Москва, 19 декабря — Наша Держава. «Судьба Царя — судьба России» — сказал в 1917 г. преп. Анатолий
Оптинский. И этот страдальческий подвиг на фоне почти всеобщего
равнодушия и предательства до сих пор в должной мере
не признается значительной частью церковной иерархии и искажается, несмотря на канонизацию Царя.
Оптинский. И этот страдальческий подвиг на фоне почти всеобщего
равнодушия и предательства до сих пор в должной мере
не признается значительной частью церковной иерархии и искажается, несмотря на канонизацию Царя.
Для осмысления происшедших событий необходимо окунуться в то время,
почувствовать дух, каким жила Россия. А в крупных городах царила не
просто анархия, а беснование, — многочисленные демонстрации, митинги с
лозунгами: «Долой старую власть!» Массы приветствовали друг друга с
«падением тирании» и «гнилого режима». Приведем несколько кратких
свидетельств очевидцев из многотомной литературы по этому вопросу.
почувствовать дух, каким жила Россия. А в крупных городах царила не
просто анархия, а беснование, — многочисленные демонстрации, митинги с
лозунгами: «Долой старую власть!» Массы приветствовали друг друга с
«падением тирании» и «гнилого режима». Приведем несколько кратких
свидетельств очевидцев из многотомной литературы по этому вопросу.
Писатель Иван Солоневич, бывший в ту пору репортером одной из газет,
вспоминал: «…Я помню февральские дни: рождение нашей великой и
безкровной, — какая великая безмозглость спустилась на страну.
Стотысячные стада совершенно свободных граждан толкались по проспектам
петровской столицы. Они были в полном восторге, — эти стада: проклятое
кровавое самодержавие — кончилось! Над миром восстает заря, лишенная
«аннексий и контрибуций», капитализма, империализма, самодержавия и даже
православия: вот тут-то заживем!
вспоминал: «…Я помню февральские дни: рождение нашей великой и
безкровной, — какая великая безмозглость спустилась на страну.
Стотысячные стада совершенно свободных граждан толкались по проспектам
петровской столицы. Они были в полном восторге, — эти стада: проклятое
кровавое самодержавие — кончилось! Над миром восстает заря, лишенная
«аннексий и контрибуций», капитализма, империализма, самодержавия и даже
православия: вот тут-то заживем!
По профессиональному долгу журналиста, преодолевая всякое отвращение,
толкался и я среди этих стад, то циркулировавших по Невскому проспекту,
то заседавших в Таврическом дворце, то ходивших на водопой в разбитые
винные погреба. Они были счастливы — эти стада. Если бы им кто-нибудь
тогда стал говорить, что в ближайшую треть века за пьяные дни 1917 года
они заплатят десятками миллионов жизней, десятками лет голода и террора,
новыми войнами — и гражданскими и мировыми, полным опустошением
половины России, — пьяные люди приняли бы голос трезвого за форменное
безумие».
толкался и я среди этих стад, то циркулировавших по Невскому проспекту,
то заседавших в Таврическом дворце, то ходивших на водопой в разбитые
винные погреба. Они были счастливы — эти стада. Если бы им кто-нибудь
тогда стал говорить, что в ближайшую треть века за пьяные дни 1917 года
они заплатят десятками миллионов жизней, десятками лет голода и террора,
новыми войнами — и гражданскими и мировыми, полным опустошением
половины России, — пьяные люди приняли бы голос трезвого за форменное
безумие».
Питирим Сорокин, социолог с мировым именем, также был очевидцем тех
петроградских дней, он вспоминает: «Старый режим рухнул по всей России и
мало кто сожалеет о нем. Вся страна рада этому… Большинство народа
надеется и ожидает, что войну теперь будут вести более успешно. Солдаты,
госчиновники, студенты, горожане и крестьяне — все проявляют огромную
энергию. Крестьяне везут зерно в города и в действующую армию, иногда
безплатно. Армейские полки и группы рабочих выступают под знаменами, на
которых начертано: «Да здравствует революция!», «Крестьяне — к плугу,
рабочие — к станкам и прессам, солдаты — в окопы!», «Мы, свободный народ
России, защитим страну и революцию».
петроградских дней, он вспоминает: «Старый режим рухнул по всей России и
мало кто сожалеет о нем. Вся страна рада этому… Большинство народа
надеется и ожидает, что войну теперь будут вести более успешно. Солдаты,
госчиновники, студенты, горожане и крестьяне — все проявляют огромную
энергию. Крестьяне везут зерно в города и в действующую армию, иногда
безплатно. Армейские полки и группы рабочих выступают под знаменами, на
которых начертано: «Да здравствует революция!», «Крестьяне — к плугу,
рабочие — к станкам и прессам, солдаты — в окопы!», «Мы, свободный народ
России, защитим страну и революцию».
