Москва, 27 марта — Наша Держава. «Судьба Царя — судьба России» — сказал в
1917 г. преп. Анатолий Оптинский. И этот страдальческий подвиг на фоне
почти всеобщего равнодушия и предательства до сих пор церковной
иерархией в должной мере не признается и искажается, несмотря на
канонизацию Царя.
Мы не воздаем положенной чести Государю и канонизировали его не как
искупителя соборных грехов русского народа, не как первого в
государстве, не как предстоятеля в сонме русских святых, а затерявшемся в
общем списке всех новомучеников.
Для осмысления происшедших событий необходимо окунуться в то время,
почувствовать дух, каким жила Россия. А в крупных городах царила не
просто анархия, а беснование, — многочисленные демонстрации, митинги с
лозунгами: «Долой старую власть!» Массы
приветствовали друг друга с «падением тирании» и «гнилого режима».
Приведем несколько кратких свидетельств очевидцев из многотомной
литературы по этому вопросу.
Писатель Иван Солоневич, бывший в ту пору репортером одной из газет,
вспоминал: «…Я помню февральские дни: рождение нашей великой и
безкровной, — какая великая безмозглость спустилась на страну.
Стотысячные стада совершенно свободных граждан толкались по проспектам
петровской столицы. Они были в полном восторге, — эти стада: проклятое
кровавое самодержавие — кончилось! Над миром восстает заря, лишенная
«аннексий и контрибуций», капитализма, империализма, самодержавия и даже
православия: вот тут-то заживем!
По профессиональному долгу журналиста, преодолевая всякое отвращение,
толкался и я среди этих стад, то циркулировавших по Невскому проспекту,
то заседавших в Таврическом дворце, то ходивших на водопой в разбитые
винные погреба. Они были счастливы — эти стада. Если бы им кто-нибудь
тогда стал говорить, что в ближайшую треть века за пьяные дни 1917 года
они заплатят десятками миллионов жизней, десятками лет голода и террора,
новыми войнами — и гражданскими и мировыми, полным опустошением
половины России, — пьяные люди приняли бы голос трезвого за форменное
безумие».
Питирим Сорокин, социолог с мировым именем, также был очевидцем тех
петроградских дней, он вспоминает: «Старый режим рухнул по всей России и
мало кто сожалеет о нем. Вся страна рада этому… Большинство народа
надеется и ожидает, что войну теперь будут вести более успешно. Солдаты,
госчиновники, студенты, горожане и крестьяне — все проявляют огромную
энергию. Крестьяне везут зерно в города и в действующую армию, иногда
безплатно. Армейские полки и группы рабочих выступают под знаменами, на
которых начертано: «Да здравствует революция!», «Крестьяне — к плугу,
рабочие — к станкам и прессам, солдаты — в окопы!», «Мы, свободный народ
России, защитим страну и революцию».
… Однако, пытаясь убедить себя, что все действительно прекрасно, я не
мог закрыть глаза на определенные реальности. Рабочие несли такие
лозунги, как «К станкам и прессам!», а сами бросили работу и проводили
почти все свое время на политических митингах. Они начали требовать
восьмичасовой рабочий день. Солдаты, точно так же, готовы сражаться, но
вчера, когда один из полков должен был отправляться на фронт, люди
отказались, мотивируя тем, что они необходимы в Петрограде для защиты
революции. В эти дни мы также получили информацию, что крестьяне
захватывают частные поместья, грабя и сжигая их. На улице я видел много
пьяных, матерившихся и кричавших: «Да здравствует свобода! Нынче все
позволено!»
Проходя мимо Бесстужевских курсов, я видел толпу, хохочущую и
непристойно жестикулирующую. В подворотне, на глазах у зевак
совокуплялись мужчина и женщина. «Ха, ха, — смеялись в толпе, —
поскольку свобода, все позволено!».
Известный русский либерал лидер кадетской партии В.А. Маклаков в 1921
году в частном письме русскому послу в Вашингтоне Б.А. Бахметеву писал:
«До революции мы имели правительство, которое очевидно было не на
высоте положения; в противовес этому мы вообразили, что мы управляли бы
лучше, если бы не насилие власти. Когда защитники правительства говорили
нам знаменитую фразу, что «всякий народ заслуживает своего
правительства», мы утверждали, что пример России доказывает лживость
этой теории; сколько на эту тему было сказано хороших речей в думе и
пожато аплодисментов». Однако революция превзошла все ожидания. В письме
Маклаков заключил: «Я наблюдал революцию больше, чем Вы, и скажу Вам:
общественность и народ оказались хуже своего старого правительства».
Подобных свидетельств очень много. Все они говорят о том, что среди
массы русского народа царило помрачение ума. Само отношение к
государству как православной Империи вырождалось, начинали преобладать
мелкособственнические интересы, развитию и укоренению которых мешала
монархия. Народ жаждал свободы, подразумевая служение себе, а не Царю,
той свободы, которую либеральная, а затем и большевистская пропаганда
буквально вдалбливала в сознание масс. И это возымело свое действие.
