, что в
мировой литературе существует тридцать шесть или тридцать
восемь сюжетов. Вот и все. Это с одной стороны. А с другой
стороны, если нас произведение не зацепило, то есть никак
не поспособствовало нашему внутреннему совершенствованию,
оно не является шедевром, это подделка.
Академики пасуют перед историей
литературы
литературы
— Если говорить о практической стороне дела, вы
предлагаете сделать единый учебник по литературе?
предлагаете сделать единый учебник по литературе?
— Нет, я не сторонник единого учебника. Я сторонник
базового учебника, чтобы в нем был минимум знаний,
позволяющих избежать таких глупостей, как, скажем,
утверждение, что оду «Вольность» Пушкин написал
против царя Александра I. Потому что он написал ее против
Наполеона: «Тебя, твой трон я ненавижу, Твою
погибель, смерть детей С жестокой радостию вижу…» У
Александра Первого не было детей — обе дочери умерли в
раннем детстве. А почему Николай Первый, которому Пушкин
прочитал это произведение, был в восторге? Потому что он
тоже не любил Наполеона. Или Гоголь — это же не сатирик,
как его оценивает Белинский, а абсолютно православный
писатель. Ничего глубже, чем его «Размышления о
Божественной Литургии», в русской литературе нет. А
«Выбранные места из переписки с друзьями» — это
же великопостное чтение, восхождение по духовной лестнице
от начала Великого поста и до Пасхи. И если мы это знаем,
мы понимаем суть критики Белинского, который все это
видел, но с позиции которого как революционера это было
вредно.
базового учебника, чтобы в нем был минимум знаний,
позволяющих избежать таких глупостей, как, скажем,
утверждение, что оду «Вольность» Пушкин написал
против царя Александра I. Потому что он написал ее против
Наполеона: «Тебя, твой трон я ненавижу, Твою
погибель, смерть детей С жестокой радостию вижу…» У
Александра Первого не было детей — обе дочери умерли в
раннем детстве. А почему Николай Первый, которому Пушкин
прочитал это произведение, был в восторге? Потому что он
тоже не любил Наполеона. Или Гоголь — это же не сатирик,
как его оценивает Белинский, а абсолютно православный
писатель. Ничего глубже, чем его «Размышления о
Божественной Литургии», в русской литературе нет. А
«Выбранные места из переписки с друзьями» — это
же великопостное чтение, восхождение по духовной лестнице
от начала Великого поста и до Пасхи. И если мы это знаем,
мы понимаем суть критики Белинского, который все это
видел, но с позиции которого как революционера это было
вредно.
— Кстати о Белинском, Писареве, Добролюбове и
прочих интерпретаторах классической литературы, как
выясняется, не всегда адекватных. Как, по-вашему, их надо
изучать?
прочих интерпретаторах классической литературы, как
выясняется, не всегда адекватных. Как, по-вашему, их надо
изучать?
— Здесь можно взять за образец дореволюционные учебники
для классической гимназии, в которых приводилась и точка
зрения Добролюбова, и точка зрения Страхова, Леонтьева,
других замечательных литературоведов. То есть они не
зацикливались, как в советское время, на
«передовых» критиках. Это называется научным
подходом, и у нас он тоже встречается в некоторых
учебниках. И еще тут важна роль учителя, и мы с вами
подошли к самому главному. Может быть гениальный учебник,
но он будет лежать мертвым грузом, если с ним не сможет
работать учитель. Нужно учителя сначала подготовить для
работы с этим учебником, а потом он подготовит учеников.
Вот у меня, например, был учитель в университете, которому
я очень благодарен, профессор Алексей Владимирович
Чичерин. Он закончил классическую гимназию еще до
революции и говорил, что их учили медленному, пристальному
чтению, вниманию к деталям. Этому он учил нас, и я сегодня
учу тому же студентов. Только так можно добиться, чтобы
они в жизни не расставались с русской литературой, находя
в ней и духовную опору, и наставника, и друга, и приятного
собеседника.
для классической гимназии, в которых приводилась и точка
зрения Добролюбова, и точка зрения Страхова, Леонтьева,
других замечательных литературоведов. То есть они не
зацикливались, как в советское время, на
«передовых» критиках. Это называется научным
подходом, и у нас он тоже встречается в некоторых
учебниках. И еще тут важна роль учителя, и мы с вами
подошли к самому главному. Может быть гениальный учебник,
но он будет лежать мертвым грузом, если с ним не сможет
работать учитель. Нужно учителя сначала подготовить для
работы с этим учебником, а потом он подготовит учеников.
