Москва, 27 февраля — Наша Держава. Становление собственной системы образования началось в России задолго до Петра I и вне западного влияния. Желание правительства и Церкви получить в стране, помимо училищ ремесленного и узконаправленного профессионального профиля, еще и качественные средние и высшие учебные заведения вызвало появление школы иеромонаха Тимофея на Московском печатном дворе. В рамках борьбы двух проектов образования в России, славяно-греческого и латинизированного,
появление школы иеромонаха Тимофея стало крупным успехом партии
грекофилов и заложило основу для создания Славяно-греко-латинской
академии.
появление школы иеромонаха Тимофея стало крупным успехом партии
грекофилов и заложило основу для создания Славяно-греко-латинской
академии.
1
Русская цивилизация постордынского времени прошла
чрезвычайно трудный путь к обретению самостоятельной национальной модели
просвещения.
чрезвычайно трудный путь к обретению самостоятельной национальной модели
просвещения.
На протяжении нескольких веков Северо-Восточная Русь жила в
отсутствии духовного просвещения (да и, строго говоря, вообще
какого-либо просвещения) как системы, как упорядоченного механизма
передачи и распространения знаний. Та часть удельного периода, которая
началась после Батыева нашествия и закончилась объединением разрозненных
русских земель в централизованное Московское государство, продлилась
два с половиной столетия. Держава Московская претерпела величественную
метаморфозу, превращаясь из второстепенного, совершенно незначительного
княжества в громадную Россию.
отсутствии духовного просвещения (да и, строго говоря, вообще
какого-либо просвещения) как системы, как упорядоченного механизма
передачи и распространения знаний. Та часть удельного периода, которая
началась после Батыева нашествия и закончилась объединением разрозненных
русских земель в централизованное Московское государство, продлилась
два с половиной столетия. Держава Московская претерпела величественную
метаморфозу, превращаясь из второстепенного, совершенно незначительного
княжества в громадную Россию.
На всем течении этой долгой эпохи летописи молчат о каких-либо
школах, о сколько-нибудь заметных попытках московских государей и глав
Церкви учредить некие образовательные заведения. Можно, конечно,
ссылаться на скудость источников. Но, во всяком случае, по ним отлично
видна физиономия самого времени, и она до крайности неблагоприятна для
масштабных просветительских проектов. Так что, даже если русская
летопись и умолчала о некой школе, можно не сомневаться, что само
существование училища в то время являлось редчайшим исключением.
школах, о сколько-нибудь заметных попытках московских государей и глав
Церкви учредить некие образовательные заведения. Можно, конечно,
ссылаться на скудость источников. Но, во всяком случае, по ним отлично
видна физиономия самого времени, и она до крайности неблагоприятна для
масштабных просветительских проектов. Так что, даже если русская
летопись и умолчала о некой школе, можно не сомневаться, что само
существование училища в то время являлось редчайшим исключением.
В XIV–XV веках на землях Московской Руси жили весьма ученые люди,
накапливались солидные книжные собрания, но… все это существовало
хаотично, вне какого-либо порядка, прочного устроения. Москва погружена
была в решение бесконечно сложных политических задач, которые оставляли
очень мало сил и средств на что-либо другое. Москву жгли татары. Москва
переходила из рук в руки, пока шла великая междоусобная свара между
потомками Дмитрия Донского — решалось семейное дело… с применением
больших ратей и заграничных союзников. Москва собирала земли и власть.
накапливались солидные книжные собрания, но… все это существовало
хаотично, вне какого-либо порядка, прочного устроения. Москва погружена
была в решение бесконечно сложных политических задач, которые оставляли
очень мало сил и средств на что-либо другое. Москву жгли татары. Москва
переходила из рук в руки, пока шла великая междоусобная свара между
потомками Дмитрия Донского — решалось семейное дело… с применением
больших ратей и заграничных союзников. Москва собирала земли и власть.
Не до просвещения было.
Лишь к концу XV века здесь выросла (точнее, накопилась) культурная
почва и установилась политическая стабильность. Новые обстоятельства
позволяли всерьез позаботиться о просвещении. Более того, новое
положение Москвы требовало подобных шагов. Белокаменная
Порфирогенита рисковала войти в сообщество христианских духовных
центров, не переменив варварских одежд. Остаться в роли безмозглой
силачки, над которой хихикают, как только она повернется спиной. Из
этого положения был лишь один выход: найти хороших учителей, дать стране
просвещение как систему, способную постоянно воспроизводить самое себя.
почва и установилась политическая стабильность. Новые обстоятельства
позволяли всерьез позаботиться о просвещении. Более того, новое
положение Москвы требовало подобных шагов. Белокаменная
Порфирогенита рисковала войти в сообщество христианских духовных
центров, не переменив варварских одежд. Остаться в роли безмозглой
силачки, над которой хихикают, как только она повернется спиной. Из
этого положения был лишь один выход: найти хороших учителей, дать стране
просвещение как систему, способную постоянно воспроизводить самое себя.
Недостаток его виден был на разных уровнях. Порой в иереи шел
полуграмотный человек, «едва бредущий» по Псалтыри. Житейская ситуация. А
порой русское духовенство сталкивалось с задачами, относящимися к
богословию высшего уровня сложности, и страдало от недостатка знаний,
позволяющих вести полноценное противоборство с духовным неприятелем. И
это уже трагедия…
полуграмотный человек, «едва бредущий» по Псалтыри. Житейская ситуация. А
порой русское духовенство сталкивалось с задачами, относящимися к
богословию высшего уровня сложности, и страдало от недостатка знаний,
позволяющих вести полноценное противоборство с духовным неприятелем. И
это уже трагедия…
С особенным жаром дискуссии полыхнули в Европе под влиянием
набирающего силу протестантизма — в середине XVI века. Одно дело —
проклинать «прескверных лютор», воевать с ними, отрицать их, определять
их чужесть интуитивно, и совсем другое — вести с ними серьезную
полемику. Ко временам правления Василия III и его сына, Ивана IV, сама
эпоха, громко стуча в ворота, потребовала развернуть государственную
мощь и церковную мудрость лицом к проблеме умственной скудости. Как
русскому правительству, так и русскому духовенству насущно требовалась
школа: и самое простое училище, и настоящая академия, сравнимая с
европейскими университетами.
набирающего силу протестантизма — в середине XVI века. Одно дело —
проклинать «прескверных лютор», воевать с ними, отрицать их, определять
их чужесть интуитивно, и совсем другое — вести с ними серьезную
полемику. Ко временам правления Василия III и его сына, Ивана IV, сама
эпоха, громко стуча в ворота, потребовала развернуть государственную
мощь и церковную мудрость лицом к проблеме умственной скудости. Как
русскому правительству, так и русскому духовенству насущно требовалась
школа: и самое простое училище, и настоящая академия, сравнимая с
европейскими университетами.
Светская и духовная власти ощутили новые потребности.
Государству были необходимы переводчики-полиглоты для дипломатической
службы и перевода западной литературы практического характера. Не менее
того правительство нуждалось в людях широкообразованных, способных
осваивать знания, относящиеся к прикладным специальностям: военному
искусству, чеканке монеты, фортификации, горному делу, всякого рода
промышленному производству и т.д.
службы и перевода западной литературы практического характера. Не менее
того правительство нуждалось в людях широкообразованных, способных
осваивать знания, относящиеся к прикладным специальностям: военному
искусству, чеканке монеты, фортификации, горному делу, всякого рода
промышленному производству и т.д.
Церковь же испытывала нужду в просвещенных деятелях, которые
совладали бы с титаническим объемом работы по исправлению богослужебных
книг, смогли бы переводить учительную литературу, вести диспуты с
униатами, еретиками и, позднее, расколоучителями, а также поддерживали
бы своей ученостью авторитет Московской иерархии на православном
Востоке.
совладали бы с титаническим объемом работы по исправлению богослужебных
книг, смогли бы переводить учительную литературу, вести диспуты с
униатами, еретиками и, позднее, расколоучителями, а также поддерживали
бы своей ученостью авторитет Московской иерархии на православном
Востоке.
Полтора столетия прошло под знаком великой жажды — жажды устроить собственную академию.
Русская культура XVI–XVII столетий, в отличие от периодов более
ранних, несет весьма отчетливые следы этатизации — иначе говоря,
огосударствления. Государство и церковь, также являющаяся одним из
составных элементов старомосковской государственности, настойчиво
стремились к введению в живописи, архитектуре, литературе определенных
канонов. Эти каноны должны были соответствовать четким догматическим и
каноническим требованиям. А от живописцев и духовных писателей
требовалось поддерживать образ величественной симфонии двух сил:
богоизбранного русского православного священства и могучего русского
православного царства.
ранних, несет весьма отчетливые следы этатизации — иначе говоря,
огосударствления. Государство и церковь, также являющаяся одним из
составных элементов старомосковской государственности, настойчиво
стремились к введению в живописи, архитектуре, литературе определенных
канонов. Эти каноны должны были соответствовать четким догматическим и
каноническим требованиям. А от живописцев и духовных писателей
требовалось поддерживать образ величественной симфонии двух сил:
богоизбранного русского православного священства и могучего русского
православного царства.
Подобное положение вещей происходило из тяжкого положения Московского
государства, окруженного сильными неприятелями и гораздо более
привычного к войнам, нежели к миру, из хозяйственной бедности страны и
ее малонаселенности. Единство власти, единство военной силы, политическое
единство, наконец, были насущно необходимы, и это делало почти
неизбежным единство идеологии. Роль частных лиц и даже целых
общественных групп как игроков на этом поле очень долго оставалась
незначительной.
государства, окруженного сильными неприятелями и гораздо более
привычного к войнам, нежели к миру, из хозяйственной бедности страны и
ее малонаселенности. Единство власти, единство военной силы, политическое
единство, наконец, были насущно необходимы, и это делало почти
неизбежным единство идеологии. Роль частных лиц и даже целых
общественных групп как игроков на этом поле очень долго оставалась
незначительной.
Русское просвещение, исключая лишь образование элементарного
характера, создавалось государством и Церковью, было поднято ими из
ничего до уровня, обеспечивавшего в будущем самостоятельное развитие.
Большая трагедия состоит в том, что будущее этим ресурсом не
воспользовалось…
характера, создавалось государством и Церковью, было поднято ими из
ничего до уровня, обеспечивавшего в будущем самостоятельное развитие.
Большая трагедия состоит в том, что будущее этим ресурсом не
воспользовалось…
2
Итак, еще в середине XVI столетия наши «книжники» —
средневековые интеллектуалы — всерьез заговорили о необходимости завести
училища. И действительно, в Москве рано появились «профессиональные»
школы, готовившие специалистов для приказных (управленческих)
учреждений. Они представляли собой нечто наподобие современных
техникумов. Талантливые русские дети обучались также вместе с детьми
московских иностранцев в школе Немецкой слободы. Однако сколько-нибудь
серьезное образование там дать не могли. Русская литература была
довольно бедна переводами тех сочинений, знакомство с которыми, по
понятиям того времени, делало человека образованным.
средневековые интеллектуалы — всерьез заговорили о необходимости завести
училища. И действительно, в Москве рано появились «профессиональные»
школы, готовившие специалистов для приказных (управленческих)
учреждений. Они представляли собой нечто наподобие современных
техникумов. Талантливые русские дети обучались также вместе с детьми
московских иностранцев в школе Немецкой слободы. Однако сколько-нибудь
серьезное образование там дать не могли. Русская литература была
довольно бедна переводами тех сочинений, знакомство с которыми, по
понятиям того времени, делало человека образованным.
Лишь освоение одного из универсальных языков науки и высокой культуры
могло обеспечить необходимый объем знаний. К ним в XVI–XVIII столетиях
относились греческий и латынь. Пока правительство и Церковь, радевшие об
учреждении полноценных школ, не нашли учителей, знавших эти языки, дело
просвещения стояло на месте.
могло обеспечить необходимый объем знаний. К ним в XVI–XVIII столетиях
относились греческий и латынь. Пока правительство и Церковь, радевшие об
учреждении полноценных школ, не нашли учителей, знавших эти языки, дело
просвещения стояло на месте.
Оправившись от Смуты, в середине XVII века Москва предприняла серию
попыток обзавестись преподавателями-греками. Известно, что в 30–70-х
годах в столице несколько раз основывались школы, где обучали
иностранным языкам — прежде всего латыни и греческому, реже польскому.
попыток обзавестись преподавателями-греками. Известно, что в 30–70-х
годах в столице несколько раз основывались школы, где обучали
иностранным языкам — прежде всего латыни и греческому, реже польскому.
В XVII веке русская культура в целом и русское просвещение в
частности прошли через полосу борьбы между «грекофилами» и
«латинствующими», иначе говоря — сторонниками ориентации на греческий
язык и греческую православную культуру или же на латынь и культуру
западноевропейскую. Вопрос о создании крупных училищ оказался напрямую
связан с этой дилеммой.
частности прошли через полосу борьбы между «грекофилами» и
«латинствующими», иначе говоря — сторонниками ориентации на греческий
язык и греческую православную культуру или же на латынь и культуру
западноевропейскую. Вопрос о создании крупных училищ оказался напрямую
связан с этой дилеммой.
Выбор языка обучения был исключительно важен. Греческий стоял ближе
византийской цивилизации и православию, а латынь приближала Россию к
Европе. Во всяком случае, к ее католической части…
византийской цивилизации и православию, а латынь приближала Россию к
Европе. Во всяком случае, к ее католической части…
Образование в Московском государстве играло роль ступени в духовном
просвещении личности, оно никогда не было простым актом получения
знаний. Церковь мощно влияла на все, что происходило в этой сфере.
Соответственно, устройство греческих училищ было для нее приоритетным.
просвещении личности, оно никогда не было простым актом получения
знаний. Церковь мощно влияла на все, что происходило в этой сфере.
Соответственно, устройство греческих училищ было для нее приоритетным.
В Москве с почетом принимали греков — выходцев со святого Афона, из
Святой земли и т.п. Их всячески старались склонить к преподавательской
работе. Однако сами приезжие греки нередко страдали недостатком
образованности. В их среде, существующей под пятой иноверных правителей,
внутри иноверного общества, духовное просвещение находилось в плачевном
состоянии. Некоторые из греческих «книжников» получили образование в
училищах латинизированного типа. Это создавало серьезную проблему. В
Москве, как писал прот. Георгий Флоровский, видели «беспокойную связь
“греческого” и “латинского”» и не без оснований опасались ее[1].
Святой земли и т.п. Их всячески старались склонить к преподавательской
работе. Однако сами приезжие греки нередко страдали недостатком
образованности. В их среде, существующей под пятой иноверных правителей,
внутри иноверного общества, духовное просвещение находилось в плачевном
состоянии. Некоторые из греческих «книжников» получили образование в
училищах латинизированного типа. Это создавало серьезную проблему. В
Москве, как писал прот. Георгий Флоровский, видели «беспокойную связь
“греческого” и “латинского”» и не без оснований опасались ее[1].
Кадровый резерв латинствующих был многочисленнее и сильнее по
качеству: его пополняли выходцы из западнорусского ученого монашества,
получавшего образование в школах латинского типа, коими обзавелись Киев,
Полоцк, Вильно… На них смотрели с еще большим подозрением, однако по
необходимости должны были пользоваться их услугами.
качеству: его пополняли выходцы из западнорусского ученого монашества,
получавшего образование в школах латинского типа, коими обзавелись Киев,
Полоцк, Вильно… На них смотрели с еще большим подозрением, однако по
необходимости должны были пользоваться их услугами.
Обе стороны выставляли своих «бойцов», и те десятилетиями вели между собой сражение.
3
Крупнейшим сторонником западной традиции просвещения
в России XVII столетия был Симеон Полоцкий. Родился он, скорее всего, в
Полоцке, который был в годы его детства и юности восточным порубежьем
Речи Посполитой. До пострижения в монахи Симеон Полоцкий носил имя
Самуил Петровский-Ситниянович. Образование он получил в
Киево-Могилянской «коллегии» (высшее учебное заведение), а дополнил его,
возможно, в академии города Вильно (ныне Вильнюс), но, скорее всего, в
Полоцкой иезуитской коллегии. Современники писали о Симеоне Полоцком,
что греческий язык и «греческие писания» были ему слабо знакомы. Он
получил знания в просветительской системе, основанной на латыни и
католической богословской культуре, хотя сам, по всей видимости,
сохранил верность православию. В 1656 году Симеон Полоцкий принял
иноческий сан и стал учительствовать в школе православного братства при
полоцком Богоявленском монастыре.
в России XVII столетия был Симеон Полоцкий. Родился он, скорее всего, в
Полоцке, который был в годы его детства и юности восточным порубежьем
Речи Посполитой. До пострижения в монахи Симеон Полоцкий носил имя
Самуил Петровский-Ситниянович. Образование он получил в
Киево-Могилянской «коллегии» (высшее учебное заведение), а дополнил его,
возможно, в академии города Вильно (ныне Вильнюс), но, скорее всего, в
Полоцкой иезуитской коллегии. Современники писали о Симеоне Полоцком,
что греческий язык и «греческие писания» были ему слабо знакомы. Он
получил знания в просветительской системе, основанной на латыни и
католической богословской культуре, хотя сам, по всей видимости,
сохранил верность православию. В 1656 году Симеон Полоцкий принял
иноческий сан и стал учительствовать в школе православного братства при
полоцком Богоявленском монастыре.
Он сочинял стихи. Именно поэтический дар Симеона Полоцкого поразил
царя Алексея Михайловича, проезжавшего через город во время очередной
русско-польской войны. В 1664 году Симеон Полоцкий навсегда переехал ко
двору своего нового покровителя, в Москву. Здесь он вызвал
многочисленные нарекания за пристрастие к «латынству», однако царское
расположение избавило его от неприятностей. Как церковный публицист,
Симеон Полоцкий оказал царю Алексею Михайловичу поддержку в борьбе со
староверами, в частности помог в конфликте с патриархом Никоном. Его
перу принадлежит полемический сборник «Жезл правления», заостренный
против сторонников «старой веры».