… Однако, пытаясь убедить себя, что все действительно прекрасно, я не
мог закрыть глаза на определенные реальности. Рабочие несли такие
лозунги, как «К станкам и прессам!», а сами бросили работу и проводили
почти все свое время на политических митингах. Они начали требовать
восьмичасовой рабочий день. Солдаты, точно так же, готовы сражаться, но
вчера, когда один из полков должен был отправляться на фронт, люди
отказались, мотивируя тем, что они необходимы в Петрограде для защиты
революции. В эти дни мы также получили информацию, что крестьяне
захватывают частные поместья, грабя и сжигая их. На улице я видел много
пьяных, матерившихся и кричавших: «Да здравствует свобода! Нынче все
позволено!»
мог закрыть глаза на определенные реальности. Рабочие несли такие
лозунги, как «К станкам и прессам!», а сами бросили работу и проводили
почти все свое время на политических митингах. Они начали требовать
восьмичасовой рабочий день. Солдаты, точно так же, готовы сражаться, но
вчера, когда один из полков должен был отправляться на фронт, люди
отказались, мотивируя тем, что они необходимы в Петрограде для защиты
революции. В эти дни мы также получили информацию, что крестьяне
захватывают частные поместья, грабя и сжигая их. На улице я видел много
пьяных, матерившихся и кричавших: «Да здравствует свобода! Нынче все
позволено!»
Проходя мимо БесстЫжевских курсов, я видел толпу, хохочущую и
непристойно жестикулирующую. В подворотне, на глазах у зевак
совокуплялись мужчина и женщина. «Ха, ха, — смеялись в толпе, —
поскольку свобода, все позволено!».
непристойно жестикулирующую. В подворотне, на глазах у зевак
совокуплялись мужчина и женщина. «Ха, ха, — смеялись в толпе, —
поскольку свобода, все позволено!».
Известный русский либерал лидер кадетской партии В.А. Маклаков в 1921
году в частном письме русскому послу в Вашингтоне Б.А. Бахметеву писал:
«До революции мы имели правительство, которое очевидно было не на
высоте положения; в противовес этому мы вообразили, что мы управляли бы
лучше, если бы не насилие власти. Когда защитники правительства говорили
нам знаменитую фразу, что «всякий народ заслуживает своего
правительства», мы утверждали, что пример России доказывает лживость
этой теории; сколько на эту тему было сказано хороших речей в думе и
пожато аплодисментов». Однако революция превзошла все ожидания. В письме
Маклаков заключил: «Я наблюдал революцию больше, чем Вы, и скажу Вам:
общественность и народ оказались хуже своего старого правительства».
Подобных свидетельств очень много. Все они говорят о том, что среди
массы русского народа царило помрачение ума. Само отношение к
государству как православной Империи вырождалось, начинали преобладать
мелкособственнические интересы, развитию и укоренению которых мешала
монархия. Народ жаждал свободы, подразумевая служение себе, а не Царю,
той свободы, которую либеральная, а затем и большевистская пропаганда
буквально вдалбливала в сознание масс. И это возымело свое действие.
Народ охладел в любви: если уж Государя никто не стал защищать, то тем
более никто не хотел защищать и его царство. Если бы оно было мое!…а то ж
Николая Романова, такого же гражданина как и я…А вот революция — это
мое! Потому что она гарантирует мне свободу.
году в частном письме русскому послу в Вашингтоне Б.А. Бахметеву писал:
«До революции мы имели правительство, которое очевидно было не на
высоте положения; в противовес этому мы вообразили, что мы управляли бы
лучше, если бы не насилие власти. Когда защитники правительства говорили
нам знаменитую фразу, что «всякий народ заслуживает своего
правительства», мы утверждали, что пример России доказывает лживость
этой теории; сколько на эту тему было сказано хороших речей в думе и
пожато аплодисментов». Однако революция превзошла все ожидания. В письме
Маклаков заключил: «Я наблюдал революцию больше, чем Вы, и скажу Вам:
общественность и народ оказались хуже своего старого правительства».
Подобных свидетельств очень много. Все они говорят о том, что среди
массы русского народа царило помрачение ума. Само отношение к
государству как православной Империи вырождалось, начинали преобладать
мелкособственнические интересы, развитию и укоренению которых мешала
монархия. Народ жаждал свободы, подразумевая служение себе, а не Царю,
той свободы, которую либеральная, а затем и большевистская пропаганда
буквально вдалбливала в сознание масс. И это возымело свое действие.