Вот у меня, например, был учитель в университете, которому
я очень благодарен, профессор Алексей Владимирович
Чичерин. Он закончил классическую гимназию еще до
революции и говорил, что их учили медленному, пристальному
чтению, вниманию к деталям. Этому он учил нас, и я сегодня
учу тому же студентов. Только так можно добиться, чтобы
они в жизни не расставались с русской литературой, находя
в ней и духовную опору, и наставника, и друга, и приятного
собеседника.
— Тем не менее базовый учебник нужен?
— Одного базового учебника мало. Необходимо выстроить
своего рода айсберг литературных знаний. Вот школьный
учебник — маленькая вершина торчит из воды, это то, что
будет учитель давать школьникам и чем будет оперировать. К
нему должна быть обязательно хрестоматия — тексты
канонические, печатные, чтобы не скачивали из интернета
непонятно что, с правками и купюрами. Дальше должно быть
учебное пособие для учителя, в котором информации раза в
три больше, чем в учебнике. Затем идет вузовский учебник,
в котором еще больше информации. Наконец, самое главное, у
нас нет академической истории русской литературы, то есть
научного фундамента, к которому апеллировали бы все. Если
бы он был, то вопросы, которые вы мне задаете, отпали бы
сами собой. И не было бы сорока с лишним линеек школьных
учебников, как сегодня. Последняя академическая история
русской литературы вышла в начале восьмидесятых под
редакцией академика Дмитрия Сергеевича Лихачева, но
готовилась-то она в семидесятые годы. То есть лежащей в ее
основе концепции как минимум сорок лет, не обошлось там и
без теории марксизма-ленинизма. Но даже безотносительно
идеологии у каждого поколения, а его возраст двадцать лет,
должна быть своя академическая история литературы.
своего рода айсберг литературных знаний. Вот школьный
учебник — маленькая вершина торчит из воды, это то, что
будет учитель давать школьникам и чем будет оперировать. К
нему должна быть обязательно хрестоматия — тексты
канонические, печатные, чтобы не скачивали из интернета
непонятно что, с правками и купюрами. Дальше должно быть
учебное пособие для учителя, в котором информации раза в
три больше, чем в учебнике. Затем идет вузовский учебник,
в котором еще больше информации. Наконец, самое главное, у
нас нет академической истории русской литературы, то есть
научного фундамента, к которому апеллировали бы все. Если
бы он был, то вопросы, которые вы мне задаете, отпали бы
сами собой. И не было бы сорока с лишним линеек школьных
учебников, как сегодня. Последняя академическая история
русской литературы вышла в начале восьмидесятых под
редакцией академика Дмитрия Сергеевича Лихачева, но
готовилась-то она в семидесятые годы. То есть лежащей в ее
основе концепции как минимум сорок лет, не обошлось там и
без теории марксизма-ленинизма. Но даже безотносительно
идеологии у каждого поколения, а его возраст двадцать лет,
должна быть своя академическая история литературы.
— Почему до сих пор нет нового издания?
— Ни московский Институт мировой литературы РАН, где есть
отделы русской литературы, ни питерский «Пушкинский
дом», то есть Институт русской литературы РАН, до сих
пор не разработали новую концепцию истории русской
литературы. Причем, как мне говорили коллеги, закавыка
именно в древнерусском периоде — как его представить?
Повторить подход Лихачева? Какой в этом смысл? Другой
концепции у академических ученых нет, но она есть у
вузовских ученых, и они могли бы присоединиться к
академическим ради общего дела. Думаю, необходимо создать
рабочую группу при Отделении историко-филологических наук
РАН, и она могла бы объединить заинтересованных ученых и
заняться как разработкой концепции истории русской
литературы, так и написанием самой академической истории.
Впрочем, некому осуществлять и другую часть проекта —
разрабатывать новые учебные программы. Минобразования не
будет этого делать, поскольку они сейчас проводят
противоположную по смыслу реформу. На заседании
Патриаршего совета по культуре, когда обсуждалось создание
Общества русской словесности, вопрос стоял о том, чтобы
составить аналитическую записку для президента. Допустим,
президент получит эту записку, а кому он распишет ее
выполнение? Можно выступить с частной инициативой, но кто
будет воспринимать такую частную инициативу? Никто.