царя Алексея Михайловича, проезжавшего через город во время очередной
русско-польской войны. В 1664 году Симеон Полоцкий навсегда переехал ко
двору своего нового покровителя, в Москву. Здесь он вызвал
многочисленные нарекания за пристрастие к «латынству», однако царское
расположение избавило его от неприятностей. Как церковный публицист,
Симеон Полоцкий оказал царю Алексею Михайловичу поддержку в борьбе со
староверами, в частности помог в конфликте с патриархом Никоном. Его
перу принадлежит полемический сборник «Жезл правления», заостренный
против сторонников «старой веры».
Алексей Михайлович доверял Симеону Полоцкому и относился к нему
весьма благожелательно. «Книжнику» позволили вести занятия в небольшой
«латинской» школе. Кроме того, он был назначен воспитателем и духовным
наставником царских детей. Таким образом, Симеон Полоцкий оказал
колоссальное влияние на нескольких русских государей.
весьма благожелательно. «Книжнику» позволили вести занятия в небольшой
«латинской» школе. Кроме того, он был назначен воспитателем и духовным
наставником царских детей. Таким образом, Симеон Полоцкий оказал
колоссальное влияние на нескольких русских государей.
Федор Алексеевич, его ученик, взойдя на трон в 1676 году, заговорил о
соблюдении «общего блага» как главной задаче правления. Эта идея на сто
процентов принадлежит европейской общественной мысли и конечно же
заимствована царем у воспитателя. Очень скоро царь велел оборудовать
небольшую типографию и отдал ее под контроль Симеону Полоцкому — в
просветительских целях (1678). Эта печатня именуется в специальной
исторической литературе Верхней, формально ее возглавлял сам государь.
Таким образом, монаршее имя служило Симеону Полоцкому прекрасной защитой
от любых нападок на его издательскую деятельность. Сам патриарх не мог
контролировать содержание печатной продукции, выпускаемой по слову
государева наставника. Верхняя типография опубликовала сборник
проповедей Симеона Полоцкого «Обед душевный» и его же рифмованное
переложение Псалтыри. Помимо них, при Федоре Алексеевиче издавались и
другие тексты по выбору, а порой и с предисловиями Симеона Полоцкого.
соблюдении «общего блага» как главной задаче правления. Эта идея на сто
процентов принадлежит европейской общественной мысли и конечно же
заимствована царем у воспитателя. Очень скоро царь велел оборудовать
небольшую типографию и отдал ее под контроль Симеону Полоцкому — в
просветительских целях (1678). Эта печатня именуется в специальной
исторической литературе Верхней, формально ее возглавлял сам государь.
Таким образом, монаршее имя служило Симеону Полоцкому прекрасной защитой
от любых нападок на его издательскую деятельность. Сам патриарх не мог
контролировать содержание печатной продукции, выпускаемой по слову
государева наставника. Верхняя типография опубликовала сборник
проповедей Симеона Полоцкого «Обед душевный» и его же рифмованное
переложение Псалтыри. Помимо них, при Федоре Алексеевиче издавались и
другие тексты по выбору, а порой и с предисловиями Симеона Полоцкого.
Многие деяния царевны Софьи, да и Петра I[2],
а в особенности их тяга к Европе, объясняются педагогическими усилиями
Симеона Полоцкого. Этот белорусский просветитель играл роль канала для
европеизации России.
а в особенности их тяга к Европе, объясняются педагогическими усилиями
Симеона Полоцкого. Этот белорусский просветитель играл роль канала для
европеизации России.
Его обильное поэтическое творчество, публицистические и
нравоучительные труды направлены были к врачеванию «младоумного»
русского общества — по его мнению, слепого и непривычного к наукам.
Сторонники византийско-русской традиции просвещения видели в его трудах
высокомерное пренебрежение греко-православной образованностью.
нравоучительные труды направлены были к врачеванию «младоумного»
русского общества — по его мнению, слепого и непривычного к наукам.
Сторонники византийско-русской традиции просвещения видели в его трудах
высокомерное пренебрежение греко-православной образованностью.
По словам современного историка А.Панченко, придворный поэт и просветитель Симеон Полоцкий «окончил жизнь богатым человеком».
4
Самой видной фигурой грекофильского лагеря стал
Евфимий, келарь кремлевского Чудова монастыря. Этот человек имел даже
более многогранный талант, нежели Симеон Полоцкий. Всю жизнь он провел в
трудах. Ученик знаменитого книжника Епифания Славинецкого, Евфимий на
протяжении многих лет работал на печатном дворе. Он только писал сам,
готовил церковную литературу к печати, исправлял славянский перевод
некоторых частей Священного Писания.
Евфимий, келарь кремлевского Чудова монастыря. Этот человек имел даже
более многогранный талант, нежели Симеон Полоцкий. Всю жизнь он провел в
трудах. Ученик знаменитого книжника Епифания Славинецкого, Евфимий на
протяжении многих лет работал на печатном дворе. Он только писал сам,
готовил церковную литературу к печати, исправлял славянский перевод
некоторых частей Священного Писания.
Известен он прежде всего как полемист — едкий, остроумный и
остроязыкий, легко пускавшийся в дискуссии со старообрядцами, но больше
того — с «латинствующими». Из его публицистических сочинений более всего
известны «Остен» и «Воумление священникам». Евфимий Чудовский, не
лишенный поэтического дара, высмеивал в эпиграммах тексты Симеона
Полоцкого. А с его учеником Сильвестром Медведевым Евфимий бился
всерьез, отстаивая правоту восточного христианства по вопросу о
пресуществлении Святых Даров в евхаристии. Спор завели когда-то их
учителя — Епифаний Славинецкий и Симеон Полоцкий, дискуссия длилась
долго, показывая звенящую напряженность между двумя «идейными лагерями»
русских «книжников». Вообще, одна из главных тем Евфимия — защита учения
греческих святых отцов, греческой Церкви от искажений и ересей любого
рода. А в рассуждениях «латинствующих» он видел именно «яд ереси»,
гибельные уклонения.
остроязыкий, легко пускавшийся в дискуссии со старообрядцами, но больше
того — с «латинствующими». Из его публицистических сочинений более всего
известны «Остен» и «Воумление священникам». Евфимий Чудовский, не
лишенный поэтического дара, высмеивал в эпиграммах тексты Симеона
Полоцкого. А с его учеником Сильвестром Медведевым Евфимий бился
всерьез, отстаивая правоту восточного христианства по вопросу о
пресуществлении Святых Даров в евхаристии. Спор завели когда-то их
учителя — Епифаний Славинецкий и Симеон Полоцкий, дискуссия длилась
долго, показывая звенящую напряженность между двумя «идейными лагерями»
русских «книжников». Вообще, одна из главных тем Евфимия — защита учения
греческих святых отцов, греческой Церкви от искажений и ересей любого
рода. А в рассуждениях «латинствующих» он видел именно «яд ереси»,
гибельные уклонения.
Еще одна важная для него тема — преимущество греческого языка над
латынью при освоении книжной премудрости, высокой культуры. В трактате,
посвященном этому вопросу, Евфимий Чудовский прямо говорит: «Учитися нам
славяном потребнее и полезншее… греческаго и славенскаго [языков]», а
не латыни. Он дает культурные, исторические и богословские аргументы на
этот счет, но не удерживается и от иронии: «Овча подобна есть своей
матери всячески по виду и нраву, яко словенская писмена греческим
подобна суть: козлище же инородное аще чим малым и приуподобляется овце,
обаче всячески естеством и видом отсутствует и разнствует, яко и сия
латинския литеры греческим и славенским яко козлище овце много зело не
подобятся, греческая же писмена и славенская яко овча с материю…» В
другом трактате грекофилов, вышедшем из окружения Евфимия, связь с
греческим языком и культурой мотивируется прежде всего вероисповедными
причинами: «Подобает наипаче учитися гречески, понеже не токмо тем
языком вредится православная вера, яко латинским, но и зело
исправляется, и учити купно с славенским».
латынью при освоении книжной премудрости, высокой культуры. В трактате,
посвященном этому вопросу, Евфимий Чудовский прямо говорит: «Учитися нам
славяном потребнее и полезншее… греческаго и славенскаго [языков]», а
не латыни. Он дает культурные, исторические и богословские аргументы на
этот счет, но не удерживается и от иронии: «Овча подобна есть своей
матери всячески по виду и нраву, яко словенская писмена греческим
подобна суть: козлище же инородное аще чим малым и приуподобляется овце,
обаче всячески естеством и видом отсутствует и разнствует, яко и сия
латинския литеры греческим и славенским яко козлище овце много зело не
подобятся, греческая же писмена и славенская яко овча с материю…» В
другом трактате грекофилов, вышедшем из окружения Евфимия, связь с
греческим языком и культурой мотивируется прежде всего вероисповедными
причинами: «Подобает наипаче учитися гречески, понеже не токмо тем
языком вредится православная вера, яко латинским, но и зело
исправляется, и учити купно с славенским».
Зная особенную любовь Федора Алексеевича к Симеону Полоцкому, Евфимий
горько пошутил: «Ведати подобает, какося волк смиряет, когда овцу
уловляет или коня хватает: не только главою челом бьет к земле пред
овцою, но и на чреве ползает и хвостом ласкательно творит и очами
блистает весело, яко свечами. Овца же рассуждает, что у волка то же на
сердце, что и на хвосте. Не, бедная овечка! Плюй на его челобитье,
утекай от него, бежи!.. Потоля… ласкательствует, поколя зубов не
рознял… Тако некие человецы словами ласкательными глаголют и, пред
собою зрящее, хвалят яко с любовным беседуют, отшедши же уничижают и
оклеветают».
горько пошутил: «Ведати подобает, какося волк смиряет, когда овцу
уловляет или коня хватает: не только главою челом бьет к земле пред
овцою, но и на чреве ползает и хвостом ласкательно творит и очами
блистает весело, яко свечами. Овца же рассуждает, что у волка то же на
сердце, что и на хвосте. Не, бедная овечка! Плюй на его челобитье,
утекай от него, бежи!.. Потоля… ласкательствует, поколя зубов не
рознял… Тако некие человецы словами ласкательными глаголют и, пред
собою зрящее, хвалят яко с любовным беседуют, отшедши же уничижают и
оклеветают».
Этот монах прославился как духовный писатель своим живым языком,
способностью «русифицировать» понятия греческой богословской мысли, да и
просто делать русскими греческие слова — вплоть до изобретения новых
глаголов: «литургийствовать», «хиротонствовать». Будучи опытным
переводчиком и редактором, он чувствовал себя в стихии слова как рыба в
воде. Некоторые историки приписывают ему составление сборника русских
поговорок, пословиц, загадок.
способностью «русифицировать» понятия греческой богословской мысли, да и
просто делать русскими греческие слова — вплоть до изобретения новых
глаголов: «литургийствовать», «хиротонствовать». Будучи опытным
переводчиком и редактором, он чувствовал себя в стихии слова как рыба в
воде. Некоторые историки приписывают ему составление сборника русских
поговорок, пословиц, загадок.
5
К тому взлету, который произошел в 80-х годах XVII
века, просвещение на отечественной почве пришло в результате острой
борьбы идейных «партий», путем проб и ошибок, после долгого поиска форм
образования, в наибольшей степени удовлетворяющих запросам
старомосковского общества. Первые настоятельные попытки завести большую,
постоянно работающую школу предпринимались еще при государе Михаиле
Федоровиче и патриархе Филарете (30-е годы).
века, просвещение на отечественной почве пришло в результате острой
борьбы идейных «партий», путем проб и ошибок, после долгого поиска форм
образования, в наибольшей степени удовлетворяющих запросам
старомосковского общества. Первые настоятельные попытки завести большую,
постоянно работающую школу предпринимались еще при государе Михаиле
Федоровиче и патриархе Филарете (30-е годы).
И греческие, и латинские школы создавались на средства государства и
церкви, финансировались различными государевыми приказами или патриаршей
казной, но очень долго не могли приобрести должных масштабов. Они
объединяли единицы, в лучшем случае десяток учеников.
церкви, финансировались различными государевыми приказами или патриаршей
казной, но очень долго не могли приобрести должных масштабов. Они
объединяли единицы, в лучшем случае десяток учеников.
В числе подобных училищ:
— школа иеромонаха Иосифа, долгое время жившего на православном
Востоке, в частности, на Святом Афоне (работала очень недолго, в
1632–1633 годах);
Востоке, в частности, на Святом Афоне (работала очень недолго, в
1632–1633 годах);
— школа Арсения Грека, открывшаяся в 1649 году и получившая смешанный
греко-латинский характер (после нескольких месяцев работы преподавание в
ней прервалось из-за ссылки Арсения, но в 1653 году возобновилось);
греко-латинский характер (после нескольких месяцев работы преподавание в
ней прервалось из-за ссылки Арсения, но в 1653 году возобновилось);
— школа или скорее постоянный круг общения выдающегося книжника,
ритора и дидаскала Епифания Славинецкого с московскими интеллектуалами
(не ранее 1649 года);
ритора и дидаскала Епифания Славинецкого с московскими интеллектуалами
(не ранее 1649 года);
— школа Андреевского монастыря на Воробьевых горах, получавшая
деятельное вспомоществование от окольничего Ф.М. Ртищева (даты основания
и закрытия неизвестны);
деятельное вспомоществование от окольничего Ф.М. Ртищева (даты основания
и закрытия неизвестны);
— школа Симеона Полоцкого в Заиконоспасском монастыре, существовавшая в 1664–1668 годах;
— школа патриарших певчих, обучавшихся у «мастера греческого» старца
Мелетия при государе Алексее Михайловиче (основана не ранее 1656 года
при кремлевском Успенском соборе и работала с перерывами очень долго —
видимо, до начала 80-х годов);
Мелетия при государе Алексее Михайловиче (основана не ранее 1656 года
при кремлевском Успенском соборе и работала с перерывами очень долго —
видимо, до начала 80-х годов);
— школа в кремлевском Чудовом монастыре, действовавшая в 60-х — начале 70-х годов XVII столетия;
— школа Иеремии, пономаря церкви Двенадцати апостолов на патриаршем дворе (80-е годы).
Некоторые из них являлись элементарными училищами, другие тянулись к
статусу средних учебных заведений. А школа Симеона Полоцкого, кажется,
по представлениям XVII века была чем-то большим, нежели среднее училище,
но меньшим, нежели высшее учебное заведение — академия или университет.
Современные историки педагогики нередко называют такие училища
«повышенными» школами.
статусу средних учебных заведений. А школа Симеона Полоцкого, кажется,
по представлениям XVII века была чем-то большим, нежели среднее училище,
но меньшим, нежели высшее учебное заведение — академия или университет.
Современные историки педагогики нередко называют такие училища
«повышенными» школами.
Все перечисленные школы, взятые суммарно, составляют подготовительный
этап к более энергичным мерам по введению систематического образования
на русской почве. Все они существовали недолго и не приобрели ни
значительного масштаба, ни регулярного характера. Иногда вместо школы
знание передавалось путем «ученичества»: большой книжник брал одного или
несколько человек на обучение, но работал с ними как со «штучным
товаром», индивидуально. Подобный подход не требовал налаживания
«регулярного» школьного процесса. Вводить единичное ученичество «здесь и
сейчас» все же полезнее, чем откладывать передачу ценных знаний на те
времена, когда появится настоящая школа, ибо они утопали в туманном
завтра. Правда, оно, это ученичество, — всего лишь синица в руках…
этап к более энергичным мерам по введению систематического образования
на русской почве. Все они существовали недолго и не приобрели ни
значительного масштаба, ни регулярного характера. Иногда вместо школы
знание передавалось путем «ученичества»: большой книжник брал одного или
несколько человек на обучение, но работал с ними как со «штучным
товаром», индивидуально. Подобный подход не требовал налаживания
«регулярного» школьного процесса. Вводить единичное ученичество «здесь и
сейчас» все же полезнее, чем откладывать передачу ценных знаний на те
времена, когда появится настоящая школа, ибо они утопали в туманном
завтра. Правда, оно, это ученичество, — всего лишь синица в руках…
Нетрудно понять, какова причина неспешности русского правительства по
части практических действий. Первые три четверти столетия — до
крайности тяжелое для России время. Семь с лишним десятилетий до отказа
наполнены войнами, смутами и восстаниями, угрожавшими если не самому
существованию государства, то, по меньшей мере, безопасности внутренних
его областей. Казна вечно была пуста, внимание правительства редко
переходило от внешних и внутренних конфликтов к мирным делам
просвещения. Патриаршая казна оканчивала финансовый год, как правило, с
прибылью, но активность Церкви в сфере образования надолго затормозилась
той же Великой Смутой, расколом и девятилетним отсутствием вполне
законного патриарха — в 1658–1667 годах, после оставления Никоном
кафедры.
части практических действий. Первые три четверти столетия — до
крайности тяжелое для России время. Семь с лишним десятилетий до отказа
наполнены войнами, смутами и восстаниями, угрожавшими если не самому
существованию государства, то, по меньшей мере, безопасности внутренних
его областей. Казна вечно была пуста, внимание правительства редко
переходило от внешних и внутренних конфликтов к мирным делам
просвещения. Патриаршая казна оканчивала финансовый год, как правило, с
прибылью, но активность Церкви в сфере образования надолго затормозилась
той же Великой Смутой, расколом и девятилетним отсутствием вполне
законного патриарха — в 1658–1667 годах, после оставления Никоном
кафедры.
Для создания действительно крупного учебного заведения «повышенного
типа», действующего на постоянной основе, не хватало, помимо
стабильности, денег, еще и кадров. Не так просто оказалось заполучить
знающего, твердого в вере, склонного к преподаванию книжника, который
мог бы наладить учебный процесс. Один стар, другой подозревается в
измене православию, третий не желает задерживаться в русской столице, а
четвертый слаб знаниями.
типа», действующего на постоянной основе, не хватало, помимо
стабильности, денег, еще и кадров. Не так просто оказалось заполучить
знающего, твердого в вере, склонного к преподаванию книжника, который
мог бы наладить учебный процесс. Один стар, другой подозревается в
измене православию, третий не желает задерживаться в русской столице, а
четвертый слаб знаниями.
Вот и приходилось довольствоваться малыми, недолго существующими школами…
Почти все они располагались на территории Кремля либо Китай-города —
близ Никольского крестца, недалеко от Казанского собора. Тут же, у
Никольского крестца, бойко шла книжная торговля. Ее особенно оживляла
работа лавки Московского печатного двора, торговавшей его изданиями.