Народ охладел в любви: если уж Государя никто не стал защищать, то тем
более никто не хотел защищать и его царство. Если бы оно было мое!…а то ж
Николая Романова, такого же гражданина как и я…А вот революция — это
мое! Потому что она гарантирует мне свободу.
Такое общество было обречено. Господь ясно в Евангелии говорит об
этом: «всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет» (Мф. 12,25).
Разделение царства назревало веками. В секретной докладной записке
Следственной комиссии Государю Николаю I по делу декабристов сообщалось:
«Злоумышленники думали также, что найдут себе пособие и в общем
разложении умов. Слыша ропот, жалобы на злоупотребления, безпорядки во
многих частях управления, на лихоимство, почти всегда не наказанное и
даже незамечаемое начальством, на медленность и неправильность в течении
дел, на несправедливости и в приговорах судебных, и в награждениях по
службе, и в назначении к должностям, на изнеможение главных отраслей
народной промышленности, на чувствительное обеднение и самых богатейших
классов, которые в досаде каждый приписывает более или менее мерам
правительства, они воображали, что все, быть может, с излишнею
нескромною живостию изъявлявшие неудовольствие, пристанут к ним и уже в
душе их сообщники».
Спустя сто лет все эти изъяны народной и государственной жизни стали
катастрофически глубоки, а общество неуправляемым. Шел явный процесс
дехристианизации, при котором Самодержавие теряло свой смысл. А в самый
критический момент своего существования, как пишет большевик М. Кольцов,
«Спасал, отстаивал царя один Царь. Не он погубил, его погубили».
Архиепископ Иоанн (Шаховской) в своих воспоминаниях приводит
свидетельство о. Александра Шафрановского, бывшего в годы первой Мировой
войны настоятелем русского прихода в Данциге. Он тогда окормлял русских
военнопленных: «С 1914 по 1916 годы, не было ни одного отказа
военнопленного солдата или офицера от исповеди и причастия. Но, когда до
военнопленных дошли сведения, что в России произошла революция и, так
сказать, обязательное православие упразднено, то 90% военнопленных
вообще отказались от исповеди, от причастия, от церковных
Таинств…Осталось только 10%, но из них только 1/10, то есть 1% от общего
числа военнопленных, были преданными, настоящими, горячими сынами
Церкви».
И несмотря на это Государь правил. В воспоминаниях о нем приводится
следующий случай, происшедший в 1917 году. Один старый солдат сказал,
«что он желал бы Императору Николаю II отлить золотой памятник. Когда
его спросили красные товарищи: «За что же?» — он смело ответил: «За то,
что умел 22 года управлять такими ослами, как вы».
А что же Церковь, духовенство?
Духовенство и епископат массово приветствовали новую власть.
Буквально спустя несколько дней после «отречения» Государя в Синод стали
приходить телеграммы от епархиальных Владык с вопросом: как на
богослужениях поминать новую власть?
6 марта Синод издал Указ о прекращении поминания царствующего дома
Романовых. Реакция на это была роковая. Во всех епархиях проводились
собрания, принимались «Обращения», посылались в Синод телеграммы, в
которых выражалась радость по поводу происшедшего. От Владивостока до
Бреста духовенство и народ приветствовали наступившую «свободу» и
выражалась уверенность в счастливом будущем «в новой светлой жизни», в
«наступившей новой эре».
Протопресвитер русской Армии и Флота Георгий Шавельский заявил, что
«начинается время расцвета России», он не скрывая приветствовал
революцию. Московское духовенство и особенно духовенство Кремлевских
соборов вскоре после так называемого отречения Государя провело на
Красной площади крестный ход с молебном о здравии благоденствии
Временному правительству. Такие крестные хода и молебствия уже «страха
ради иудейского» вскоре стали совершаться по всей России, причем, что
более всего гнусно, участники крестных ходов не только сами шли с
красными бантами на груди в знак с революцией, но и красные ленты —
символ крови — навязывали на угол несомых икон, как это было в Ярославле
с благословения митрополита Агафангела.
Эта «красная» эйфория вскоре проявила себя в том, что в начале 1920-х
годов до 1/3 из всего духовенства РПЦ сняло с себя сан. Возникло мощное
движение обновленчества, а «красные попы» просуществовали до развала
СССР. Это были «первые плоды вероотступничества и предательства. В этом
даже и различия мало: кто отступил от Помазанника, тот отступил от
Христа.
Епископат и духовенство ни слова официально не высказались в
поддержку Государя и в защиту самодержавной власти. Спустя несколько
дней после «отречения» 10 марта 1917 г. Св. Синод обратился с Посланием к
Всероссийской пастве, в котором говорилось:
«… Свершилась воля Божия. Россия вступила на путь новой
государственной жизни. Да благословит Господь нашу великую Родину
счастьем и славой на ее новом пути…»
И только за редчайшим исключением архиереи и духовенство не признали «отречение» и сохранили верность Самодержцу. Это митр. Петроградский
Питирим, архиеп. Харьковский и Ахтырский Антоний, еп. Тобольский и
Сибирский Гермоген, еп. Камчатский Нестор. Они мужественно поминали
Царскую Семью, понимая, что этим приготовляли себе мученическую кончину.