Поэтому проблему нужно решать в комплексе, а не как вопрос
одного учебника.
отделы русской литературы, ни питерский «Пушкинский
дом», то есть Институт русской литературы РАН, до сих
пор не разработали новую концепцию истории русской
литературы. Причем, как мне говорили коллеги, закавыка
именно в древнерусском периоде — как его представить?
Повторить подход Лихачева? Какой в этом смысл? Другой
концепции у академических ученых нет, но она есть у
вузовских ученых, и они могли бы присоединиться к
академическим ради общего дела. Думаю, необходимо создать
рабочую группу при Отделении историко-филологических наук
РАН, и она могла бы объединить заинтересованных ученых и
заняться как разработкой концепции истории русской
литературы, так и написанием самой академической истории.
Впрочем, некому осуществлять и другую часть проекта —
разрабатывать новые учебные программы. Минобразования не
будет этого делать, поскольку они сейчас проводят
противоположную по смыслу реформу. На заседании
Патриаршего совета по культуре, когда обсуждалось создание
Общества русской словесности, вопрос стоял о том, чтобы
составить аналитическую записку для президента. Допустим,
президент получит эту записку, а кому он распишет ее
выполнение? Можно выступить с частной инициативой, но кто
будет воспринимать такую частную инициативу? Никто.
Поэтому проблему нужно решать в комплексе, а не как вопрос
одного учебника.
— Ладно, не будем о грустном. Вернемся лучше к
древнерусской словесности: вы сказали, что даже у ученых
возникли трудности с ее пониманием, а каково же детям
воспринимать этот материал?
древнерусской словесности: вы сказали, что даже у ученых
возникли трудности с ее пониманием, а каково же детям
воспринимать этот материал?
— Знаете, периодически мои бывшие студенты, а теперь
учителя, приглашают меня в школу прочитать лекцию. Недавно
я был в московской школе номер 8026, лекция была очень
сложная, тема — «Слово о полку Игореве». Я
рассказал о своем последнем исследовании — кто же является
автором «Слова», но не стал называть, а только
подвел к этому. И говорю: а теперь вы назовите имя этого
человека, потому что я вам дал девяносто пять процентов
знаний, осталось пять процентов додумать. Сидят, думают,
пытаются угадать, все неудачно. Вдруг один мальчик, самый
маленький, на последней парте, говорит: «Моисей,
монах Выдубицкого монастыря?» Я обрадовался:
«Умница! Правильно! А почему ты так решил?» И он
начинает мне доказывать, используя мою же логическую
систему. Потом мне их учитель сказал, что этот мальчик,
Лазарев Денис, из пятого класса перешел сразу в восьмой,
поэтому он и маленький. Но голова-то как работает! Вот
вам, пожалуйста. Другое дело, что современным школьникам,
с их клиповым сознанием, трудно выстроить логическую
причинно-следственную связь, а у этого мальчика, наверное
потому, что ему еще немного лет, не нарушились эти связи.
учителя, приглашают меня в школу прочитать лекцию. Недавно
я был в московской школе номер 8026, лекция была очень
сложная, тема — «Слово о полку Игореве». Я
рассказал о своем последнем исследовании — кто же является
автором «Слова», но не стал называть, а только
подвел к этому. И говорю: а теперь вы назовите имя этого
человека, потому что я вам дал девяносто пять процентов
знаний, осталось пять процентов додумать. Сидят, думают,
пытаются угадать, все неудачно. Вдруг один мальчик, самый
маленький, на последней парте, говорит: «Моисей,
монах Выдубицкого монастыря?» Я обрадовался:
«Умница! Правильно! А почему ты так решил?» И он
начинает мне доказывать, используя мою же логическую
систему. Потом мне их учитель сказал, что этот мальчик,
Лазарев Денис, из пятого класса перешел сразу в восьмой,
поэтому он и маленький. Но голова-то как работает! Вот
вам, пожалуйста. Другое дело, что современным школьникам,
с их клиповым сознанием, трудно выстроить логическую
причинно-следственную связь, а у этого мальчика, наверное
потому, что ему еще немного лет, не нарушились эти связи.
