Москва, 26 октября — Наша Держава. Накануне столетия большевистского переворота в России нелишне еще раз
задаться вопросом — что это было? В чем была суть социального опыта,
который ставили над нашим народом в течение семь с половиной десятилетий
— первую половину этого срока с беспощадной жестокостью, вторую — с
неизменной жесткостью? И почему социализм доныне столь привлекателен для
множества рожденных и не рожденных в СССР — несмотря на столь быстрое и
бесславное падение советской державы, нежизнеспособность
социалистической экономики и фундамент варварского насилия, на котором
возводилось «счастье народов»? Далее, публицист Ирина Иртенина пишет:
задаться вопросом — что это было? В чем была суть социального опыта,
который ставили над нашим народом в течение семь с половиной десятилетий
— первую половину этого срока с беспощадной жестокостью, вторую — с
неизменной жесткостью? И почему социализм доныне столь привлекателен для
множества рожденных и не рожденных в СССР — несмотря на столь быстрое и
бесславное падение советской державы, нежизнеспособность
социалистической экономики и фундамент варварского насилия, на котором
возводилось «счастье народов»? Далее, публицист Ирина Иртенина пишет:
Что представлял собой марксизм-ленинизм? Псевдорелигию? Несомненно.
«Передовое» политэкономическое учение? Почему ж оно учило не тому, «как
государство богатеет», а тому, как всем жить «по потребностям», т. е.
по-спартански, на минимально прожиточном уровне? Утопию? Однако слишком
мощным оружием обладала эта советская утопия, противостоя и угрожая
половине мира. Весьма посредственную, но очень агрессивную философию?
Думается, главный смысл советского строя — лежавший на поверхности,
однако никем не формулировавшийся — имел все же не экономический, не
социальный, не религиозный, а философский характер. Это была
разновидность той «буржуазно-реакционной» западной философии Новейшего
времени, которая в Стране Советов изначально оказалась под запретом в
силу своей элитарности, оперирования понятием избранности, а в Европе
взрастила идеологию, чей грубый сапог едва не раздавил СССР в 1940-х
годах.
Вспомним, каким рисовался коммунистический идеал человека в картине
«светлого будущего». Это всесторонне развитая личность — физически,
интеллектуально, культурно. Человек качественно иной, нежели люди
докоммунистической эпохи. Он стряхнул с себя все бремена старого,
«порочного» мира, мешавшие его развитию и совершенствованию. Он изменил
себя, преодолев собственную природу, вычистив из своей души все пороки,
губительные и преступные страсти, покончив с мелкими, пошлыми
желаниями, пробудив свои творческие, созидательные силы. Он стал
свободен от всего низкого, нечистого, отягощающего. Его преображенная
натура больше не нуждается в ограничительных рамках устаревшей морали.
Он контролирует свои инстинкты: когда нужно — освобождает их, когда
хочет — запирает на замок. Теперь он сам себе — мораль, личность его
добродетельна сама по себе как позитивное, созидающее, волевое начало.
Этот человек овладел внутренними, скрытыми в нем силами и направляет их
во благо людского рода. Все угнетающие заботы о хлебе насущном остались в
былом — есть только творческий труд, радость жизни, гордость за свою
мощь, меняющую мир. У него нет слабостей, все они искоренены — нет и
недостатков, ибо все они восполнены в процессе самосовершенствования.
Ему не нужны ни жалость, ни сострадание — ни к себе, ни к другим,
потому что в мире более нет ничего, что унижало бы человека, делало бы
его жалким, беспомощным, страдающим. Его сознание гармонизирует не
только собственный внутренний мир, но и внешний. Ему не нужна роскошь,
достаточно лишь необходимого. Он выше национальных привязанностей,
культурных стереотипов, социальных рамок — потому что ничего этого тоже
больше нет. С помощью средств созданной им научно-технической
цивилизации он управляет природой и историей. Впрочем, политическая
история уже не существует, ибо человечество стало едино и единомысленно —
а есть история науки, открытий и изобретений, преображения мира,
освоения вселенной. Человек коммунистического будущего преодолевает и
свою биологическую ограниченность, творит себя сам так, как ему нужно.
Он сам себе демиург и не нуждается в Боге, тем более в Божьих заповедях,
а христианство и любую иную религию отвергает с гордостью и презрением…
На кого похож этот житель коммунистического эдема? Да ведь это почти ницшеанский сверхчеловек. «Человек есть нечто, что дОлжно
превзойти, — говорит у Ницше Заратустра. — Сверхчеловек — смысл земли».