Московской типографии суждено было сыграть центральную роль в судьбах
отечественного образования. Не напрасно Никольскую улицу в Москве
называют «улицей русского просвещения».
близ Никольского крестца, недалеко от Казанского собора. Тут же, у
Никольского крестца, бойко шла книжная торговля. Ее особенно оживляла
работа лавки Московского печатного двора, торговавшей его изданиями.
Московской типографии суждено было сыграть центральную роль в судьбах
отечественного образования. Не напрасно Никольскую улицу в Москве
называют «улицей русского просвещения».
6
Первые печатные книги в Московском государстве
появились при Иване IV — скорее всего, в середине 50-х годов XVI
столетия. Где находилась та древнейшая типография и кто был ее
организатором, неизвестно. Однако некоторые книги, изданные ею, дошли до
наших дней.
появились при Иване IV — скорее всего, в середине 50-х годов XVI
столетия. Где находилась та древнейшая типография и кто был ее
организатором, неизвестно. Однако некоторые книги, изданные ею, дошли до
наших дней.
В 1563 году первопечатник Иван Федоров, бывший дьякон кремлевской
церкви Николы Гостунского, возглавил типографию, созданную по инициативе
государя Ивана IV и митрополита Макария. Она-то и стала предком
Московского печатного двора.
церкви Николы Гостунского, возглавил типографию, созданную по инициативе
государя Ивана IV и митрополита Макария. Она-то и стала предком
Московского печатного двора.
В 1564 году Федоров выпустил первую российскую печатную книгу,
имевшую точное указание места и времени издания, — «Апостол». Около 1566
года московские типографские мастера, видимо по поручению
правительства, переселились на территорию Речи Посполитой, чтобы нести
просвещение многочисленным православным общинам. Существует гипотеза (не
вполне доказанная), согласно которой Иван Федоров получил образование в
Краковском университете, а значит, культура западнорусского
(белорусского) православия была ему знакома. Его коллега по деятельности
на Московском печатном дворе Петр Тимофеев носил прозвище «Мстиславец»
и, скорее всего, происходил из белорусского города Мстиславля; он просто
возвращался на родину. Московские первопечатники начали работу в
Заблудове, у литовско-русского православного магната Г.А. Ходкевича, и
там выпустили «Учительное Евангелие». Позднее пути первопечатников
разошлись, они основали несколько новых типографий: Виленскую,
Львовскую, Острожскую. На землях Великого княжества Литовского два этих
мастера выпустили множество новых книг, и, по мнению знатоков истории
печати, повсюду их работа отличалась выдающимся качеством, высоким
уровнем художественного оформления. Особенно важной работой Ивана
Федорова стало издание первой полной славянской Библии (Острожская
Библия 1580 года).
имевшую точное указание места и времени издания, — «Апостол». Около 1566
года московские типографские мастера, видимо по поручению
правительства, переселились на территорию Речи Посполитой, чтобы нести
просвещение многочисленным православным общинам. Существует гипотеза (не
вполне доказанная), согласно которой Иван Федоров получил образование в
Краковском университете, а значит, культура западнорусского
(белорусского) православия была ему знакома. Его коллега по деятельности
на Московском печатном дворе Петр Тимофеев носил прозвище «Мстиславец»
и, скорее всего, происходил из белорусского города Мстиславля; он просто
возвращался на родину. Московские первопечатники начали работу в
Заблудове, у литовско-русского православного магната Г.А. Ходкевича, и
там выпустили «Учительное Евангелие». Позднее пути первопечатников
разошлись, они основали несколько новых типографий: Виленскую,
Львовскую, Острожскую. На землях Великого княжества Литовского два этих
мастера выпустили множество новых книг, и, по мнению знатоков истории
печати, повсюду их работа отличалась выдающимся качеством, высоким
уровнем художественного оформления. Особенно важной работой Ивана
Федорова стало издание первой полной славянской Библии (Острожская
Библия 1580 года).
С отъездом Федорова из России типографское дело в стране отнюдь не
пресеклось. Во второй половине 70-х годов большая печатня работала в
Александровской слободе. В преддверии утверждения патриаршества царь
Федор Иванович возобновил печатню в столице. С 1589 года, когда вышла
Постная Триодь московской печати, работа типографии в сердце России не
прекращалась (разве только ненадолго прервалась от бедствий Смуты).
пресеклось. Во второй половине 70-х годов большая печатня работала в
Александровской слободе. В преддверии утверждения патриаршества царь
Федор Иванович возобновил печатню в столице. С 1589 года, когда вышла
Постная Триодь московской печати, работа типографии в сердце России не
прекращалась (разве только ненадолго прервалась от бедствий Смуты).
За период без малого в полтора столетия — со времен правления Ивана
Грозного до Петровской эпохи — московские печатники выпустили многие
сотни изданий. Среди них основную массу составляли богослужебные книги,
но были также азбуки, пособия по военному искусству, исторические и
полемические сочинения, а также «Соборное уложение».
Грозного до Петровской эпохи — московские печатники выпустили многие
сотни изданий. Среди них основную массу составляли богослужебные книги,
но были также азбуки, пособия по военному искусству, исторические и
полемические сочинения, а также «Соборное уложение».
В Смуту печатный двор выезжал из Москвы, но затем, около 1615 года,
возобновил работу в столице. Его каменные палаты располагались в
Китай-городе, в районе современной Никольской улицы. Для управления им
было организовано особое государственное учреждение — приказ
Книгопечатного дела. В середине XVII столетия заезжие иностранцы
сравнивали печатный двор с крупнейшими европейскими предприятиями.
возобновил работу в столице. Его каменные палаты располагались в
Китай-городе, в районе современной Никольской улицы. Для управления им
было организовано особое государственное учреждение — приказ
Книгопечатного дела. В середине XVII столетия заезжие иностранцы
сравнивали печатный двор с крупнейшими европейскими предприятиями.
На закате правления Ивана Грозного и при его сыне — Федоре Ивановиче
главным мастером книгопечатного дела был Андроник Тимофеевич Невежа. При
государе Василии Шуйском типографом работал выдающийся «книжник»,
инженер и «литейных дел мастер» Анисим Радишевский. Во второй половине
XVII столетия на печатном дворе трудились два знаменитых книжника и
просветителя: Епифаний Славинецкий и Евфимий Чудовский. Все это персоны,
отличавшиеся высоким уровнем образованности. Печатный двор на
протяжении долгого времени был единственной по-настоящему крупной
типографией России, и власти заботились о том, чтобы там работали самые
просвещенные люди страны. Должность редактора на печатном дворе (или
«справщика», как тогда говорили) считалась весьма почетной.
главным мастером книгопечатного дела был Андроник Тимофеевич Невежа. При
государе Василии Шуйском типографом работал выдающийся «книжник»,
инженер и «литейных дел мастер» Анисим Радишевский. Во второй половине
XVII столетия на печатном дворе трудились два знаменитых книжника и
просветителя: Епифаний Славинецкий и Евфимий Чудовский. Все это персоны,
отличавшиеся высоким уровнем образованности. Печатный двор на
протяжении долгого времени был единственной по-настоящему крупной
типографией России, и власти заботились о том, чтобы там работали самые
просвещенные люди страны. Должность редактора на печатном дворе (или
«справщика», как тогда говорили) считалась весьма почетной.
С первых лет существования Китайгородской типографии тамошние
редакторы занимались книжной «справой». Для средневекового русского
общества эта работа значила исключительно много. На протяжении многих
веков, со времен крещения при святом Владимире, Русь каждый день
использовала богослужебные книги. Ими пользовались священники во всех
храмах и монастырях — от богатейших столичных обителей до беломорских
деревянных церковок, срубленных за один день. Для отправления разных
треб, для ведения церковного служения на каждый день, каждую неделю,
каждый месяц требуется целый комплект книг: минеи, триоди, октоихи,
часовники, сборники молитв, апостолы, псалтири и, конечно, большие
напрестольные евангелия. Они получали славянский перевод в разное время и
разного качества. Многие столетия их переписывали, делая ненамеренные
ошибки и невежественные «добавки»; кроме того, сама богослужебная
практика православного Востока знала разночтения и вариации, далеко не
все было строго унифицировано. До середины XV столетия на Руси об этом
не особенно беспокоились: был бы поп грамотен, была бы церковь, велась
бы служба, а в нюансы вникать могли немногие, да и те, кто мог, не
выказывали особенного желания. Все изменилось во второй половине XV
века. Пал главный оплот восточного христианства — Византия. Вместе с ней
под пятой турецких султанов оказались православные славянские земли. А
на месте деревянной лесной Руси, разрозненной и ведущей бесконечные
междоусобные войны, появилась колоссальная политическая сила — единое
Московское государство. Ему суждено было стать цитаделью православия.
Однако самое главное, то, что стояло в центре всей цивилизации, —
богослужение продолжало страдать пестротой, изобиловало искажениями.
редакторы занимались книжной «справой». Для средневекового русского
общества эта работа значила исключительно много. На протяжении многих
веков, со времен крещения при святом Владимире, Русь каждый день
использовала богослужебные книги. Ими пользовались священники во всех
храмах и монастырях — от богатейших столичных обителей до беломорских
деревянных церковок, срубленных за один день. Для отправления разных
треб, для ведения церковного служения на каждый день, каждую неделю,
каждый месяц требуется целый комплект книг: минеи, триоди, октоихи,
часовники, сборники молитв, апостолы, псалтири и, конечно, большие
напрестольные евангелия. Они получали славянский перевод в разное время и
разного качества. Многие столетия их переписывали, делая ненамеренные
ошибки и невежественные «добавки»; кроме того, сама богослужебная
практика православного Востока знала разночтения и вариации, далеко не
все было строго унифицировано. До середины XV столетия на Руси об этом
не особенно беспокоились: был бы поп грамотен, была бы церковь, велась
бы служба, а в нюансы вникать могли немногие, да и те, кто мог, не
выказывали особенного желания. Все изменилось во второй половине XV
века. Пал главный оплот восточного христианства — Византия. Вместе с ней
под пятой турецких султанов оказались православные славянские земли. А
на месте деревянной лесной Руси, разрозненной и ведущей бесконечные
междоусобные войны, появилась колоссальная политическая сила — единое
Московское государство. Ему суждено было стать цитаделью православия.
Однако самое главное, то, что стояло в центре всей цивилизации, —
богослужение продолжало страдать пестротой, изобиловало искажениями.
Так вот, введение книгопечатания означало унификацию богослужебной
практики в России. Справщики просматривали богослужебные книги,
сопоставляли их с греческими, южнославянскими и старинными русскими
образцами, ликвидировали ошибки, насколько хватало их знаний, и
публиковали итоговое издание по благословению митрополита (затем
патриарха) и указу царя. Рукописные книги, непроверенные и не имеющие
благословения со стороны высшей церковной власти, резко теряли ценность.
практики в России. Справщики просматривали богослужебные книги,
сопоставляли их с греческими, южнославянскими и старинными русскими
образцами, ликвидировали ошибки, насколько хватало их знаний, и
публиковали итоговое издание по благословению митрополита (затем
патриарха) и указу царя. Рукописные книги, непроверенные и не имеющие
благословения со стороны высшей церковной власти, резко теряли ценность.
Наверное, постепенно, за столетие-другое, справа привела бы к
желанному результату, если бы этой огромной работе не мешало несколько
обстоятельств.
желанному результату, если бы этой огромной работе не мешало несколько
обстоятельств.
Во-первых, некоторые правки образованных и умных редакторов
оспаривались, поскольку многим казалось, что они «рушат старину». А
пользование греческими и иными нерусскими образцами не всеми
воспринималось как благо: население Московского государства чувствовало
себя обособленным от всего прочего мира, как и население любой другой
цивилизации, это вполне нормально; оно не доверяло и православным
иерархам: грекам, болгарам, сербам. Ведь все эти народы были порабощены и
утратили политическую свободу. А по логике религиозного сознания тех
времен это, с одной стороны, могло означать кару Господню за грехи, а с
другой — подвергало их соблазну магометанства либо латынства… И
случалось так, что справщики подвергались за свою работу наказанию.
Однажды их даже позорили публично, на всю Москву, хотя впоследствии
признали правоту… Спорные моменты исправлялись в книгах, а потом
приходилось возвращать старую версию, поскольку новая после очередной
экспертизы представлялась старомосковским «книжникам» неверной.
оспаривались, поскольку многим казалось, что они «рушат старину». А
пользование греческими и иными нерусскими образцами не всеми
воспринималось как благо: население Московского государства чувствовало
себя обособленным от всего прочего мира, как и население любой другой
цивилизации, это вполне нормально; оно не доверяло и православным
иерархам: грекам, болгарам, сербам. Ведь все эти народы были порабощены и
утратили политическую свободу. А по логике религиозного сознания тех
времен это, с одной стороны, могло означать кару Господню за грехи, а с
другой — подвергало их соблазну магометанства либо латынства… И
случалось так, что справщики подвергались за свою работу наказанию.
Однажды их даже позорили публично, на всю Москву, хотя впоследствии
признали правоту… Спорные моменты исправлялись в книгах, а потом
приходилось возвращать старую версию, поскольку новая после очередной
экспертизы представлялась старомосковским «книжникам» неверной.
Во-вторых, в патриаршество Никона (1652–1658) было сделано сразу
несколько значительных исправлений, которые и стали одной из главных
причин церковного раскола. Таким образом, книжная справа, дело, казалось
бы, сугубо мирное, вызвала острый общественный конфликт. Движение
староверов сопротивлялось «новинам», а Церковь постепенно вводила
очередные изменения. Обе стороны проявили большое упорство, а
правительство еще и большую жестокость. Проводилась жесткая политика
замены старых, неисправленных книг новыми и подавления старообрядчества.
несколько значительных исправлений, которые и стали одной из главных
причин церковного раскола. Таким образом, книжная справа, дело, казалось
бы, сугубо мирное, вызвала острый общественный конфликт. Движение
староверов сопротивлялось «новинам», а Церковь постепенно вводила
очередные изменения. Обе стороны проявили большое упорство, а
правительство еще и большую жестокость. Проводилась жесткая политика
замены старых, неисправленных книг новыми и подавления старообрядчества.
В данном случае важно прежде всего то, что печатный двор оказался на
перекрестье главных культурных потоков, захлестывавших Москву. Здесь
сосредоточивалась московская ученость, здесь постепенно росло крупное
книжное собрание.
перекрестье главных культурных потоков, захлестывавших Москву. Здесь
сосредоточивалась московская ученость, здесь постепенно росло крупное
книжное собрание.
Неслучайно именно тут возникло и первое значительное
собственно-русское православное учреждение, связанное с просвещением. В
дальнейшем ему суждено было стать плацдармом для самостоятельного,
не-заемного направления просветительских усилий.
собственно-русское православное учреждение, связанное с просвещением. В
дальнейшем ему суждено было стать плацдармом для самостоятельного,
не-заемного направления просветительских усилий.
7
Первым крупным училищем повышенного типа[3] стала школа иеромонаха Тимофея, учрежденная на Московском печатном дворе в Китай-городе.
Личность иеромонаха Тимофея изучена отечественными историками
недостаточно: в его биографии обнаруживается больше загадок и умолчаний,
нежели точно установленных фактов. Между тем судьба этого
старомосковского просветителя представляет немалую ценность в истории
русской культуры — хотя бы потому, что он первым среди всех русских
ученых мужей назван в источниках «ректором». Ну а для жизнеописания царя
Федора Алексеевича эта персона имеет ключевое значение. Государь и
патриарх дали Тимофею высокое звание и способствовали успеху его
деятельности.
недостаточно: в его биографии обнаруживается больше загадок и умолчаний,
нежели точно установленных фактов. Между тем судьба этого
старомосковского просветителя представляет немалую ценность в истории
русской культуры — хотя бы потому, что он первым среди всех русских
ученых мужей назван в источниках «ректором». Ну а для жизнеописания царя
Федора Алексеевича эта персона имеет ключевое значение. Государь и
патриарх дали Тимофею высокое звание и способствовали успеху его
деятельности.
Впервые имя Тимофея всплывает в связи с секретной миссией чудовского
келаря Саввы, отправленной в 1666 году к православным греческим
иерархам.
келаря Саввы, отправленной в 1666 году к православным греческим
иерархам.
В цели миссии входило окончательно решить вопрос о Московском
патриаршем престоле, оставленном Никоном за восемь лет до того.
Необходимо было также добыть для Москвы опытного греческого учителя
(чего сделать не удалось) и решить ряд разведывательных задач. Тимофей,
сын иеромонаха Иоанникия, играл в составе русского посольства
второстепенную роль. Домой он вместе с Саввой и другими чинами
церковного представительства не вернулся.
патриаршем престоле, оставленном Никоном за восемь лет до того.
Необходимо было также добыть для Москвы опытного греческого учителя
(чего сделать не удалось) и решить ряд разведывательных задач. Тимофей,
сын иеромонаха Иоанникия, играл в составе русского посольства
второстепенную роль. Домой он вместе с Саввой и другими чинами
церковного представительства не вернулся.
Тимофей — первые годы иеродьякон, а потом иеромонах — оставался на
турецкой территории в течение долгих 14 лет. Он поселился у
Иерусалимского патриарха Досифея, став его доверенным лицом в отношениях
с московским правительством. Тимофей побывал в Палестине, Синайском
монастыре святой Екатерины и на Афоне, работал некоторое время
помощником при толмаче турецкого султана. В 70-х годах XVII века его
обучал в Константинополе известный греческий дидаскал Севаст Киминитис.
Кроме того, Тимофей посещал лекции в школе Манолакиса Касторианоса.
Когда к туркам прибывали русские послы, Тимофей тайно связывался с ними и
делился собранными сведениями. В 1679 году через посла Василия Даудова
он передал совет немедленно начать наступление на Азов и Крым. Тяжкая и
полная риска жизнь на чужбине, по словам Тимофея, стала ему невмоготу, и
зимой 1680/81 года иеромонах Тимофей возвратился в российские пределы.
турецкой территории в течение долгих 14 лет. Он поселился у
Иерусалимского патриарха Досифея, став его доверенным лицом в отношениях
с московским правительством. Тимофей побывал в Палестине, Синайском
монастыре святой Екатерины и на Афоне, работал некоторое время
помощником при толмаче турецкого султана. В 70-х годах XVII века его
обучал в Константинополе известный греческий дидаскал Севаст Киминитис.