— А что вы думаете о предложении одного
священнослужителя изъять из школьной программы
произведения «о любви» Чехова, Бунина и Куприна?
То есть вопрос в следующем: все ли в классической
литературе способствует нравственному воспитанию
школьников?
священнослужителя изъять из школьной программы
произведения «о любви» Чехова, Бунина и Куприна?
То есть вопрос в следующем: все ли в классической
литературе способствует нравственному воспитанию
школьников?
— Нет, конечно.
— Некоторые считают, что, например, «Темные
аллеи» только подросткам и интересны, это их
проблематика.
аллеи» только подросткам и интересны, это их
проблематика.
— На самом деле это проблема не подростков, а взрослых.
Можно дать и «Темные аллеи», только не в школе.
Вопрос ведь не в том, что читать, а как. Когда, скажем,
пройден курс литературы за два или три года и уже есть
база у студентов или у выпускников школы, мы возвращаемся
к каким-то произведениям, которые умышленно пропустили, к
тем же «Темным аллеям» или к «Чистому
понедельнику». И что вы думаете: девяносто процентов
студентов правильно оценивают, что там происходит, то есть
подмена ценностей. А задача школы и вуза, собственно, и
состоит в том, чтобы научить отличать настоящие ценности
от мнимых. Те же «Темные аллеи» — замечательный
рассказ сам по себе, но его нужно разобрать, что к чему,
можно провести параллель с рассказами Чехова. Мы уже
говорили о необходимости рассматривать литературу в
контексте. Или тот же Бунин, например, посмотрите на его
духовные стихи — это действительно вершинная поэзия. Он
ведь за поэзию был избран академиком русской словесности и
получил три Пушкинские премии от Академии наук —
единственный в истории. Но его проза противоположна поэзии
по содержанию. Значит, вот новый контекст — проза и поэзия
одного и того же автора, конфликтующие друг с другом.
Можно дать и «Темные аллеи», только не в школе.
Вопрос ведь не в том, что читать, а как. Когда, скажем,
пройден курс литературы за два или три года и уже есть
база у студентов или у выпускников школы, мы возвращаемся
к каким-то произведениям, которые умышленно пропустили, к
тем же «Темным аллеям» или к «Чистому
понедельнику». И что вы думаете: девяносто процентов
студентов правильно оценивают, что там происходит, то есть
подмена ценностей. А задача школы и вуза, собственно, и
состоит в том, чтобы научить отличать настоящие ценности
от мнимых. Те же «Темные аллеи» — замечательный
рассказ сам по себе, но его нужно разобрать, что к чему,
можно провести параллель с рассказами Чехова. Мы уже
говорили о необходимости рассматривать литературу в
контексте. Или тот же Бунин, например, посмотрите на его
духовные стихи — это действительно вершинная поэзия. Он
ведь за поэзию был избран академиком русской словесности и
получил три Пушкинские премии от Академии наук —
единственный в истории. Но его проза противоположна поэзии
по содержанию. Значит, вот новый контекст — проза и поэзия
одного и того же автора, конфликтующие друг с другом.
* Судить о том, как далека программа по литературе от
русской культурной традиции, можно по учебнику для 9-го
класса под ред. Коровиной В. Я. (выдержал более 20
изданий). В разделе, посвященном древнерусской литературе,
читаем: «Древний человек на Руси верил, что князь
Владимир крестил Русь и что существуют бесы черные, с
крыльями и хвостами, соблазняющие на негодные
поступки» (стр. 9). То есть крещение Руси
представляется автору фактом мифологии, а не истории,
наряду с существованием невидимой нечисти. Полную
бессмыслицу текста выгодно оттеняет его стилистическое
убожество.
русской культурной традиции, можно по учебнику для 9-го
класса под ред. Коровиной В. Я. (выдержал более 20
изданий). В разделе, посвященном древнерусской литературе,
читаем: «Древний человек на Руси верил, что князь
Владимир крестил Русь и что существуют бесы черные, с
крыльями и хвостами, соблазняющие на негодные
поступки» (стр. 9). То есть крещение Руси
представляется автору фактом мифологии, а не истории,
наряду с существованием невидимой нечисти. Полную
бессмыслицу текста выгодно оттеняет его стилистическое
убожество.