Этот сверхчеловек презирает все мелкое, ничтожное, слабое,
обывательское, все «рабские добродетели» христианства. Он отвергает всю
«слишком человеческую» мораль, становясь «по ту сторону добра и зла».
Его воля тяготеет к мощи, к силе, к абсолютной свободе, к господству, к
витальному творчеству, к борьбе и преодолению.
Марксизм родился раньше ницшеанства. Слова своего Заратустры,
провозвестника сверхчеловека, Ницше начал класть на бумагу в тот год,
когда Маркс умер. Но призрак сверхчеловека бродил по Европе задолго до
того, и «сумрачный тевтонский гений» оказался особенно падок на эту идею
— немецкие литераторы, Маркс, Ницше и «развившие» его ницшеанцы, затем
идеологи Третьего Рейха, опустившие ницшеанство до биологического,
расового уровня. Однако Маркс упаковал эту идею в учение о коммунизме,
перевернув ее с ног на голову, — да и само это слово не употреблял.
Сверхчеловек у него не аристократ духа и обитатель недоступных вершин,
как у Ницше, а единица из миллионов таких же сверхлюдей. Марксизм
равнодушен и даже враждебен к отдельной личности, фигура одиночки в нем
невозможна. Но он порождает образ спаянного, неделимого
сверхчеловечества — цельного организма с единой волей и единым духом.
Каждый член этого организма, конечно, подчинен другим. Но как целое
такое сверхчеловечество не знает над собой никаких внешних «моралей» —
морально для него лишь то, что служит его распространению во вселенной.
У Ницше философия сверхчеловека адресована культурным верхам. Маркс же
свою идею направил в низы общества, заставив почитателей уверовать, что к
рывку в сверхчеловечество способны лишь те, кто зарабатывает наемным
трудом. Именно пролетариату Маркс доверил задачу создания идеального
человечества, суперсоциума, вдохнув в рабочий класс и его вождей всю
силу своего презрения к «ничтожеству» буржуазно-капиталистических верхов
и энергию собственной воли к власти, к господству над миром.
Неудивительно, что адепты марксизма и ницшеанства, не подозревая о своем
дальнем родстве, но инстинктивно чувствуя его, отталкивались друг от
друга, как и сам Ницше ненавидел «социалистическую сволочь», — а спустя
время последователи их стали смертельными врагами и сошлись в чудовищных
мясорубках Второй Мировой войны.
Впрочем, надо полагать, ницшеанцев немало было и среди российской
интеллигенции, часть которой влилась в ряды большевиков и подпитывала их
идеологию своими представлениями о сверхчеловеке. Некоторые тексты
Горького, например, — это гимны сверхчеловеку («Буревестник», сказка о
Данко из «Старухи Изергиль»), под стать поэтическим провозглашениям
Заратустры. Даже во внешности «пролетарский писатель» копировал Ницше. О
самих «старых большевиках» красная интеллигенция, рупор советского
агитпропа, создавала позднее легенды как о настоящих сверхлюдях —
«титанах» революции без страха и упрека, пламеневших огнем великой
борьбы за преображение мира…
Первейшим условием сотворения трудящегося сверхчеловечества было, после
взятия власти, уничтожение всего, что олицетворяло старый мир и его
«кандалы». Как у Ницше «навьюченный верблюд» сбрасывает с себя груз и
превращается в льва, что знаменует первый этап становления
сверхчеловека, так пролетариат освобождается от «цепей» и издает львиный
рык — его зубы, лапы и когти не знают пощады, убивая пигмеев-врагов,
державших его прежде в оковах, т. е. «буржуазию».
Вложенная в пролетариат Марксом и Лениным воля к власти проходит
несколько обязательных стадий «классовой борьбы» — революцию,
гражданскую войну, террор. Маркс писал: 20, 50 лет гражданских войн
необходимы для того, чтобы пролетариат качественно изменился и стал
способен к господству. Не будет никакого коммунистического
сверхчеловечества без гражданских войн, без крови, насилия, уничтожения
людей, не годных для сверхобщества, не желающих его, а потому мешающих
его достижению.