Кроме того, Тимофей посещал лекции в школе Манолакиса Касторианоса.
Когда к туркам прибывали русские послы, Тимофей тайно связывался с ними и
делился собранными сведениями. В 1679 году через посла Василия Даудова
он передал совет немедленно начать наступление на Азов и Крым. Тяжкая и
полная риска жизнь на чужбине, по словам Тимофея, стала ему невмоготу, и
зимой 1680/81 года иеромонах Тимофей возвратился в российские пределы.
Историк Б.Л. Фонкич высказал иную мысль по поводу возвращения
иеромонаха Тимофея на родину: «Одной из важнейших задач, которую Досифей
надеялся решить с русской помощью, была задача основания в Москве
центра русского книгопечатания, где могли бы готовиться к изданию
многочисленные антилатинские полемические сочинения <…> Досифей,
однако, понимал, что для организации в Москве такого центра нужна была
не только греческая типография, но прежде всего — знавшие греческий язык
люди, которые могли бы быть справщиками и печатниками. Между тем, как
ему было, несомненно, хорошо известно, в русской столице таких людей
почти не было, как не существовало и учебного заведения для их
подготовки. Тимофей являлся исключительно подходящей фигурой на роль
основателя такого рода школы. Организация Тимофеем сразу же после его
появления в Москве греческого училища именно на печатном дворе
подтверждает наше предположение о значении планов Иерусалимского
патриарха о возвращении чудовского монаха на родину»[4].
иеромонаха Тимофея на родину: «Одной из важнейших задач, которую Досифей
надеялся решить с русской помощью, была задача основания в Москве
центра русского книгопечатания, где могли бы готовиться к изданию
многочисленные антилатинские полемические сочинения <…> Досифей,
однако, понимал, что для организации в Москве такого центра нужна была
не только греческая типография, но прежде всего — знавшие греческий язык
люди, которые могли бы быть справщиками и печатниками. Между тем, как
ему было, несомненно, хорошо известно, в русской столице таких людей
почти не было, как не существовало и учебного заведения для их
подготовки. Тимофей являлся исключительно подходящей фигурой на роль
основателя такого рода школы. Организация Тимофеем сразу же после его
появления в Москве греческого училища именно на печатном дворе
подтверждает наше предположение о значении планов Иерусалимского
патриарха о возвращении чудовского монаха на родину»[4].
Идея Б.Л. Фонкича остроумна, однако вызывает сомнения. Тимофей
отправился на православный Восток как агент священноначалия Русской
церкви. Как, почему он должен был сделаться агентом Иерусалимской церкви
в Москве? Из добрых отношений с Досифеем? Но Тимофей имел отличные
отношения и с патриархом Московским Иоакимом… К тому же непонятно,
зачем вообще русскому священнику оборачиваться верным агентом к услугам
греческого патриарха. Что касается учреждения греческой школы именно на
печатном дворе, то Китайгородская типография давала множество удобств к
подобного рода предприятию — помимо соответствия планам одного из владык
православного Востока.
отправился на православный Восток как агент священноначалия Русской
церкви. Как, почему он должен был сделаться агентом Иерусалимской церкви
в Москве? Из добрых отношений с Досифеем? Но Тимофей имел отличные
отношения и с патриархом Московским Иоакимом… К тому же непонятно,
зачем вообще русскому священнику оборачиваться верным агентом к услугам
греческого патриарха. Что касается учреждения греческой школы именно на
печатном дворе, то Китайгородская типография давала множество удобств к
подобного рода предприятию — помимо соответствия планам одного из владык
православного Востока.
Видимо, возвращение Тимофея объясняется проще: иеромонах соскучился
по родным местам и загорелся мечтой устроить на одной из московских улиц
такое же учебное заведение, как то, куда он ходил на лекции. Крупный
интеллектуал, он мог вести собственную «игру», совершенно не зависевшую
от интересов патриарха Иерусалимского.
по родным местам и загорелся мечтой устроить на одной из московских улиц
такое же учебное заведение, как то, куда он ходил на лекции. Крупный
интеллектуал, он мог вести собственную «игру», совершенно не зависевшую
от интересов патриарха Иерусалимского.
Странствуя по православному Востоку, Тимофей набрался знаний и
«навыче греческого языка». Прибыв в Москву, он представлен был царю
Федору Алексеевичу и поведал о плачевном состоянии «свободных греческих
наук <…> терпящих порабощение от тиранской руки турок». На общем
совете царь и патриарх Иоаким приняли решение «тамо умоляемое учение
зде насадити», то есть учредить в Москве греческую школу, Тимофея же
назначить ее ректором. Более достойного кандидата отыскать было трудно:
познания Тимофея, быть может, были не столь блестящие, но все же
считались солидными и сомнений не вызывали. Он даже приобрел почетное
прозвище «Грек»! Преданность же его Православной церкви и царствующей
династии Романовых прошла самую суровую проверку…
«навыче греческого языка». Прибыв в Москву, он представлен был царю
Федору Алексеевичу и поведал о плачевном состоянии «свободных греческих
наук <…> терпящих порабощение от тиранской руки турок». На общем
совете царь и патриарх Иоаким приняли решение «тамо умоляемое учение
зде насадити», то есть учредить в Москве греческую школу, Тимофея же
назначить ее ректором. Более достойного кандидата отыскать было трудно:
познания Тимофея, быть может, были не столь блестящие, но все же
считались солидными и сомнений не вызывали. Он даже приобрел почетное
прозвище «Грек»! Преданность же его Православной церкви и царствующей
династии Романовых прошла самую суровую проверку…
Роль государя Федора Алексеевича в этом деле огромна. Его решение
довести наконец до воплощения в жизнь старые планы, коими увлекался его
отец, стало решающим. Огромная глыба, запиравшая русскому просвещению
путь, оказалась сброшенной с дороги.
довести наконец до воплощения в жизнь старые планы, коими увлекался его
отец, стало решающим. Огромная глыба, запиравшая русскому просвещению
путь, оказалась сброшенной с дороги.
Здесь видно не простое следование воле патриарха или кого-то из вельмож, а самостоятельное действие молодого монарха.
Отроком царевич Федор учился, как уже говорилось, у Симеона
Полоцкого, видного просветителя. Опыт тех лет должен был подсказать ему,
сколь значительное благо получит Российское государство от полноценного
учебного заведения. А соработничество с Церковью определило, по какому
маршруту идти — церковная иерархия решительно предпочитала
греко-славянскую школу славяно-латинской. Поддержка патриарха Иоакима
означала, что часть расходов на содержание школы Церковь может взять на
себя[5].
Царь, вероятно, предпочел бы возложить заведывание училищем на Симеона
Полоцкого, уже руководившего небольшой школой при его отце, но ученый
белорус скончался еще в 1680 году… Иеромонах Тимофей пришелся кстати,
горел энтузиазмом, выглядел человеком одновременно ученым и
благонадежным. Ко всему прочему Россию вот уже несколько лет не
оставляла политическая стабильность. С Речью Посполитой и Швецией
сохранялись мирные отношения. После Чигирина, заключения Бахчисарайского
мирного договора 1681 года и возведения новых оборонительных линий на
юге страны Федор Алексеевич мог увериться в достаточной защищенности
своей державы от турок и татар. За все время царствования Федора
Алексеевича не вспыхнуло ни единого сколько-нибудь крупного восстания. А
значит, правительство получило шанс всерьез заняться тонкими,
требующими денег и тишины делами просвещения.
Полоцкого, видного просветителя. Опыт тех лет должен был подсказать ему,
сколь значительное благо получит Российское государство от полноценного
учебного заведения. А соработничество с Церковью определило, по какому
маршруту идти — церковная иерархия решительно предпочитала
греко-славянскую школу славяно-латинской. Поддержка патриарха Иоакима
означала, что часть расходов на содержание школы Церковь может взять на
себя[5].
Царь, вероятно, предпочел бы возложить заведывание училищем на Симеона
Полоцкого, уже руководившего небольшой школой при его отце, но ученый
белорус скончался еще в 1680 году… Иеромонах Тимофей пришелся кстати,
горел энтузиазмом, выглядел человеком одновременно ученым и
благонадежным. Ко всему прочему Россию вот уже несколько лет не
оставляла политическая стабильность. С Речью Посполитой и Швецией
сохранялись мирные отношения. После Чигирина, заключения Бахчисарайского
мирного договора 1681 года и возведения новых оборонительных линий на
юге страны Федор Алексеевич мог увериться в достаточной защищенности
своей державы от турок и татар. За все время царствования Федора
Алексеевича не вспыхнуло ни единого сколько-нибудь крупного восстания. А
значит, правительство получило шанс всерьез заняться тонкими,
требующими денег и тишины делами просвещения.
Государь решился: быть большой школе!
8
Тимофеевское училище открылось в апреле — начале мая
1681 года на Московском печатном дворе, в старом помещении типографской
библиотеки. Здесь учащиеся могли пользоваться обширным книжным
собранием. Тут они не испытывали недостатка в церковной литературе новой
печати, то есть исправленной при Никоне и после него. Старых,
дониконовских, книг им, разумеется, не давали.
1681 года на Московском печатном дворе, в старом помещении типографской
библиотеки. Здесь учащиеся могли пользоваться обширным книжным
собранием. Тут они не испытывали недостатка в церковной литературе новой
печати, то есть исправленной при Никоне и после него. Старых,
дониконовских, книг им, разумеется, не давали.
Через два с половиной года школа перебралась в две специально для
этой цели перестроенные каменные палаты с редкими тогда еще стеклянными
окнами. Они располагались на том же печатном дворе, рядом с двором князя
И.А. Воротынского. Это, вероятно, первое на Руси помещение, особо предназначенное к нуждам учебного процесса. Вокруг школьных палат возвели ограду. Поблизости поставили сарай для обучения маленьких детей славянской грамоте.
этой цели перестроенные каменные палаты с редкими тогда еще стеклянными
окнами. Они располагались на том же печатном дворе, рядом с двором князя
И.А. Воротынского. Это, вероятно, первое на Руси помещение, особо предназначенное к нуждам учебного процесса. Вокруг школьных палат возвели ограду. Поблизости поставили сарай для обучения маленьких детей славянской грамоте.
Поначалу в школе обреталось всего лишь 30–40 учеников, но их
количество быстро росло. К лету 1683 года число учащихся достигло 60
человек, осенью 1685 года — двух сотен, а в следующем году составило
наивысшую зафиксированную источниками цифру: 233 человека. Подобных
масштабов отечественное просвещение еще не знало. Среди воспитанников
Тимофея были патриаршие певчие, приказные подьячие, люди «всякого чина»,
в том числе «малые робята сироты» и московские греки.
количество быстро росло. К лету 1683 года число учащихся достигло 60
человек, осенью 1685 года — двух сотен, а в следующем году составило
наивысшую зафиксированную источниками цифру: 233 человека. Подобных
масштабов отечественное просвещение еще не знало. Среди воспитанников
Тимофея были патриаршие певчие, приказные подьячие, люди «всякого чина»,
в том числе «малые робята сироты» и московские греки.
Учеников разделили на два отделения, которые условно можно именовать
«славянским» и «греческим». Притом в греческом отделении числилось
значительное количество школяров: в 1683 году — 10–12 человек, в самом
конце 1683-го — январе 1684 года — 25–28 человек. Лучшие ученики
иеромонаха Тимофея вышли из греческого отделения, весной – осенью
1685-го — более 50, а в начале 1686-го — почти 70; от декабря 1683 года
сохранился полный список учащихся греческого отделения. Там учились лишь
самые способные, и именно они получали образование на уровне повышенной
школы.
«славянским» и «греческим». Притом в греческом отделении числилось
значительное количество школяров: в 1683 году — 10–12 человек, в самом
конце 1683-го — январе 1684 года — 25–28 человек. Лучшие ученики
иеромонаха Тимофея вышли из греческого отделения, весной – осенью
1685-го — более 50, а в начале 1686-го — почти 70; от декабря 1683 года
сохранился полный список учащихся греческого отделения. Там учились лишь
самые способные, и именно они получали образование на уровне повышенной
школы.
Ученый путешественник Энгельберт Кемпфер, посетивший Москву, летом
1683 года осматривал Китайгородскую типографию и тамошнюю школу. Его
допустили на занятия «славянского» отделения. По словам Кемпфера, один
класс объединял полсотни мальчиков, другой — еще десять ребят постарше.
1683 года осматривал Китайгородскую типографию и тамошнюю школу. Его
допустили на занятия «славянского» отделения. По словам Кемпфера, один
класс объединял полсотни мальчиков, другой — еще десять ребят постарше.
В годы расцвета школы более крупное «славянское» отделение объединяло 150–170 человек. Их обучали грамоте и письму.
В программу преподавания греческого отделения входили, помимо умения
говорить, читать и писать по-гречески и по-русски, грамматика,
диалектика и риторика, причем к последней добавлялись занятия историей,
географией — в качестве отдельных дисциплин (судя по обилию книг
исторического и географического содержания в библиотеке школы). Весьма
вероятно, в число предметов обучения вошла и пиитика — иначе зачем
попали в школьную библиотеку Эсхил, Эзоп, Аристофан, Гомер? Все это —
круг предметов западноевропейского, греческого или малороссийского
среднего учебного заведения. За образец явно были взяты именно греческие
школы православного Востока.
говорить, читать и писать по-гречески и по-русски, грамматика,
диалектика и риторика, причем к последней добавлялись занятия историей,
географией — в качестве отдельных дисциплин (судя по обилию книг
исторического и географического содержания в библиотеке школы). Весьма
вероятно, в число предметов обучения вошла и пиитика — иначе зачем
попали в школьную библиотеку Эсхил, Эзоп, Аристофан, Гомер? Все это —
круг предметов западноевропейского, греческого или малороссийского
среднего учебного заведения. За образец явно были взяты именно греческие
школы православного Востока.
Возможно, отдельные питомцы Тимофея удостаивались у ректора уроков
философии и богословия. Во всяком случае, для этого была заготовлена
солидная по объему литература[6].
философии и богословия. Во всяком случае, для этого была заготовлена
солидная по объему литература[6].
А философия и богословие, по понятиям XVII века, — предметы из программы высшего учебного заведения.
Учащихся делили на три класса, или, как тогда говорили, «статьи», по
признаку овладения постепенно усложняющейся учебной программой. Каждому
классу-«статье», или, если угодно, курсу, назначался свой староста —
помощник ректора.
признаку овладения постепенно усложняющейся учебной программой. Каждому
классу-«статье», или, если угодно, курсу, назначался свой староста —
помощник ректора.
Иеромонах Тимофей не только преподавал, он также превратился из
«книжника» в администратора с весьма широкой компетенцией. Ему пришлось
«надзирать» за учениками, управлять учителями и отвечать за финансовую
сторону деятельности школы. На него пали обязанности разрабатывать
учебные программы, думать о материальном обеспечении всего дела,
пополнять книгохранилище.
«книжника» в администратора с весьма широкой компетенцией. Ему пришлось
«надзирать» за учениками, управлять учителями и отвечать за финансовую
сторону деятельности школы. На него пали обязанности разрабатывать
учебные программы, думать о материальном обеспечении всего дела,
пополнять книгохранилище.
Последнее — особенно важно.
Большой, но узкоспециализированной типографской коллекции книг (в
основном церковного содержания) скоро перестало хватать. Специально для
училища была сформирована библиотека, включавшая русские и греческие
книги по философии, географии, медицине, арифметике, астрономии,
риторике и богословию, а также словари. Ученики Типографской школы имели
возможность ознакомиться с сочинениями Аристотеля, Платона, Демосфена,
Катона, Гиппократа, Галена, Гомера, Аристофана, Эсхила, Эзопа, Софокла,
Лукиана, Гесиода, Пифагора… Среди прочего им достались «Книга Аффония и
Ермогена риторика», «Книга новая философия Тырца Фронтисия», «Книга
Галена врача», «Цыфирь», «Книга Ипократова», «Лечебник». Они
использовали рукописные греческие азбуки, печатные грамматики,
разнообразные богослужебные и богословские книги. Последние были набраны
в изрядном количестве. Среди них — сочинения Иоанна Дамаскина, Иоанна
Златоуста, Григория Богослова, жития святых, Толковая Песнь Песней,
сборник «Пчела», Толковая литургия, некие «Вечерни» на греческом языке и
т.п. Учащимся достались также Космографии Герарда Меркатора и
Хронографы (сочинения по всемирной истории). Исторических сочинений в
тимофеевское книгохранилище попало изрядно: «История о Михаиле воеводе»,
сочинения Дионисия Галикарнасского, Диодора Сицилийского, Павсания,
Геродота, Аммиана Марцеллина.
основном церковного содержания) скоро перестало хватать. Специально для
училища была сформирована библиотека, включавшая русские и греческие
книги по философии, географии, медицине, арифметике, астрономии,
риторике и богословию, а также словари. Ученики Типографской школы имели
возможность ознакомиться с сочинениями Аристотеля, Платона, Демосфена,
Катона, Гиппократа, Галена, Гомера, Аристофана, Эсхила, Эзопа, Софокла,
Лукиана, Гесиода, Пифагора… Среди прочего им достались «Книга Аффония и
Ермогена риторика», «Книга новая философия Тырца Фронтисия», «Книга
Галена врача», «Цыфирь», «Книга Ипократова», «Лечебник». Они
использовали рукописные греческие азбуки, печатные грамматики,
разнообразные богослужебные и богословские книги. Последние были набраны
в изрядном количестве. Среди них — сочинения Иоанна Дамаскина, Иоанна
Златоуста, Григория Богослова, жития святых, Толковая Песнь Песней,
сборник «Пчела», Толковая литургия, некие «Вечерни» на греческом языке и
т.п. Учащимся достались также Космографии Герарда Меркатора и
Хронографы (сочинения по всемирной истории). Исторических сочинений в
тимофеевское книгохранилище попало изрядно: «История о Михаиле воеводе»,
сочинения Дионисия Галикарнасского, Диодора Сицилийского, Павсания,
Геродота, Аммиана Марцеллина.