Народ охладел в любви: если уж Государя никто не стал защищать, то тем
более никто не хотел защищать и его царство. Если бы оно было мое!…а то ж
Николая Романова, такого же гражданина как и я…А вот революция — это
мое! Потому что она гарантирует мне свободу.
Такое общество было обречено. Господь ясно в Евангелии говорит об
этом: «всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет» (Мф. 12,25).
этом: «всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет» (Мф. 12,25).
Разделение царства назревало веками. В секретной докладной записке
Следственной комиссии Государю Николаю I по делу декабристов сообщалось:
«Злоумышленники думали также, что найдут себе пособие и в общем
разложении умов. Слыша ропот, жалобы на злоупотребления, безпорядки во
многих частях управления, на лихоимство, почти всегда не наказанное и
даже незамечаемое начальством, на медленность и неправильность в течении
дел, на несправедливости и в приговорах судебных, и в награждениях по
службе, и в назначении к должностям, на изнеможение главных отраслей
народной промышленности, на чувствительное обеднение и самых богатейших
классов, которые в досаде каждый приписывает более или менее мерам
правительства, они воображали, что все, быть может, с излишнею
нескромною живостию изъявлявшие неудовольствие, пристанут к ним и уже в
душе их сообщники».
Следственной комиссии Государю Николаю I по делу декабристов сообщалось:
«Злоумышленники думали также, что найдут себе пособие и в общем
разложении умов. Слыша ропот, жалобы на злоупотребления, безпорядки во
многих частях управления, на лихоимство, почти всегда не наказанное и
даже незамечаемое начальством, на медленность и неправильность в течении
дел, на несправедливости и в приговорах судебных, и в награждениях по
службе, и в назначении к должностям, на изнеможение главных отраслей
народной промышленности, на чувствительное обеднение и самых богатейших
классов, которые в досаде каждый приписывает более или менее мерам
правительства, они воображали, что все, быть может, с излишнею
нескромною живостию изъявлявшие неудовольствие, пристанут к ним и уже в
душе их сообщники».
Спустя сто лет все эти изъяны народной и государственной жизни стали
катастрофически глубоки, а общество неуправляемым. Шел явный процесс
дехристианизации, при котором Самодержавие теряло свой смысл. А в самый
критический момент своего существования, как пишет большевик М. Кольцов,
«Спасал, отстаивал царя один Царь. Не он погубил, его погубили».
катастрофически глубоки, а общество неуправляемым. Шел явный процесс
дехристианизации, при котором Самодержавие теряло свой смысл. А в самый
критический момент своего существования, как пишет большевик М. Кольцов,
«Спасал, отстаивал царя один Царь. Не он погубил, его погубили».
Архиепископ Иоанн (Шаховской) в своих воспоминаниях приводит
свидетельство о. Александра Шафрановского, бывшего в годы первой Мировой
войны настоятелем русского прихода в Данциге. Он тогда окормлял русских
военнопленных: «С 1914 по 1916 годы, не было ни одного отказа
военнопленного солдата или офицера от исповеди и причастия. Но, когда до
военнопленных дошли сведения, что в России произошла революция и, так
сказать, обязательное православие упразднено, то 90% военнопленных
вообще отказались от исповеди, от причастия, от церковных
Таинств…Осталось только 10%, но из них только 1/10, то есть 1% от общего
числа военнопленных, были преданными, настоящими, горячими сынами
Церкви».
свидетельство о. Александра Шафрановского, бывшего в годы первой Мировой
войны настоятелем русского прихода в Данциге. Он тогда окормлял русских
военнопленных: «С 1914 по 1916 годы, не было ни одного отказа
военнопленного солдата или офицера от исповеди и причастия. Но, когда до
военнопленных дошли сведения, что в России произошла революция и, так
сказать, обязательное православие упразднено, то 90% военнопленных
вообще отказались от исповеди, от причастия, от церковных
Таинств…Осталось только 10%, но из них только 1/10, то есть 1% от общего
числа военнопленных, были преданными, настоящими, горячими сынами
Церкви».
И несмотря на это Государь правил. В воспоминаниях о нем приводится
следующий случай, происшедший в 1917 году. Один старый солдат сказал,
«что он желал бы Императору Николаю II отлить золотой памятник. Когда
его спросили красные товарищи: «За что же?» — он смело ответил: «За то,
что умел 22 года управлять такими ослами, как вы».
следующий случай, происшедший в 1917 году. Один старый солдат сказал,
«что он желал бы Императору Николаю II отлить золотой памятник. Когда
его спросили красные товарищи: «За что же?» — он смело ответил: «За то,
что умел 22 года управлять такими ослами, как вы».