Для вождей «нового мира» гражданская война — способ внутреннего
преображения миллионов бывших «угнетенных». Своим учителям вторит Ленин:
«Мыслима ли многолетняя война без одичания как войск, так и народных
масс? Конечно, нет. На несколько лет, если не на целое поколение, такое
последствие многолетней войны безусловно неизбежно» (ПСС, изд. 5, т. 36,
с. 475). Одичание — вот то самое превращение домашнего навьюченного
верблюда в свободного дикого льва. Избавление от «примитивной морали» и
«рабских добродетелей», навязанных старым миром. Чтобы быть способным к
превращению в сверхчеловека, надо сперва стать диким зверем,
неподвластным никаким человеческим узам, социальным, культурным или
нравственным. И это уже не Ницше. Это «научное открытие»
основоположников марксизма-ленинизма. Хотя нигде не проговариваемое, но
подразумеваемое их апологией гражданских войн.
Гражданская война в России была временем зверя-людоеда. Вся страна стала
его «охотничьим угодьем». Люди-звери с красной звездой на лбу
изощрялись в садизме: резали, топили, жгли живьем в топках и живьем же
закапывали в землю, четвертовали, сажали на кол, распинали,
замораживали, варили в кипятке, отрезали носы, уши и прочие члены тела,
рубили головы, пытали, устраивали в подвалах конвейеры смерти, залитые
кровью и мозгами, расстреливали в день сотнями, в неделю — тысячами, на
захваченных территориях массово насиловали женщин и девочек, подчас
завершая забаву убийством жертв. От красных не отставали банды всех
мастей — зеленые, черные, национальные и пр. От запаха крови и гор
изуродованных трупов зверели белые. Большевизм выбивали плетьми,
виселицами и расстрелами. От вседозволенности сатанела белая
атаманщина-вольница в Сибири, наводившая ужас карательными рейдами.
Вот лишь два свидетельства из великого множества картин красных зверств.
«Рядом с гаражом мастерская — печь, в которой еще дымились угли, клещи и
гвозди, какие-то особые… ножи, вроде докторских; все покрыто клочьями
мяса и запекшейся кровью. Огромный котел, наполненный еще теплой
жидкостью… в ней куски мяса и отваренные человеческие пальцы — это
камера судебного следователя ЧК… Рядом с его столом огромный чурбан —
плаха, топор и солдатский тесак — все в крови…» (Цит. по: Красный террор
глазами очевидцев. М., 2009. С. 78.)
«Завалы трупов — жертв ЧК… Трупы с вырванными ногтями, с содранной
кожей на месте погон и лампасов, трупы, раздавленные под прессом. Но
самая жуткая картина… это были 15 трупов с черепами, пробитыми каким-то
тупым орудием, пустые внутри. Служители рассказали… в чем состояла
пытка. Одному пробивали голову, а следующего заставляли съесть мозг.
Потом пробивали голову этому следующему, и съесть его мозг заставляли
очередного…» (Цит. по: В. Бондаренко. Легенды Белого дела. М., 2017, С.
204.)
Знаете, что это? Очень похоже на инициацию, посвящение в сверхчеловеки с
переходом «по ту сторону добра и зла». Только съедать мозг жертв
полагалось бы самим инициируемым, ведь людоедство — это последний
барьер, переступив который человек уже не принадлежит человеческому
миру. Красные «ницшеанцы» будто нащупывали пределы ада, чтобы стать
сверхлюдьми. Но превращались в нелюдь.
Понимали ли большевики, какое адское лихо они выпустили на волю и как с ним потом бороться, когда оно сделает свое дело?
Понимали. «…Без долгой борьбы, без ряда жестоких репрессий освободиться
от таких последствий войны» они не смогут, констатировал Ленин (т. 36,
с. 475). Однако доканчивать «классовую борьбу» в форме «холодной»
гражданской войны, а заодно ликвидировать пожизненное озверение бойцов
ленинской гвардии — вместе с самими бойцами, выпало уже другому вождю.
Уничтожая в 1930-х годах тех, кого строители общества коммунистических
сверхлюдей считали помехой, власть одновременно массово зачищала и тех,
кто стал нелюдью в «горячую» Гражданскую и в волнах ягодо-ежовского
террора.
Конец этой цепочке — когда одно озверение порождало другое — положила
Великая Отечественная. Страна столкнулась с людоедством, направленным на
нее извне, и дала отпор. Клин вышибло клином. Хотя вытравить зверя из
самого Сталина могла только его собственная смерть. С 1950-х отношение
советской власти к ведомому ею народу несколько гуманизировалось. Однако
от цели своей — выдрессировать население так, чтобы оно стало ядром
будущего единого сверхчеловечества, власть ни на йоту не отступилась.