Тимофею передали часть библиотеки покойного патриарха Никона. Для
него казна приобретала книги в московских торговых рядах и у столичных
греков. За книгами даже отправили в Константинополь особую «экспедицию»
из двух «московских гречан» — Кирилла Юрьева и Георгия Николаева[7].
По неполным данным сохранившихся приказных документов, школьную
библиотеку составляло 550–600 томов, в большинстве своем греческих.
Таким образом, книжное собрание Типографского училища определенно
входило в число крупнейших библиотек всего Московского государства.
него казна приобретала книги в московских торговых рядах и у столичных
греков. За книгами даже отправили в Константинополь особую «экспедицию»
из двух «московских гречан» — Кирилла Юрьева и Георгия Николаева[7].
По неполным данным сохранившихся приказных документов, школьную
библиотеку составляло 550–600 томов, в большинстве своем греческих.
Таким образом, книжное собрание Типографского училища определенно
входило в число крупнейших библиотек всего Московского государства.
Судя по реестрам церковных книжных собраний, куда поступили книги,
служившие пособиями для школяров иеромонаха Тимофея, некоторые из этих
древних «учебников» хранятся ныне в Синодальном собрании
Государственного исторического музея.
служившие пособиями для школяров иеромонаха Тимофея, некоторые из этих
древних «учебников» хранятся ныне в Синодальном собрании
Государственного исторического музея.
Учащимся каждые четыре месяца выплачивалась «стипендия», на которую
они могли существовать безбедно. Кроме того, им выдавались деньги на
одежду и обувь, подарки. От раза к разу их радовали, например,
«калачами». Из средств Приказа книгопечатного дела и патриаршей казны
получали жалованье учителя: сам ректор, а также преподаватели —
московский грек Мануил Григорьев (Манолис Григориопулос) Миндилинский,
святоафонский иеромонах Иоаким, известный старомосковский книжник Карион
Истомин (переводчик, поэт, а в 1698–1701 годах — глава Московского
печатного двора)[8].
они могли существовать безбедно. Кроме того, им выдавались деньги на
одежду и обувь, подарки. От раза к разу их радовали, например,
«калачами». Из средств Приказа книгопечатного дела и патриаршей казны
получали жалованье учителя: сам ректор, а также преподаватели —
московский грек Мануил Григорьев (Манолис Григориопулос) Миндилинский,
святоафонский иеромонах Иоаким, известный старомосковский книжник Карион
Истомин (переводчик, поэт, а в 1698–1701 годах — глава Московского
печатного двора)[8].
Притом ректор получал исключительно высокое для «книжника» жалованье:
50–60 рублей в год. Иеромонах Тимофей, кстати, звал в Москву и своего
знаменитого учителя Севаста Киминитиса, но тот не смог приехать…
50–60 рублей в год. Иеромонах Тимофей, кстати, звал в Москву и своего
знаменитого учителя Севаста Киминитиса, но тот не смог приехать…
Бумага, свечи, чернила, книги, мебель, услуги сторожей — все это
также приобреталось и оплачивалось для школы государством и Церковью.
также приобреталось и оплачивалось для школы государством и Церковью.
Выпускников Тимофеевской школы ожидали разные судьбы. Они становились
служащими Московского печатного двора, патриаршими певчими, занимали
различные должности в патриаршей администрации, а позднее — в
Славяно-греко-латинской академии.
служащими Московского печатного двора, патриаршими певчими, занимали
различные должности в патриаршей администрации, а позднее — в
Славяно-греко-латинской академии.
В годы своего ректорства иеромонах Тимофей пользовался
благорасположением патриарха Иоакима. Он попал в число патриарших
крестовых священников и занимал келью в доме святейшего патриарха. В
октябре 1681 года Тимофею было дано на платье 20 рублей серебром
(четыре-пять его месячных окладов); в ноябре того же года в кельи самого
патриарха и Тимофея был куплен «на завес» один и тот же материал —
«крашенин лазоревый», более не доставшийся никому из должностных лиц
патриаршего двора.
благорасположением патриарха Иоакима. Он попал в число патриарших
крестовых священников и занимал келью в доме святейшего патриарха. В
октябре 1681 года Тимофею было дано на платье 20 рублей серебром
(четыре-пять его месячных окладов); в ноябре того же года в кельи самого
патриарха и Тимофея был куплен «на завес» один и тот же материал —
«крашенин лазоревый», более не доставшийся никому из должностных лиц
патриаршего двора.
Позднее специально для ректора возвели дом — «каменную палатку
небольшую». Он даже обзавелся собственным возницей. Из постоянного роста
числа учащихся видно, что эти почести оказывались Тимофею не зря: под
его руководством школа завоевала у москвичей немалый авторитет.
небольшую». Он даже обзавелся собственным возницей. Из постоянного роста
числа учащихся видно, что эти почести оказывались Тимофею не зря: под
его руководством школа завоевала у москвичей немалый авторитет.
От Тимофеевской школы оставался один шаг до Академии. Первый русский
ректор сделал все от него зависящее, дабы появилась возможность уверенно
сделать этот шаг.
ректор сделал все от него зависящее, дабы появилась возможность уверенно
сделать этот шаг.
9
Вернемся к началу истории — учреждению повышенного
училища по велению царя Федора Алексеевича и патриарха Иоакима.
Государь, получивший личный опыт учебы скорее славяно-латинского типа,
нежели славяно-греческого, колебался: все ли сделано правильно? туда ли
он направил корабль русского просвещения?
училища по велению царя Федора Алексеевича и патриарха Иоакима.
Государь, получивший личный опыт учебы скорее славяно-латинского типа,
нежели славяно-греческого, колебался: все ли сделано правильно? туда ли
он направил корабль русского просвещения?
Ему нравился ход дел в Типографском училище. Как минимум, первое
время. По свидетельству Федора Поликарпова (одного из учеников
иеромонаха Тимофея), государь Федор Алексеевич и патриарх Иоаким то
вместе, то поврозь (!) «явным и тайным образом едва ли не всяку
седмицу* в типографию прихождаху утешатися духом о новом и неслыханном
деле, учащихся же ущедряху богатно одеждами, червонцы и прочими
привилегиями»[9].
Иными словами, учреждение школы, отданной под руководство Тимофея,
оценивалось царем как серьезное достижение. Но с течением времени Федор
Алексеевич, видимо, усомнился в том, что подобного училища для Москвы
достаточно. Патриарх, надо заметить, с неизменной доброжелательностью
оказывал покровительство Тимофею и его подопечным. Одаривал их, желал
видеть их искусство, а потому звал к себе в Крестовую палату на
Рождество и Пасху. Более того, лично посещал училище. А вот о визитах
монарха почти ничего не известно. Похоже, постепенно он несколько
охладел к собственному детищу.
время. По свидетельству Федора Поликарпова (одного из учеников
иеромонаха Тимофея), государь Федор Алексеевич и патриарх Иоаким то
вместе, то поврозь (!) «явным и тайным образом едва ли не всяку
седмицу* в типографию прихождаху утешатися духом о новом и неслыханном
деле, учащихся же ущедряху богатно одеждами, червонцы и прочими
привилегиями»[9].
Иными словами, учреждение школы, отданной под руководство Тимофея,
оценивалось царем как серьезное достижение. Но с течением времени Федор
Алексеевич, видимо, усомнился в том, что подобного училища для Москвы
достаточно. Патриарх, надо заметить, с неизменной доброжелательностью
оказывал покровительство Тимофею и его подопечным. Одаривал их, желал
видеть их искусство, а потому звал к себе в Крестовую палату на
Рождество и Пасху. Более того, лично посещал училище. А вот о визитах
монарха почти ничего не известно. Похоже, постепенно он несколько
охладел к собственному детищу.
Впрочем, иной причиной нежелания Федора Алексеевича посещать
Типографское училище могла стать его личная драма. Летом 1681 года на
молодого царя обрушился страшный удар: после родов, произведя на свет
царевича Илью, скончалась его горячо любимая жена Агафья Семеновна. А
неделю спустя ушел из жизни и ее младенец. Семейное счастье государя
рухнуло в одночасье. Вряд ли у него в ту пору хватало сил на
государственные дела, включая поддержку Тимофеевской школы…
Типографское училище могла стать его личная драма. Летом 1681 года на
молодого царя обрушился страшный удар: после родов, произведя на свет
царевича Илью, скончалась его горячо любимая жена Агафья Семеновна. А
неделю спустя ушел из жизни и ее младенец. Семейное счастье государя
рухнуло в одночасье. Вряд ли у него в ту пору хватало сил на
государственные дела, включая поддержку Тимофеевской школы…
Так или иначе, с течением времени Федору Алексеевичу захотелось
поставить новый опыт: попробовать в действии и славяно-латинский формат
образования. А для подобного училища требовался руководитель совсем
иного склада.
поставить новый опыт: попробовать в действии и славяно-латинский формат
образования. А для подобного училища требовался руководитель совсем
иного склада.
В Москве тогда собралась сильная партия малороссийских книжников.
Наибольшим авторитетом среди них пользовался ученик Симеона Полоцкого
Сильвестр Медведев.
Наибольшим авторитетом среди них пользовался ученик Симеона Полоцкого
Сильвестр Медведев.
Этот человек когда-то пользовался покровительством крупного дипломата
предыдущего царствования — А.Л. Ордина-Нащокина. Когда тот испытал
опалу, Медведев принял монашеский постриг. Ему пришлось на протяжении
нескольких лет жить на периферии. Но с воцарением Федора Алексеевича он
вернулся в столицу. Царь беседовал с ним, выслушал добрые рекомендации
от Симеона Полоцкого и объявил свою милость. Еще бы! Когда за человека
просит твой учитель, трудно отказать… Медведев какое-то время исполнял
обязанности личного секретаря при Симеоне Полоцком. Потом ему досталась
высокая должность на печатном дворе. Затем его возвели в «строители»
Заиконоспасского монастыря. А «строитель», по терминологии русского
иночества, вовсе не каменщик и не архитектор, а нечто вроде заместителя
или помощника при настоятеле. Монастырский «строитель» отвечает за
важнейшие хозяйственные дела. По большому счету Медведев оказался в
обители вторым человеком — после настоятеля. Духовные власти доверяли
ему вести полемику по религиозным вопросам с иноверцами. Одно время его
даже собирались приставить для учительства к царевичу Петру, как это
было когда-то с Федором Алексеевичем и Симеоном Полоцким. Но тут уж
воспротивился патриарх, ожидавший от Медведева влияния в латинском духе.
предыдущего царствования — А.Л. Ордина-Нащокина. Когда тот испытал
опалу, Медведев принял монашеский постриг. Ему пришлось на протяжении
нескольких лет жить на периферии. Но с воцарением Федора Алексеевича он
вернулся в столицу. Царь беседовал с ним, выслушал добрые рекомендации
от Симеона Полоцкого и объявил свою милость. Еще бы! Когда за человека
просит твой учитель, трудно отказать… Медведев какое-то время исполнял
обязанности личного секретаря при Симеоне Полоцком. Потом ему досталась
высокая должность на печатном дворе. Затем его возвели в «строители»
Заиконоспасского монастыря. А «строитель», по терминологии русского
иночества, вовсе не каменщик и не архитектор, а нечто вроде заместителя
или помощника при настоятеле. Монастырский «строитель» отвечает за
важнейшие хозяйственные дела. По большому счету Медведев оказался в
обители вторым человеком — после настоятеля. Духовные власти доверяли
ему вести полемику по религиозным вопросам с иноверцами. Одно время его
даже собирались приставить для учительства к царевичу Петру, как это
было когда-то с Федором Алексеевичем и Симеоном Полоцким. Но тут уж
воспротивился патриарх, ожидавший от Медведева влияния в латинском духе.
По словам историка средневековой русской литературы А.Панченко,
«после смерти Симеона Полоцкого… Сильвестр занял при дворе его место,
сохраненное им и в правление царевны Софии Алексеевны, — место
придворного поэта, проповедника и богослова». От своего покровителя он
унаследовал и богатое книжное собрание.
«после смерти Симеона Полоцкого… Сильвестр занял при дворе его место,
сохраненное им и в правление царевны Софии Алексеевны, — место
придворного поэта, проповедника и богослова». От своего покровителя он
унаследовал и богатое книжное собрание.
Иначе говоря, Медведев оказался своего рода духовным преемником Симеона Полоцкого.
Именно этой персоне Федор Алексеевич решил доверить прокладку «альтернативного маршрута» для русского просвещения.
В 1682 году школа Сильвестра Медведева начала свою деятельность в том
же Заиконоспасском монастыре, где преподавал когда-то Симеон Полоцкий.
Ясно, что ей предназначалась роль славяно-латинского училища. Школа
умещалась в двух подземных кельях обители, устроенных по царскому указу.
Она соседствовала с Типографской школой иеромонаха Тимофея — их
разделяло всего несколько домов по одной стороне улицы, — но в духовном
смысле отличалась от него разительно.
же Заиконоспасском монастыре, где преподавал когда-то Симеон Полоцкий.
Ясно, что ей предназначалась роль славяно-латинского училища. Школа
умещалась в двух подземных кельях обители, устроенных по царскому указу.
Она соседствовала с Типографской школой иеромонаха Тимофея — их
разделяло всего несколько домов по одной стороне улицы, — но в духовном
смысле отличалась от него разительно.
Затея с медведевской школой относится к последним месяцам
царствования Федора Алексеевича. Покровительство со стороны царя длилось
недолго. А патриарх такому начинанию вряд ли оказывал содействие:
Медведев представлял иную «книжную партию», от него небезосновательно
ждали латынничества. По документам не видно, чтобы Заиконоспасское
училище приобрело столь же серьезный масштаб, что и заведение на
печатном дворе. Медведев располагал первоклассной по тем временам
библиотекой — 630 названий книг на латыни, польском, старобелорусском и
греческом языках[10].
На время под его руководство перешел преподаватель Типографской школы
Карион Истомин. Но при всем том… Медведеву досталось весьма скромное
количество учеников. Их набиралось порядка двух десятков.
царствования Федора Алексеевича. Покровительство со стороны царя длилось
недолго. А патриарх такому начинанию вряд ли оказывал содействие:
Медведев представлял иную «книжную партию», от него небезосновательно
ждали латынничества. По документам не видно, чтобы Заиконоспасское
училище приобрело столь же серьезный масштаб, что и заведение на
печатном дворе. Медведев располагал первоклассной по тем временам
библиотекой — 630 названий книг на латыни, польском, старобелорусском и
греческом языках[10].
На время под его руководство перешел преподаватель Типографской школы
Карион Истомин. Но при всем том… Медведеву досталось весьма скромное
количество учеников. Их набиралось порядка двух десятков.
Скорее всего, Медведев не сумел вырастить из своей школы что-либо
сравнимое с училищем Тимофея по самой простой причине: немногие желали
отдавать ему своих детей. Славяно-греческое образование в глазах
москвичей выглядело роднее, «истиннее». Латынство отдавало еретичеством.
На латынство смотрели с подозрением. А учителя-греки, пришедшие к
Тимофею, — свои, православные, меньше причин бояться их. Да и патриарх
стоит у них за спиной.
сравнимое с училищем Тимофея по самой простой причине: немногие желали
отдавать ему своих детей. Славяно-греческое образование в глазах
москвичей выглядело роднее, «истиннее». Латынство отдавало еретичеством.
На латынство смотрели с подозрением. А учителя-греки, пришедшие к
Тимофею, — свои, православные, меньше причин бояться их. Да и патриарх
стоит у них за спиной.
Училище Медведева даже подверглось осторожной критике со стороны
патриарха Иерусалимского Досифея — великого сторонника греко-славянского
просвещения. Нахваливая «еллинскую» школу Тимофея в письме к Федору
Алексеевичу, он также намекает на неуместность иного образовательного
«формата»: «Благодарим Господа Бога, яко во дни святого вашего царствия
благоволи бытии в царствующем вашем граде еллинской школе: еллинским
языком писано Евангелие и Апостол, еллины бяше святи отцы, еллински
написашеся деяние святых соборов и святых отцов списание и все святые
церкви книги, и сие есть божественное дело, еже учити христианом
еллинский язык, им же разумети книги православные веры, якоже писании
суть, и познавати толкование их удобно. И наипаче, дабы отдалении были
от латинских, иже исполнены суть лукавства и прелести, ереси и безбожства (курсив мой. — Д.В.)»*.
патриарха Иерусалимского Досифея — великого сторонника греко-славянского
просвещения. Нахваливая «еллинскую» школу Тимофея в письме к Федору
Алексеевичу, он также намекает на неуместность иного образовательного
«формата»: «Благодарим Господа Бога, яко во дни святого вашего царствия
благоволи бытии в царствующем вашем граде еллинской школе: еллинским
языком писано Евангелие и Апостол, еллины бяше святи отцы, еллински
написашеся деяние святых соборов и святых отцов списание и все святые
церкви книги, и сие есть божественное дело, еже учити христианом
еллинский язык, им же разумети книги православные веры, якоже писании
суть, и познавати толкование их удобно. И наипаче, дабы отдалении были
от латинских, иже исполнены суть лукавства и прелести, ереси и безбожства (курсив мой. — Д.В.)»*.
Впрочем, письмо дошло до Москвы, когда царь уже скончался. Поколебало
бы оно решимость государя развивать и славяно-латинское просвещение?
Вряд ли. Раз уж свой патриарх не подорвал влияния Сильвестра Медведева
на государя, то где ж подорвать его чужому?
бы оно решимость государя развивать и славяно-латинское просвещение?
Вряд ли. Раз уж свой патриарх не подорвал влияния Сильвестра Медведева
на государя, то где ж подорвать его чужому?
10
Правительство решило создать из нескольких школ
единый учебный центр более высокого уровня. Идея открыть собственный,
русский университет («академию», по терминологии того времени)
обсуждалась давно. Ее, по всей видимости, лелеял ректор Типографского
училища, да не сумел найти преподавателей соответствующего уровня.
Думается, она была близка и Федору Алексеевичу, но он успел лишь
заложить основу для будущего учебного заведения подобного уровня.
Государь не дожил нескольких лет до его появления.
единый учебный центр более высокого уровня. Идея открыть собственный,
русский университет («академию», по терминологии того времени)
обсуждалась давно. Ее, по всей видимости, лелеял ректор Типографского
училища, да не сумел найти преподавателей соответствующего уровня.
Думается, она была близка и Федору Алексеевичу, но он успел лишь
заложить основу для будущего учебного заведения подобного уровня.
Государь не дожил нескольких лет до его появления.
Однако именно при его правлении была предпринята чрезвычайно важная
мера, ускорившая появление первой русской Академии. Она не относится к
административной сфере: тут все или почти все подготовил иеромонах
Тимофей. Но требовалось теоретическое осмысление того, каким
правительство хочет видеть высшее учебное заведение на московской почве.
мера, ускорившая появление первой русской Академии. Она не относится к
административной сфере: тут все или почти все подготовил иеромонах
Тимофей. Но требовалось теоретическое осмысление того, каким
правительство хочет видеть высшее учебное заведение на московской почве.
Между сентябрем 1681-го и апрелем 1682 года появился документ, в
котором суммировались требования государя и правящих кругов России к
подобному учреждению. Это знаменитая «Привилегия на Академию».
котором суммировались требования государя и правящих кругов России к
подобному учреждению. Это знаменитая «Привилегия на Академию».
Она разрабатывалась на протяжении последних месяцев жизни Федора
Алексеевича. Ее содержание — плод напряженного обсуждения,
происходившего между царем и средой «латинствующих» интеллектуалов
Москвы. Их духовный лидер, Сильвестр Медведев, создал бумагу, идущую в
русле чаяний Симеона Полоцкого. Он даже вставил туда цитаты из трудов
своего учителя. Такое цитирование, разумеется, рассчитано было на царя.
Федор Алексеевич с любовью воспринимал поучения, исходящие от Симеона
Полоцкого. Почтение к его памяти, проявленное Медведевым «со товарыщи»,
могло лишний раз побудить монарха к необходимым действиям. А само
составление документа шло на фоне энергичной подготовки к открытию
Заиконоспасского училища.
Алексеевича. Ее содержание — плод напряженного обсуждения,
происходившего между царем и средой «латинствующих» интеллектуалов
Москвы. Их духовный лидер, Сильвестр Медведев, создал бумагу, идущую в
русле чаяний Симеона Полоцкого. Он даже вставил туда цитаты из трудов
своего учителя. Такое цитирование, разумеется, рассчитано было на царя.
Федор Алексеевич с любовью воспринимал поучения, исходящие от Симеона
Полоцкого. Почтение к его памяти, проявленное Медведевым «со товарыщи»,
могло лишний раз побудить монарха к необходимым действиям. А само
составление документа шло на фоне энергичной подготовки к открытию
Заиконоспасского училища.
Прежде всего, будущую Академию планировалось разместить именно здесь,
в Заиконоспасской обители, на земле Китай-города. Иначе говоря, училищу
Сильвестра Медведева предназначалась судьба саженца, из которого
вырастет могучее древо Академии. Типографская школа, таким образом,
несмотря на все успехи ее ректора и учащихся, теряла в этом деле
приоритет.
в Заиконоспасской обители, на земле Китай-города. Иначе говоря, училищу
Сильвестра Медведева предназначалась судьба саженца, из которого
вырастет могучее древо Академии. Типографская школа, таким образом,
несмотря на все успехи ее ректора и учащихся, теряла в этом деле
приоритет.
Обучение предполагалось вести за счет казны. Государь оплачивал
строительство академических зданий, а также их оснащение, передавал
«блюстителю» собственную[11] библиотеку.
Такой порядок уже утвердился в прежних школах, в том числе и на
печатном дворе. Исключение составил, пожалуй, лишь книжный фонд: для
Типографской школы его специально закупали.
строительство академических зданий, а также их оснащение, передавал
«блюстителю» собственную[11] библиотеку.
Такой порядок уже утвердился в прежних школах, в том числе и на
печатном дворе. Исключение составил, пожалуй, лишь книжный фонд: для
Типографской школы его специально закупали.
Учениками могли стать люди разных сословий — та же бессословность царила и у Тимофея.
В отличие от Типографской школы, преподавательский коллектив получал
огромные средства на обеспечение и мог контролировать их самостоятельно.
Под Академию не только отдавался участок земли, к ней приписывались еще
семь монастырей и пустыней, Вышегородская волость Верейского уезда,
пасеки и пустоши в разных местах. Таким образом, учебное заведение не
должно было зависеть от состояния казны. Оно располагало бы собственным
изрядным доходом от земель и обителей.
огромные средства на обеспечение и мог контролировать их самостоятельно.
Под Академию не только отдавался участок земли, к ней приписывались еще
семь монастырей и пустыней, Вышегородская волость Верейского уезда,
пасеки и пустоши в разных местах. Таким образом, учебное заведение не
должно было зависеть от состояния казны. Оно располагало бы собственным
изрядным доходом от земель и обителей.
Круг основных предметов шире, нежели у Тимофея: грамматика, пиитика,
риторика, диалектика, «философия разумительная, естественная и нравная»,
богословие. «Науки», связанные с магией, не подходили для русской
Академии, хотя на Западе университетские ученые мужи их отнюдь не
чуждались. Да и сам Симеон Полоцкий баловался астрологией… На такие
предметы «Привилегия» накладывала прямой запрет.
риторика, диалектика, «философия разумительная, естественная и нравная»,
богословие. «Науки», связанные с магией, не подходили для русской
Академии, хотя на Западе университетские ученые мужи их отнюдь не
чуждались. Да и сам Симеон Полоцкий баловался астрологией… На такие
предметы «Привилегия» накладывала прямой запрет.
Преподавание собирались строить на основе четырех языков:
«славенского», «еллиногреческого», «польского» и «латинского». Когда-то
подобные планы строил Симеон Полоцкий, уступая, как видно, настояниям
Алексея Михайловича. Не зная греческого в достаточной степени, Симеон
Полоцкий все же соглашался на славяно-латино-греческий формат обучения.
Как видно, он рассчитывал отыскать греков-учителей и поделиться с ними
частью учебной программы. Для него и для Сильвестра Медведева основой
образования являлась, несомненно, латынь. И вот на это стоит обратить
особое внимание. По всей вероятности, не славяно-латинский, а
славяно-латино-греческий формат обучения явился, как и при Алексее
Михайловиче, плодом настояния самого монарха. Федор Алексеевич видел
самые очевидные плюсы Типографской школы; для него близость православия и
преподавания на греческом была естественной и понятной; он знал, сколь
негативно отреагирует Церковь на введение «голого» «латынничества», и
внутренне соглашался, надо полагать, с подобной реакцией. Таким образом,
Федор Алексеевич выступил, скорее всего, в роли силы, стремящейся к
сбалансированному формату образования, к соединению достоинств обоих
языков в учебном процессе.
«славенского», «еллиногреческого», «польского» и «латинского». Когда-то
подобные планы строил Симеон Полоцкий, уступая, как видно, настояниям
Алексея Михайловича. Не зная греческого в достаточной степени, Симеон
Полоцкий все же соглашался на славяно-латино-греческий формат обучения.
Как видно, он рассчитывал отыскать греков-учителей и поделиться с ними
частью учебной программы. Для него и для Сильвестра Медведева основой
образования являлась, несомненно, латынь. И вот на это стоит обратить
особое внимание. По всей вероятности, не славяно-латинский, а
славяно-латино-греческий формат обучения явился, как и при Алексее
Михайловиче, плодом настояния самого монарха. Федор Алексеевич видел
самые очевидные плюсы Типографской школы; для него близость православия и
преподавания на греческом была естественной и понятной; он знал, сколь
негативно отреагирует Церковь на введение «голого» «латынничества», и
внутренне соглашался, надо полагать, с подобной реакцией. Таким образом,
Федор Алексеевич выступил, скорее всего, в роли силы, стремящейся к
сбалансированному формату образования, к соединению достоинств обоих
языков в учебном процессе.
Академии давались широчайшие полномочия как учреждению по надзору за
чистотой православия. Его «блюстителю» и учителям вменялось в
обязанность бороться против колдовства, гадания, богохульства,
кощунства, ересей, любых миссионерских поползновений иноверцев. Речь
идет не только о роли «экспертов» по делам веры и «состязателей» в
межконфессиональных диспутах, нет. Имеется в виду активный надзор и
отчасти — карательные функции. Вот точная формулировка из «Привилегии»:
Академия учреждается, помимо всего прочего, еще и с целью «от всяких
еретиков и ересей православныя нашея восточныя веры охранения». Слава
богу, этого не произошло. Подобный заряд «Привилегии», если бы она
обрела силу государственного документа, придал бы просвещению на русской
почве мрачный вид. Невиданное дело! Такого не бывало ни в Западной
Европе, ни на православном Востоке! А захват столь мощного инструмента
«латинствующими» мог бы дать им серьезное средство для борьбы со
священноначалием Русской церкви. Не этого ли добивались Медведев и его
среда, включая в документ свирепые пункты о борьбе с иноверцами и
еретиками? Тут ведь спрятана целая инквизиция, и не очень понятно,
контролирует ее патриарх Московский или… сам должен ее побаиваться.
Что же тогда говорить о людях не столь высокопоставленных — например, о
«книжниках» из иного «идейного лагеря»?! Какого «книжника» нельзя
ущучить за «мудрование»…
чистотой православия. Его «блюстителю» и учителям вменялось в
обязанность бороться против колдовства, гадания, богохульства,
кощунства, ересей, любых миссионерских поползновений иноверцев. Речь
идет не только о роли «экспертов» по делам веры и «состязателей» в
межконфессиональных диспутах, нет. Имеется в виду активный надзор и
отчасти — карательные функции. Вот точная формулировка из «Привилегии»:
Академия учреждается, помимо всего прочего, еще и с целью «от всяких
еретиков и ересей православныя нашея восточныя веры охранения». Слава
богу, этого не произошло. Подобный заряд «Привилегии», если бы она
обрела силу государственного документа, придал бы просвещению на русской
почве мрачный вид. Невиданное дело! Такого не бывало ни в Западной
Европе, ни на православном Востоке! А захват столь мощного инструмента
«латинствующими» мог бы дать им серьезное средство для борьбы со
священноначалием Русской церкви. Не этого ли добивались Медведев и его
среда, включая в документ свирепые пункты о борьбе с иноверцами и
еретиками? Тут ведь спрятана целая инквизиция, и не очень понятно,
контролирует ее патриарх Московский или… сам должен ее побаиваться.
Что же тогда говорить о людях не столь высокопоставленных — например, о
«книжниках» из иного «идейного лагеря»?! Какого «книжника» нельзя
ущучить за «мудрование»…
Отсюда — очень серьезные требования к вероисповеданию самих учителей.
Их должны были назначать только из православных. К малороссам, а затем[12] и
к грекам выставлялось требование всесторонней проверки: нет ли в их
биографии каких-либо фактов измены православию? Особое сомнение вызывали
иноземцы, недавно перешедшие в православие из другой «веры». О них
сказано с предельной жесткостью: «А новопросвещенным от римския веры, и
люторския, и кальвинския и иных ересей приходящым в тех училищах
блюстителю и учителям, ради веры нашей лучшего хранения, весьма не быти,
ибо они обыкоша злохитростным образом тайно ереси своя помалу во
ученики вкореняти». Если же в преподавательский состав все-таки
затешется враг и начнет «каковая подлоги толкования или подлоги ко
усумнению нашея восточныя веры подлагати или… ону иным верам во всем
равенстве совершенном полагати, паче же аще кто из них начнет чуждую
веру римскую или ереси люторския и кальвинския и иныя какия похваляти, а
нашу православную веру укаряти или каковыя порочныя на ню словеса
произносити» — то да будет «извержен» из учителей и понесет иные
наказания. Упорствуя, не соглашаясь покаяться, такой лжеучитель может
удостоиться и сожжения, как сообщает «Привилегия». И в этих требованиях
чувствуется тяжелая рука патриарха Иоакима, опасавшегося допустить к
преподаванию волков в овечьей шкуре. А может быть… и самого Федора
Алексеевича: при всей тяге к реформам, к просвещению, он чуждался
религиозного вольнодумства. Любые шаги просвещения могли, по его
разумению, совершаться лишь на основе непоколебленного православия. Это
был глубоко православный человек и уступок иным верам, особенно
католицизму, на земле своей державы не допускал. Открытых, явных
католиков Россия тогда не любила, видя примеры жестокого гнета в
отношении православия на территории ближайшего соседа — Речи Посполитой.
Поляки своим примером вчистую отвратили Россию от католичества… Ну а
тайных католиков опасались еще больше, чем явных: к чему они скрывают
свою истинную сущность?
Их должны были назначать только из православных. К малороссам, а затем[12] и
к грекам выставлялось требование всесторонней проверки: нет ли в их
биографии каких-либо фактов измены православию? Особое сомнение вызывали
иноземцы, недавно перешедшие в православие из другой «веры». О них
сказано с предельной жесткостью: «А новопросвещенным от римския веры, и
люторския, и кальвинския и иных ересей приходящым в тех училищах
блюстителю и учителям, ради веры нашей лучшего хранения, весьма не быти,
ибо они обыкоша злохитростным образом тайно ереси своя помалу во
ученики вкореняти». Если же в преподавательский состав все-таки
затешется враг и начнет «каковая подлоги толкования или подлоги ко
усумнению нашея восточныя веры подлагати или… ону иным верам во всем
равенстве совершенном полагати, паче же аще кто из них начнет чуждую
веру римскую или ереси люторския и кальвинския и иныя какия похваляти, а
нашу православную веру укаряти или каковыя порочныя на ню словеса
произносити» — то да будет «извержен» из учителей и понесет иные
наказания. Упорствуя, не соглашаясь покаяться, такой лжеучитель может
удостоиться и сожжения, как сообщает «Привилегия». И в этих требованиях
чувствуется тяжелая рука патриарха Иоакима, опасавшегося допустить к
преподаванию волков в овечьей шкуре. А может быть… и самого Федора
Алексеевича: при всей тяге к реформам, к просвещению, он чуждался
религиозного вольнодумства. Любые шаги просвещения могли, по его
разумению, совершаться лишь на основе непоколебленного православия. Это
был глубоко православный человек и уступок иным верам, особенно
католицизму, на земле своей державы не допускал. Открытых, явных
католиков Россия тогда не любила, видя примеры жестокого гнета в
отношении православия на территории ближайшего соседа — Речи Посполитой.
Поляки своим примером вчистую отвратили Россию от католичества… Ну а
тайных католиков опасались еще больше, чем явных: к чему они скрывают
свою истинную сущность?
«Привилегия» составлена от имени Федора Алексеевича. Оставалось лишь доработать ее и придать ей характер государева указа.
Но… государь Федор Алексеевич скончался, не успев окончательно
утвердить «Привилегию». Возможно, с монаршей точки зрения, она нуждалась
в доделках или даже в коренной переработке. Нет никакой возможности
определить степень согласия царя с содержанием «Привилегии». Бог весть,
допустил бы он создание подобного трибунала по духовным делам. Одно дело
— Академия, славное начинание, и совсем другое — религиозная полиция.
Ясно одно: общее направление документа совпадало с чаяниями русского монарха. Хотя бы в той части, где говорилось об учебном процессе.
утвердить «Привилегию». Возможно, с монаршей точки зрения, она нуждалась
в доделках или даже в коренной переработке. Нет никакой возможности
определить степень согласия царя с содержанием «Привилегии». Бог весть,
допустил бы он создание подобного трибунала по духовным делам. Одно дело
— Академия, славное начинание, и совсем другое — религиозная полиция.
Ясно одно: общее направление документа совпадало с чаяниями русского монарха. Хотя бы в той части, где говорилось об учебном процессе.
В любом случае для Медведева и «латинствующих» смерть царя — страшный
удар. Величественные планы рухнули в одночасье! «Привилегия» не
получила практической силы даже в самых бесспорных ее предложениях…
удар. Величественные планы рухнули в одночасье! «Привилегия» не
получила практической силы даже в самых бесспорных ее предложениях…
Им оставалось уповать на благоволение преемницы Федора Алексеевича.
И Сильвестр Медведев деятельно поддержал царевну Софью, ставшую после
кончины Федора Алексеевича правительницей России. Именно она руководила
страной из-за спины малолетнего царя Петра и хворого царя Ивана. Доброе
отношение со стороны Софьи обеспечивало Заиконоспасской школе прочное
положение. Быть бы Медведеву главой русской Академии! Он желал этого и
энергично добивался. В январе 1685 года он подал «Привилегию» Софье,
снабдив ее безобразными виршами собственного сочинения:
кончины Федора Алексеевича правительницей России. Именно она руководила
страной из-за спины малолетнего царя Петра и хворого царя Ивана. Доброе
отношение со стороны Софьи обеспечивало Заиконоспасской школе прочное
положение. Быть бы Медведеву главой русской Академии! Он желал этого и
энергично добивался. В январе 1685 года он подал «Привилегию» Софье,
снабдив ее безобразными виршами собственного сочинения:
Пресветлая дщерь пресветлаго царя,
Многих царств и княжеств,
земель государя,
земель государя,
Благоверная велия царевна
Премудра Софиа Алексиевна,
От Пресвятыя Троицы возлюблена,
Ея святыми дары одаренна.
По имени ти жизнь твою ведеши,
Дивная рчеши, мудрая дееши
Слично Софии выну мудрой житии,
Да вещь с именем точна может
бытии…
бытии…
Сама ты Богом самем умудрена,
Премудростию свыше
предпочтена.
предпочтена.
Яже мудрость тя учит божественным,
Сущым духовным
вышеестественным.
вышеестественным.
Елико небо земли удаленно,
И паче ся светло еси украшено:
Толико мудрость, юже небо родит,
Земную светом правды
превосходит.
превосходит.
И паче земли, коль небо велико,
Мудрость небесна над
земну толико,
земну толико,
Ею же царство правящи трудишся,
И тою Россы просветити
тщишься…
тщишься…
и т.п.
Торопился человек…
Но появление в Москве двух столпов греческого «формата» в просвещении
— братьев Иоанникия и Софрония Лихудов — дало противоположной «партии»
решительный перевес. Патриарх Иоаким поддержал их. А такая поддержка
решала очень многое не только с духовной, но и с политической точки
зрения.