Советских людей именно дрессировали. Отсекая лишние возможности
(владение частной собственностью, занятие коммерцией и политикой,
передвижение по миру и т. п.). Не давая расслабляться (вся жизнь
советского человека была борьбой даже в мирное время — с «врагами
народа» и «вредителями», с неурожаями и «лженауками», за вымпел
победителя соцсоревнования с соседним заводом, за выполнение плана, за
повышение надоев и пр. и пр.). Закаляя суровостью социалистического быта
(ни к чему зародышам сверхчеловечества мещанские излишества и
изнеженность). С детства приучая каждого мыслить себя ступенькой на пути
к общей цели, беспрекословно выполнять указания и одновременно отучая
проявлять инициативу (чтобы индивидуумы не сбились на ложный путь и не
увлекли других, ведь партия лучше знает, что нужно для созидания
сверхчеловечества). Жестоко наказывая за сомнения в правильности пути и
цели и изолируя (либо уничтожая) непокорных.
На удивление схожи слова Ницше и образ мысли коммунистических идеологов.
«Человек для него, — говорит Ницше о своем Заратустре, — есть
бесформенная масса, материал, безобразный камень, требующий еще
ваятеля». «Выше любви к ближнему стоит любовь к дальнему и будущему, —
вещает сам Заратустра, — выше еще, чем любовь к человеку, ставлю я
любовь к вещам и призракам». Обуянные призраком коммунизма советские
вожди не любили ближнего, но любили свою мечту о грядущем советском
сверхчеловеке, которого надо вытесать из грубого материала человека
обыкновенного.
Коммунист будущего, изваянный партией, должен был стать человеком без
пороков, без слабостей, с твердокаменной волей, заточенным на улучшение
мира, кристально чистым перед обществом. В позднем СССР первейшей
обязанностью любого, начиная с детских лет, было совершенствование себя и
окружающего социума. Советские люди в позднем СССР были в основном
ограждены от ужасов «внешнего» мира — безработицы, нищеты, голода,
религиозного «опиума», а энергию, не расходуемую на борьбу с ними, все
свои силы с должным напряжением обязаны были направлять на построение
сверхобщества, сверхдержавы, сотворение сверхчеловечества.
И в позднем СССР казалось, что цель эта близка. Даже по сию пору
любителям советского строя кажется, что она вот-вот могла быть
достигнута — им это едва ли не больше сейчас кажется, чем строителям
коммунизма 50—40 лет назад.
Но… Эксперимент провалился. Человеческая природа, которую невозможно
переделать человеческими силами, взяла свое. Советская власть поставила
единственный в своем роде за всю земную историю опыт. Он заключался в
том, чтобы изменить человека к лучшему, направить его к добру (в
марксистско-ленинском понимании добра), применяя для этого методы
жесткой дрессуры или исправительно-трудового лагеря. Идея сверхчеловека
строится на ошибочном представлении атеистического сознания, что
человечья натура блага и только пороки неправильного общества портят ее.
Вожди общества «нового типа» провозгласили, что все можно исправить
силой и насилием — включая расстрелы.
Даже Господь Бог не принуждает Свое творение к добру силой, оставляя ему
свободу воли. Кстати, Ницше с его антихристианством это понимал, когда
писал: «Церковь есть прежде всего такая организация господства, которая
обеспечивает высший ранг за более развитыми духовно людьми и верит в
могущество духовности настолько, что не пользуется более грубыми
средствами силы; уже одно это делает церковь во всяком случае более
благородным учреждением, чем государство».
Сверхчеловеку Бог ни к чему. Советское государство заменило собой Бога
для своих граждан. И был этот советский божок злым, требующим
совершенной покорности. Гордый божок-люциферианец.
СССР сокрушили сами коммунисты, чья человеческая природа стала требовать
естественного для нее порядка вещей. Советские люди устали от
сверхусилий по пути к сверхчеловечеству, им нужны были обычный
«мещанский» комфорт жизни и свобода от спартанской узды, от навязанных
мечтаний об обществе будущего. Они хотели благоустроить свое настоящее.
Партийной же элите нужно было обеспечивать более близкое будущее своих
детей и внуков, которые явно уже не годились в сверхчеловеки, ибо были
от рождения изъяты из эксперимента и воспитывались для совсем иной
жизни.
Итог был печален: в 1990-х вырвавшиеся из советского стойла человеческие инстинкты, страсти и пороки зацвели буйным цветом…