— братьев Иоанникия и Софрония Лихудов — дало противоположной «партии»
решительный перевес. Патриарх Иоаким поддержал их. А такая поддержка
решала очень многое не только с духовной, но и с политической точки
зрения.
Царевна Софья правила страной, но ее положение оставалось
неустойчивым: подрастет братец Петруша, и придется оставить власть.
Более того, в любой момент какая-нибудь мощная аристократическая
группировка именем одного из братьев могла силой отобрать у Софьи бразды
правления. Стоит ли ссориться с патриархом, имея под ногами столь
зыбкую почву? Пышная лесть Сильвестра Медведева не могла перевесить
гораздо более веские доводы политического свойства.
неустойчивым: подрастет братец Петруша, и придется оставить власть.
Более того, в любой момент какая-нибудь мощная аристократическая
группировка именем одного из братьев могла силой отобрать у Софьи бразды
правления. Стоит ли ссориться с патриархом, имея под ногами столь
зыбкую почву? Пышная лесть Сильвестра Медведева не могла перевесить
гораздо более веские доводы политического свойства.
Лихудам досталось право объединить московские школы и создать Академию.
Ученик Симеона Полоцкого потерпел полное поражение. Поданная Софье
«Привилегия» не получила никакого значения, помимо чисто теоретического.
Школа Медведева протянула до 1687 года, а затем Лихудам досталась не
только его мечта, но и его ученики…
«Привилегия» не получила никакого значения, помимо чисто теоретического.
Школа Медведева протянула до 1687 года, а затем Лихудам досталась не
только его мечта, но и его ученики…
11
Итак, весной 1685 года в Москву прибыли ученые греки
— братья Иоанникий и Софроний Лихуды. При поддержке правительства они
открыли еще одну школу — в Богоявленском монастыре.
— братья Иоанникий и Софроний Лихуды. При поддержке правительства они
открыли еще одну школу — в Богоявленском монастыре.
Летом под их руководство передали семь лучших учеников Типографской школы[13].
Потом эти два учебных заведения оказались слиты воедино, «греческое
отделение» школы иеромонаха Тимофея перешло к Лихудам и составило у них
большую часть учащихся. Зимой 1687/88 года Тимофеевское училище
прекратило свое существование, а часть его воспитанников продолжила
получать образование у Лихудов.
Потом эти два учебных заведения оказались слиты воедино, «греческое
отделение» школы иеромонаха Тимофея перешло к Лихудам и составило у них
большую часть учащихся. Зимой 1687/88 года Тимофеевское училище
прекратило свое существование, а часть его воспитанников продолжила
получать образование у Лихудов.
«Выходцы» из Типографской школы с первых шагов лихудского училища
составляли его ядро, наиболее подготовленный материал для дальнейшего
совершенствования в науках. По словам того же Б.Л. Фонкича, «уровень
преподавания в Типографской школе был, по-видимому, высок. В научной
литературе встречаются указания на то, что Николай Семенов, Федор
Поликарпов и Алексей Кириллов, проучившись у Лихудов всего два года,
оказались в состоянии за очень короткий срок перевести с греческого
языка на русский большое и сложное богословское сочинение своих учителей
— “Акос”. При этом, однако, упускают из виду, что до того, как
названные воспитанники Академии попали туда, они в течение четырех лет
обучались в Типографской школе, где, по-видимому, прошли полный курс
среднего учебного заведения и настолько овладели греческим языком, что
смогли сразу же продолжить занятия у Лихудов, которые по прибытии в
Москву совсем не знали русского языка»*. К этому следовало бы добавить,
что бывшие ученики Тимофея Николай Семенов и Федор Поликарпов после
удаления от дел Лихудов возглавляли некоторое время созданную греками
Академию; в 1698 году Николай Семенов написал «добрым мастерством» в
патриаршую казну хронограф, переведенный «с греколатинского языка», и
создал объемистую (23 тетради) рукопись толкований на все соборные
послания.
составляли его ядро, наиболее подготовленный материал для дальнейшего
совершенствования в науках. По словам того же Б.Л. Фонкича, «уровень
преподавания в Типографской школе был, по-видимому, высок. В научной
литературе встречаются указания на то, что Николай Семенов, Федор
Поликарпов и Алексей Кириллов, проучившись у Лихудов всего два года,
оказались в состоянии за очень короткий срок перевести с греческого
языка на русский большое и сложное богословское сочинение своих учителей
— “Акос”. При этом, однако, упускают из виду, что до того, как
названные воспитанники Академии попали туда, они в течение четырех лет
обучались в Типографской школе, где, по-видимому, прошли полный курс
среднего учебного заведения и настолько овладели греческим языком, что
смогли сразу же продолжить занятия у Лихудов, которые по прибытии в
Москву совсем не знали русского языка»*. К этому следовало бы добавить,
что бывшие ученики Тимофея Николай Семенов и Федор Поликарпов после
удаления от дел Лихудов возглавляли некоторое время созданную греками
Академию; в 1698 году Николай Семенов написал «добрым мастерством» в
патриаршую казну хронограф, переведенный «с греколатинского языка», и
создал объемистую (23 тетради) рукопись толкований на все соборные
послания.
Вопрос об уровне школы иеромонаха Тимофея достоин особого внимания.
Определяли его по-разному. Н.Ф. Каптерев проявил здесь критицизма более
всех, объявив Тимофеевское училище «элементарной школой, то есть низшей,
начальной; у него нашлось немало сторонников». Л.В. Волков полагал, что
в Типографской школе сочетались начальный класс и училище для
подготовки переводчиков печатного двора; в принципе, по его мнению,
программа преподаваемых предметов была более узкой сравнительно с
учебными заведениями «типа средних школ». А.И. Рогов, а затем В.С.
Румянцева отмечали, что наряду с начальным был организован также и
средний класс. Б.Л. Фонкич был совершенно уверен в том, что это среднее
учебное заведение, распространенного в грекоправославном мире типа;
восхождение к высшей школе, очевидно, было запланировано ректором:
именно для этого он позвал в Москву авторитетного греческого дидаскала
Севаста Киминитиса, а также приобрел целый ряд книг, необходимых для
учебы в академии (а не в среднем учебном заведении); однако отказ
последнего и отсутствие иных кадров, способных поднять на требуемый
уровень обучение в Типографской школе, не позволили амбициозному проекту
Тимофея осуществиться. По мнению исследователя, в пользу его
утверждения о том, что Тимофеевское училище не дотянуло до уровня высшей
школы, свидетельствует отношение к нему Патриаршего казенного приказа.
Как только прибывшие в Москву Лихуды открыли Богоявленскую школу и
стали, подобно Тимофею, получать вместе со своими учениками регулярные
денежные выдачи из казны Патриаршего дома, в записях расходных книг
названного приказа сразу же обозначилось отличие в именовании учителей
Богоявленской и Типографской школ — Лихуды несколько раз названы
«учителями высоких наук», тогда как Тимофей характеризуется теми же
словами, что и прежде (просто «учитель», «учит учеников»); да и ученики
Лихудов стали получать больше кормовых денег, нежели ученики Тимофея.
Впоследствии Тимофей избежал прямого подчинения Лихудам, так как сам
патриарх Московский берег его и создал Тимофею возможность для перехода
на совершенно независимую от Лихудов почетную и высокооплачиваемую
должность справщика на Московском печатном дворе. Но, во всяком случае, и
речи быть не могло о том, чтобы именно он возглавил академию в Москве, а
не Лихуды.
Определяли его по-разному. Н.Ф. Каптерев проявил здесь критицизма более
всех, объявив Тимофеевское училище «элементарной школой, то есть низшей,
начальной; у него нашлось немало сторонников». Л.В. Волков полагал, что
в Типографской школе сочетались начальный класс и училище для
подготовки переводчиков печатного двора; в принципе, по его мнению,
программа преподаваемых предметов была более узкой сравнительно с
учебными заведениями «типа средних школ». А.И. Рогов, а затем В.С.
Румянцева отмечали, что наряду с начальным был организован также и
средний класс. Б.Л. Фонкич был совершенно уверен в том, что это среднее
учебное заведение, распространенного в грекоправославном мире типа;
восхождение к высшей школе, очевидно, было запланировано ректором:
именно для этого он позвал в Москву авторитетного греческого дидаскала
Севаста Киминитиса, а также приобрел целый ряд книг, необходимых для
учебы в академии (а не в среднем учебном заведении); однако отказ
последнего и отсутствие иных кадров, способных поднять на требуемый
уровень обучение в Типографской школе, не позволили амбициозному проекту
Тимофея осуществиться. По мнению исследователя, в пользу его
утверждения о том, что Тимофеевское училище не дотянуло до уровня высшей
школы, свидетельствует отношение к нему Патриаршего казенного приказа.
Как только прибывшие в Москву Лихуды открыли Богоявленскую школу и
стали, подобно Тимофею, получать вместе со своими учениками регулярные
денежные выдачи из казны Патриаршего дома, в записях расходных книг
названного приказа сразу же обозначилось отличие в именовании учителей
Богоявленской и Типографской школ — Лихуды несколько раз названы
«учителями высоких наук», тогда как Тимофей характеризуется теми же
словами, что и прежде (просто «учитель», «учит учеников»); да и ученики
Лихудов стали получать больше кормовых денег, нежели ученики Тимофея.
Впоследствии Тимофей избежал прямого подчинения Лихудам, так как сам
патриарх Московский берег его и создал Тимофею возможность для перехода
на совершенно независимую от Лихудов почетную и высокооплачиваемую
должность справщика на Московском печатном дворе. Но, во всяком случае, и
речи быть не могло о том, чтобы именно он возглавил академию в Москве, а
не Лихуды.
Однако уровень Типографской школы можно оценить и несколько иначе.
Ученики Тимофея могли взойти на несколько более высокую ступень,
нежели выпускники среднего учебного заведения. Благодаря наличию в
библиотеке книг по философии и богословию, а также в беседах с ректором и
самостоятельными усилиями они имели шанс хотя бы частично освоить
предметы высшей школы. Источники не дают возможности ясно судить о том,
кто из преподавателей Тимофеевского училища преподавал тот или иной
предмет. Не исключено, что сам «ректор» или же кто-то из греков брались
обучать школяров греческого отделения азам богословия или философии. До
какой степени объем знаний самих преподавателей позволял им заниматься
подобной деятельностью — вопрос открытый. Если бы они имели вполне
пригодный для того уровень подготовки, очевидно, не возникло бы
надобности в Лихудах, коим иеромонах Тимофей и его сотрудники явно
уступали. Однако нельзя исключать того, что учителя Тимофеевской школы
хотя бы пытались взойти на более высокую ступень преподавательской
деятельности, бог весть, насколько успешно.
нежели выпускники среднего учебного заведения. Благодаря наличию в
библиотеке книг по философии и богословию, а также в беседах с ректором и
самостоятельными усилиями они имели шанс хотя бы частично освоить
предметы высшей школы. Источники не дают возможности ясно судить о том,
кто из преподавателей Тимофеевского училища преподавал тот или иной
предмет. Не исключено, что сам «ректор» или же кто-то из греков брались
обучать школяров греческого отделения азам богословия или философии. До
какой степени объем знаний самих преподавателей позволял им заниматься
подобной деятельностью — вопрос открытый. Если бы они имели вполне
пригодный для того уровень подготовки, очевидно, не возникло бы
надобности в Лихудах, коим иеромонах Тимофей и его сотрудники явно
уступали. Однако нельзя исключать того, что учителя Тимофеевской школы
хотя бы пытались взойти на более высокую ступень преподавательской
деятельности, бог весть, насколько успешно.
Во всяком случае, есть основание говорить — хотя бы в
предположительном ключе, — что Типографское училище несколько
возвышалось по уровню над обычной средней школой грекоправославного
мира.
предположительном ключе, — что Типографское училище несколько
возвышалось по уровню над обычной средней школой грекоправославного
мира.
Возвращаюсь к истории школы в Богоявленском монастыре: к учебному
заведению Лихудов, как уже говорилось, добавились те, кто получал
образование в Медведевской школе при Заиконоспасском монастыре. Да и
сами Лихуды со своими учениками переместились в эту обитель,
располагавшую значительным книжным собранием[14].
заведению Лихудов, как уже говорилось, добавились те, кто получал
образование в Медведевской школе при Заиконоспасском монастыре. Да и
сами Лихуды со своими учениками переместились в эту обитель,
располагавшую значительным книжным собранием[14].
Так в 1687 году произошло объединение нескольких школ. Из них
возникла знаменитая Славяно-греко-латинская академия. Специально для
нужд учащихся была построена большая, удобная палата в Заиконоспасском
монастыре. Не исключено, что, учреждая академию, правительство царевны
Софьи руководствовалось некоторыми пунктами медведевской «Привилегии».
Но сурового надзорного органа из нее никто делать не стал. Правда, и
столь богатого земельного обеспечения, каким собирались одарить ее при
Федоре Алексеевиче, лихудовской академии тоже не досталось…
возникла знаменитая Славяно-греко-латинская академия. Специально для
нужд учащихся была построена большая, удобная палата в Заиконоспасском
монастыре. Не исключено, что, учреждая академию, правительство царевны
Софьи руководствовалось некоторыми пунктами медведевской «Привилегии».
Но сурового надзорного органа из нее никто делать не стал. Правда, и
столь богатого земельного обеспечения, каким собирались одарить ее при
Федоре Алексеевиче, лихудовской академии тоже не досталось…
Огромная библиотека Типографского училища большей частью перешла в
Патриаршую домовую казну. Иеромонах же Тимофей принял почетную должность
справщика на печатном дворе, в которой и пробыл до своей кончины 2
апреля 1698 года. 80-е годы XVII столетия стали пиком его достижений.
Однако и на закате жизни он пользовался уважением, а знания его находили
должное применение. Жалованье позволило ему обзавестись личной
библиотекой, довольно богатой. Иными словами, судьба этого русского
«книжника» завершилась беспечально.
Патриаршую домовую казну. Иеромонах же Тимофей принял почетную должность
справщика на печатном дворе, в которой и пробыл до своей кончины 2
апреля 1698 года. 80-е годы XVII столетия стали пиком его достижений.
Однако и на закате жизни он пользовался уважением, а знания его находили
должное применение. Жалованье позволило ему обзавестись личной
библиотекой, довольно богатой. Иными словами, судьба этого русского
«книжника» завершилась беспечально.
12
В Славяно-греко-латинской академии обучались главным
образом лица духовного звания и их дети. Уровень образования, которое
давала академия, был весьма высоким для XVII века. Историки спорят:
следует ли ее считать полноценным высшим учебным заведением, ведь в XVII
столетии она именовалась просто «школы» или «схолы»? Это рассуждение
неверно: уже летом 1687 года Богоявленская школа Лихудов именуется в
приказных документах «новая Ликия», а в 1693 году учебное заведение в
Заиконоспасском монастыре четко названо «акедемией», а не «схолами»[15].
образом лица духовного звания и их дети. Уровень образования, которое
давала академия, был весьма высоким для XVII века. Историки спорят:
следует ли ее считать полноценным высшим учебным заведением, ведь в XVII
столетии она именовалась просто «школы» или «схолы»? Это рассуждение
неверно: уже летом 1687 года Богоявленская школа Лихудов именуется в
приказных документах «новая Ликия», а в 1693 году учебное заведение в
Заиконоспасском монастыре четко названо «акедемией», а не «схолами»[15].
В дальнейшем академия знала взлеты и падения, но сумела устоять. Она
прошла через века, меняя названия и местоположение. Множество блестящих
ученых, деятелей культуры и высших лиц нашей Церкви обучались там.
Впоследствии ее перевели в Троице-Сергиеву обитель. На сегодняшний день
Славяно-греко-латинская академия носит название Московской духовной
академии и представляет собой крупнейший церковный вуз России. А в
зданиях Заиконоспасского монастыря в 1992 году возник Российский
православный богословский университет имени святого апостола Иоанна
Богослова.
прошла через века, меняя названия и местоположение. Множество блестящих
ученых, деятелей культуры и высших лиц нашей Церкви обучались там.
Впоследствии ее перевели в Троице-Сергиеву обитель. На сегодняшний день
Славяно-греко-латинская академия носит название Московской духовной
академии и представляет собой крупнейший церковный вуз России. А в
зданиях Заиконоспасского монастыря в 1992 году возник Российский
православный богословский университет имени святого апостола Иоанна
Богослова.
До Петра I, до обвальной вестернизации России, страна сумела великими
трудами создать собственную академию, сделать шаги по самостоятельно
проторенному пути просвещения. Но все это оказалось на задворках нашей
цивилизации в результате поспешных преобразований Петра.
трудами создать собственную академию, сделать шаги по самостоятельно
проторенному пути просвещения. Но все это оказалось на задворках нашей
цивилизации в результате поспешных преобразований Петра.
До петровского правления славяно-латинский «формат» просвещения в
условиях естественной конкуренции проигрывал славяно-греческому. И лишь в
годы царствования Петра Алексеевича латинская схоластика пришла в
академию, надолго иссушив ее умственную самостоятельность. Академия
примет направление, когда-то поддерживаемое Симеоном Полоцким и
Сильвестром Медведевым, дух высокой славяно-греческой образованности
уничтожится в ней надолго… Слава богу, не навсегда. Пройдут
десятилетия, и она воспрянет и переживет еще творческое возрождение.
условиях естественной конкуренции проигрывал славяно-греческому. И лишь в
годы царствования Петра Алексеевича латинская схоластика пришла в
академию, надолго иссушив ее умственную самостоятельность. Академия
примет направление, когда-то поддерживаемое Симеоном Полоцким и
Сильвестром Медведевым, дух высокой славяно-греческой образованности
уничтожится в ней надолго… Слава богу, не навсегда. Пройдут
десятилетия, и она воспрянет и переживет еще творческое возрождение.
Но первая половина и середина XVIII столетия — очень тяжелое время
как для русского духовного просвещения в целом, так и для академии в
частности. Весьма негативный и притом в высшей степени справедливый
взгляд на сей счет высказал протоиерей Георгий Флоровский. По его
словам, латинизированные учебные заведения выглядели чужими и чуждыми,
словно «латино-польская колония в родной земле», и даже с чисто
профессиональной точки зрения выглядели едва ли не бесполезными, ибо
мало давали практической пользы будущим священнослужителям Православной
церкви; там «от славянского языка почти что отвыкали», поскольку тексты
Писания приводились чаще всего на латыни, да и многие предметы также
изучались на латинской основе; «создавалось гнетущее впечатление, что в
этой нововводной школе меняют если еще и не веру, то национальность»; в
конечном итоге перенос латинской школы на русскую почву означал «разрыв в
церковном сознании», то есть прежде всего «разрыв между богословской
“ученостию” и церковным опытом»[16].
как для русского духовного просвещения в целом, так и для академии в
частности. Весьма негативный и притом в высшей степени справедливый
взгляд на сей счет высказал протоиерей Георгий Флоровский. По его
словам, латинизированные учебные заведения выглядели чужими и чуждыми,
словно «латино-польская колония в родной земле», и даже с чисто
профессиональной точки зрения выглядели едва ли не бесполезными, ибо
мало давали практической пользы будущим священнослужителям Православной
церкви; там «от славянского языка почти что отвыкали», поскольку тексты
Писания приводились чаще всего на латыни, да и многие предметы также
изучались на латинской основе; «создавалось гнетущее впечатление, что в
этой нововводной школе меняют если еще и не веру, то национальность»; в
конечном итоге перенос латинской школы на русскую почву означал «разрыв в
церковном сознании», то есть прежде всего «разрыв между богословской
“ученостию” и церковным опытом»[16].
Что же дало Петровской эпохе резкое зачеркивание прежнего
образовательного опыта, связанного с повышенной и высшей школой
славяно-греческого типа? Что дала ей латинизация?
образовательного опыта, связанного с повышенной и высшей школой
славяно-греческого типа? Что дала ей латинизация?
Ничтожно мало. Не столь уж многие выходцы из стен латинизированной
академии приняли активное участие в преобразованиях русской жизни,
предпринятых Петром I и поддержанных его преемниками. Даже самый яркий
пример — блистательная деятельность М.В. Ломоносова, выпускника академии[17],
— ни о чем не говорит: Михаил Васильевич получил полноценное
европейское образование; для серьезной научной работы азы, полученные им
в «колледже схоластики» на заре туманной юности, оказались малоценными.
академии приняли активное участие в преобразованиях русской жизни,
предпринятых Петром I и поддержанных его преемниками. Даже самый яркий
пример — блистательная деятельность М.В. Ломоносова, выпускника академии[17],
— ни о чем не говорит: Михаил Васильевич получил полноценное
европейское образование; для серьезной научной работы азы, полученные им
в «колледже схоластики» на заре туманной юности, оказались малоценными.
Россия же первой половины XVIII столетия в целом скорее получила
ценные кадры для государственного строительства, промышленности,
воинской службы, кораблестроения и дипломатии через иные источники.
Среди них на первом месте стоят многочисленные отправки русских дворян
(да и не только дворян) на учебу в Западную Европу, получение опыта и
навыков от европейских специалистов (офицеров, инженеров, лекарей,
моряков и т.п.), нанятых на российскую службу, а также создание разного
рода учебных заведений светского характера. Латинская церковная
культура, восходящая главным образом к католическим державам*, оказалась
на периферии, можно сказать, в своего рода «заповеднике», где долгое
время варилась в собственном соку, влияя разве что на профиль
образованности русского духовенства, да и это влияние вряд ли глубоко
захватывало практическую деятельность русских иереев.
ценные кадры для государственного строительства, промышленности,
воинской службы, кораблестроения и дипломатии через иные источники.
Среди них на первом месте стоят многочисленные отправки русских дворян
(да и не только дворян) на учебу в Западную Европу, получение опыта и
навыков от европейских специалистов (офицеров, инженеров, лекарей,
моряков и т.п.), нанятых на российскую службу, а также создание разного
рода учебных заведений светского характера. Латинская церковная
культура, восходящая главным образом к католическим державам*, оказалась
на периферии, можно сказать, в своего рода «заповеднике», где долгое
время варилась в собственном соку, влияя разве что на профиль
образованности русского духовенства, да и это влияние вряд ли глубоко
захватывало практическую деятельность русских иереев.
* * *
При царе Федоре Алексеевиче просвещение на русской
почве совершило скачок. Именно тогда сложилась основа для будущей
академии — как материальная, в виде Типографской школы иеромонаха
Тимофея, так и теоретическая — в виде «Привилегии на Академию».
Последняя хоть и не получила силы государственного документа, но уж хотя
бы обобщила идеи, накопленные в образовательной сфере.
почве совершило скачок. Именно тогда сложилась основа для будущей
академии — как материальная, в виде Типографской школы иеромонаха
Тимофея, так и теоретическая — в виде «Привилегии на Академию».
Последняя хоть и не получила силы государственного документа, но уж хотя
бы обобщила идеи, накопленные в образовательной сфере.
Замысел молодого монарха двигаться сразу по двум путям —
славяно-греческому и славяно-латинскому — отражает колеблющийся характер
русской культуры того времени.
славяно-греческому и славяно-латинскому — отражает колеблющийся характер
русской культуры того времени.
В XVII столетии Россия стремительно европеизировалась. Вечное
существование какого-то «железного занавеса» между Россией и Европой —
миф. Страна могла пойти по одной из двух дорог: либо медленное,
умеренное введение в русскую жизнь экономических, политических и
культурных конструктов, рожденных жизнью европейской, либо неистовая,
«обвальная» переделка России в державу европейского типа.
существование какого-то «железного занавеса» между Россией и Европой —
миф. Страна могла пойти по одной из двух дорог: либо медленное,
умеренное введение в русскую жизнь экономических, политических и
культурных конструктов, рожденных жизнью европейской, либо неистовая,
«обвальная» переделка России в державу европейского типа.
Всю последнюю треть XVII века страна колебалась между этими двумя
траекториями развития. Достоинства первой из них очевидны: не возникло
бы резкого разрыва между простым народом и высшими слоями общества, не
пришлось бы терпеть столь значительного процента иноземцев внутри
военно-политической элиты, да и Церковь сохранила бы, думается, больше
самостоятельности. А значит, прочнее стояло бы на ногах православие. При
Федоре Алексеевиче и царевне Софье Россия шла именно по этому пути
(хотя при Софье заметен уже сильный умственный крен в сторону
католических держав Европы — как в политическом, так и в культурном
плане). Естественно, в ее культуре элементы западные соперничали с
исконно русскими, а также греческими. Наверное, очень хорошо, очень
славно было бы сохранить эту сильную национальную составляющую
интеллектуальной культуры и это живое соперничество…
траекториями развития. Достоинства первой из них очевидны: не возникло
бы резкого разрыва между простым народом и высшими слоями общества, не
пришлось бы терпеть столь значительного процента иноземцев внутри
военно-политической элиты, да и Церковь сохранила бы, думается, больше
самостоятельности. А значит, прочнее стояло бы на ногах православие. При
Федоре Алексеевиче и царевне Софье Россия шла именно по этому пути
(хотя при Софье заметен уже сильный умственный крен в сторону
католических держав Европы — как в политическом, так и в культурном
плане). Естественно, в ее культуре элементы западные соперничали с
исконно русскими, а также греческими. Наверное, очень хорошо, очень
славно было бы сохранить эту сильную национальную составляющую
интеллектуальной культуры и это живое соперничество…
Но в исторической реальности страна резко перешла на другую колею.
Петровская эпоха прошлась паровым катком по русской культурной
автономии. Всякое двоение, всякие колебания были отброшены. Церковь
оказалась вбитой по пояс в землю, а православие получило обезображенный
вид. Соответственно, духовная жизнь нашего народа оказалась изувеченной.
Петровская эпоха прошлась паровым катком по русской культурной
автономии. Всякое двоение, всякие колебания были отброшены. Церковь
оказалась вбитой по пояс в землю, а православие получило обезображенный
вид. Соответственно, духовная жизнь нашего народа оказалась изувеченной.
Колебание в старомосковской культуре являлось признаком духовного
здоровья. Оно открывало возможность спокойной, гармоничной эволюции.
Монолитность, глухая европеизация, точнее сказать, «переевропеизация» —
плод избыточно радикальных, почти революционных действий. Россия залпом
хлебнула чересчур много Запада и вместе с этой порцией получила
постоянную боль во чрево свое.
здоровья. Оно открывало возможность спокойной, гармоничной эволюции.
Монолитность, глухая европеизация, точнее сказать, «переевропеизация» —
плод избыточно радикальных, почти революционных действий. Россия залпом
хлебнула чересчур много Запада и вместе с этой порцией получила
постоянную боль во чрево свое.
[1] Прот. Георгий Флоровский. Пути русского богословия. Вильнюс: Вильтис, 1991. С. 62.
[2]
Симеон Полоцкий не учил Петра Алексеевича (младший сын царя Алексея
Михайловича вообще не получил фундаментального образования, в зрелом
возрасте он осваивал знания самоучкой), но мог оказывать влияние на
процесс его воспитания.
Симеон Полоцкий не учил Петра Алексеевича (младший сын царя Алексея
Михайловича вообще не получил фундаментального образования, в зрелом
возрасте он осваивал знания самоучкой), но мог оказывать влияние на
процесс его воспитания.
[3]
Училище повышенного типа, как уже говорилось выше, представляет собой
нечто среднее между школой и университетом, то есть чуть больше, чем
среднее учебное заведение, но еще не высшее.
Училище повышенного типа, как уже говорилось выше, представляет собой
нечто среднее между школой и университетом, то есть чуть больше, чем
среднее учебное заведение, но еще не высшее.
[4] Фонкич Б.Л. Греко-славянские школы в Москве в XVII веке. М.: Языки славянских культур, 2009. С. 115.
[5]
Действительно, как свидетельствуют архивные документы, Патриарший
казенный приказ («министерство финансов» патриарха) на протяжении
нескольких лет регулярно выделял средства на Тимофеевскую школу.
Действительно, как свидетельствуют архивные документы, Патриарший
казенный приказ («министерство финансов» патриарха) на протяжении
нескольких лет регулярно выделял средства на Тимофеевскую школу.
[6]
Судя по составу школьной библиотеки, о чем см. ниже. В самом деле,
ученики Тимофея могли пользоваться не только сочинениями Иоанна
Златоуста, Иоанна Дамаскина, Григория Богослова и т.п. на греческом, о
чем говорят перечни учебной литературы, доставшейся школе, но также
богословскими изданиями Московского печатного двора. В московской печати
XVII века выходили Иоанн Лествичник, Ефрем Сирин, Иоанн Златоуст,
сборники переводов Арсения Грека и Епифания Славинецкого, богословские
труды Симеона Полоцкого; к ним следует присовокупить несколько
сборников: «Сборник о почитании икон» (1642), «Сборник поучений
патриарха Иосифа» (1642), «Сборник из 71 слова» (1647), «Книгу о вере
единой истинной и православной» (1648) и т.п., а также обильную
полемическую литературу против раскольников.
Судя по составу школьной библиотеки, о чем см. ниже. В самом деле,
ученики Тимофея могли пользоваться не только сочинениями Иоанна
Златоуста, Иоанна Дамаскина, Григория Богослова и т.п. на греческом, о
чем говорят перечни учебной литературы, доставшейся школе, но также
богословскими изданиями Московского печатного двора. В московской печати
XVII века выходили Иоанн Лествичник, Ефрем Сирин, Иоанн Златоуст,
сборники переводов Арсения Грека и Епифания Славинецкого, богословские
труды Симеона Полоцкого; к ним следует присовокупить несколько
сборников: «Сборник о почитании икон» (1642), «Сборник поучений
патриарха Иосифа» (1642), «Сборник из 71 слова» (1647), «Книгу о вере
единой истинной и православной» (1648) и т.п., а также обильную
полемическую литературу против раскольников.
[7] Греческие имена даны в русской записи по документам 80-х годов VII века.
[8] Володихин Д.М.
Греческая Типографская школа иеромонаха Тимофея… С. 48–54. С.Н.
Брайловский считал Кариона Истомина преподавателем в Тимофеевской школе,
Б.Л. Фонкич полагал, что он мог быть не учителем, а учеником греческого
отделения в ранний период существования школы. (Брайловский С.Н. Один из «пестрых» XVII столетия. СПб.: Типография Императорской Академии наук, 1902. С. 34; Фонкич Б.Л.
Греко-славянские школы в Москве в XVII веке. С. 143, сноска 189).
Приказные документы не дают точного ответа на вопрос о том, кем был
Карион Истомин в первый год существования Типографского училища —
преподавателем или же учащимся, зато в отношении более позднего периода
источники вносят ясность: в 1682–1687 годах он учил риторике в
Заиконоспасском монастыре, у Сильвестра Медведева, в том же, 1687 году
вернулся в «команду» иеромонаха Тимофея под занавес ее существования,
сохранив роль преподавателя риторики, и, позднее, на печатном дворе учил
риторике патриарших певчих («меньших подьяков») после закрытия
Типографской школы: за ним была оставлена небольшая группа в качестве
своеобразных особых курсов.
Греческая Типографская школа иеромонаха Тимофея… С. 48–54. С.Н.
Брайловский считал Кариона Истомина преподавателем в Тимофеевской школе,
Б.Л. Фонкич полагал, что он мог быть не учителем, а учеником греческого
отделения в ранний период существования школы. (Брайловский С.Н. Один из «пестрых» XVII столетия. СПб.: Типография Императорской Академии наук, 1902. С. 34; Фонкич Б.Л.
Греко-славянские школы в Москве в XVII веке. С. 143, сноска 189).
Приказные документы не дают точного ответа на вопрос о том, кем был
Карион Истомин в первый год существования Типографского училища —
преподавателем или же учащимся, зато в отношении более позднего периода
источники вносят ясность: в 1682–1687 годах он учил риторике в
Заиконоспасском монастыре, у Сильвестра Медведева, в том же, 1687 году
вернулся в «команду» иеромонаха Тимофея под занавес ее существования,
сохранив роль преподавателя риторики, и, позднее, на печатном дворе учил
риторике патриарших певчих («меньших подьяков») после закрытия
Типографской школы: за ним была оставлена небольшая группа в качестве
своеобразных особых курсов.
[9] Поликарпов Ф.
Историческое известие о Московской Академии // Древняя Российская
Вивлиофика. 2-е изд. М.: Тип. Компании типографич., 1791. Ч. 14. С.
296–297.
Историческое известие о Московской Академии // Древняя Российская
Вивлиофика. 2-е изд. М.: Тип. Компании типографич., 1791. Ч. 14. С.
296–297.
[10]
Сведения взяты из списка книг, относящегося к 1689 году, когда в
Заиконоспасском монастыре заправляли уже Лихуды, а не Медведев. Но ядро
собрания сформировалось явно до них: книг на греческом тут немного,
латынь явно преобладает.
Сведения взяты из списка книг, относящегося к 1689 году, когда в
Заиконоспасском монастыре заправляли уже Лихуды, а не Медведев. Но ядро
собрания сформировалось явно до них: книг на греческом тут немного,
латынь явно преобладает.
[11]
Может быть, речь идет не только о книжном собрании самого Федора
Алексеевича, но и о библиотеке, накопленной государями из рода Романовых
за шестьдесят лет со времен Смуты. Тогда это поистине царский дар. Но
текст не позволяет однозначного толкования.
Может быть, речь идет не только о книжном собрании самого Федора
Алексеевича, но и о библиотеке, накопленной государями из рода Романовых
за шестьдесят лет со времен Смуты. Тогда это поистине царский дар. Но
текст не позволяет однозначного толкования.
[12] В новом варианте «Привилегии», относящемся уже к 1685 году.
[13]
Алексей Кириллов, Николай Семенов, Федор Поликарпов, Иосиф Афанасьев,
Федот Агеев, Василий Артемьев. Впоследствии к ним присоединились
чудовский монах Иов и иеродьякон Палладий Рогов. РГАДА. Ф. 235
(Патриарший казенный приказ). Оп. 2. № 115. Л. 271 об.; № 118. Л.
241–241 об., 252 об. – 253.
Алексей Кириллов, Николай Семенов, Федор Поликарпов, Иосиф Афанасьев,
Федот Агеев, Василий Артемьев. Впоследствии к ним присоединились
чудовский монах Иов и иеродьякон Палладий Рогов. РГАДА. Ф. 235
(Патриарший казенный приказ). Оп. 2. № 115. Л. 271 об.; № 118. Л.
241–241 об., 252 об. – 253.
[14]
Древнейшее название Заиконоспасского монастыря — Спас Старый на песках.
Так его именуют в документах второй половины XVII столетия.
Древнейшее название Заиконоспасского монастыря — Спас Старый на песках.
Так его именуют в документах второй половины XVII столетия.
[15]
РГАДА. Ф. 235 (Патриарший казенный приказ). Оп. 2. № 122. Л. 279 об.; №
147. Л. 309 об. «Славяно-греко-латинская» — позднее название академии,
относящееся к 1775 году. В первые годы ее существования устоявшегося
названия не было, в документах, как было сказано, ее просто звали
«Акедемия». Историки используют наименования «Эллино-греческая академия»
или «Эллино-славянская академия», говоря о первых полутора десятилетиях
ее истории.
РГАДА. Ф. 235 (Патриарший казенный приказ). Оп. 2. № 122. Л. 279 об.; №
147. Л. 309 об. «Славяно-греко-латинская» — позднее название академии,
относящееся к 1775 году. В первые годы ее существования устоявшегося
названия не было, в документах, как было сказано, ее просто звали
«Акедемия». Историки используют наименования «Эллино-греческая академия»
или «Эллино-славянская академия», говоря о первых полутора десятилетиях
ее истории.
[16] Прот. Георгий Флоровский. Пути русского богословия. С. 100–101.
[17]
Собственно, даже не совсем выпускника: пребывая в Академии с 1731 по
1735 год, Ломоносов часть этого времени потратил на долгую поездку в
Киево-Могилянскую академию, а в конце учебы, не завершив полного курса,
был переведен в светское учебное заведение — Санкт-Петербургскую
академическую гимназию.
Собственно, даже не совсем выпускника: пребывая в Академии с 1731 по
1735 год, Ломоносов часть этого времени потратил на долгую поездку в
Киево-Могилянскую академию, а в конце учебы, не завершив полного курса,
был переведен в светское учебное заведение — Санкт-Петербургскую
академическую гимназию.
Дмитрий Володихин
