Москва, 6 декабря — Наша Держава.
Мы собрались сегодня, братие, для духовного празднования в честь
святого благоверного князя Александра Невского. Но многие ли вполне
отчетливо сознают, в чем состоит смысл и значение этого празднования?
Одни, например, при мысли о праздновании сем вспоминают прежде всего о
том, что святой благоверный князь Александр Невский сам побеждал врагов
нашего отечества, а потому, думают они, доселе к нему следует обращаться
с молитвою более всего о том, чтобы он споборствовал нашему отечеству в
бранях и ныне. Другие, вспоминая, что святой благоверный князь
Александр занимался государственно-общественной деятельностью, склонны
сосредоточивать все внимание на этой стороне его деятельности. Но многие
ли знают о том, что лежало в самой основе жизни и деятельности святого
благоверного князя?
Мы собрались сегодня, братие, для духовного празднования в честь
святого благоверного князя Александра Невского. Но многие ли вполне
отчетливо сознают, в чем состоит смысл и значение этого празднования?
Одни, например, при мысли о праздновании сем вспоминают прежде всего о
том, что святой благоверный князь Александр Невский сам побеждал врагов
нашего отечества, а потому, думают они, доселе к нему следует обращаться
с молитвою более всего о том, чтобы он споборствовал нашему отечеству в
бранях и ныне. Другие, вспоминая, что святой благоверный князь
Александр занимался государственно-общественной деятельностью, склонны
сосредоточивать все внимание на этой стороне его деятельности. Но многие
ли знают о том, что лежало в самой основе жизни и деятельности святого
благоверного князя?
Если мы приведем себе на память, что
более верою и молитвою, чем воинством, побеждал святой благоверный князь
врагов своих, подготовляясь к победе молитвою, постом и причащением
Святых Тайн, если вспомним, что, имея всю возможность и множество
поводов на княжеском престоле угождать себе самому, святой благоверный
князь предпочитал быть отцом для граждан своего отечества, миловать
нищих, вдов и сирот, что он, скончав земной подвиг, несенный им ради
блага отечества, преимущества княжеского достоинства легко сменил на
схиму, — то нам будет ясно, что жизнь святого благоверного князя являет в
себе множество отблесков духовного образа того же самого«нового человека, который обновляется по образу Создавшего его» (Кол.
3, 10), каковой образ носили все вообще святые, в особенности же
воплотили преподобные мужи, обитатели пустынь. У них научился многому
святой благоверный князь Александр; у них учились и учатся, по крайней
мере чрез писания их, едва ли не все общественные деятели, хранящие
заповеди Христовы (например, привлекший особенную народную любовь
святитель Иоанн Златоуст). О нашем долге уяснить себе черты этого
духовного лика преподобных, напечатлеть их в умах и сердцах и по мере
сил наших воплотить их в своей жизни — вот о чем напоминает нам
ежегодное духовное празднование в честь святого благоверного князя
Александра.
более верою и молитвою, чем воинством, побеждал святой благоверный князь
врагов своих, подготовляясь к победе молитвою, постом и причащением
Святых Тайн, если вспомним, что, имея всю возможность и множество
поводов на княжеском престоле угождать себе самому, святой благоверный
князь предпочитал быть отцом для граждан своего отечества, миловать
нищих, вдов и сирот, что он, скончав земной подвиг, несенный им ради
блага отечества, преимущества княжеского достоинства легко сменил на
схиму, — то нам будет ясно, что жизнь святого благоверного князя являет в
себе множество отблесков духовного образа того же самого«нового человека, который обновляется по образу Создавшего его» (Кол.
3, 10), каковой образ носили все вообще святые, в особенности же
воплотили преподобные мужи, обитатели пустынь. У них научился многому
святой благоверный князь Александр; у них учились и учатся, по крайней
мере чрез писания их, едва ли не все общественные деятели, хранящие
заповеди Христовы (например, привлекший особенную народную любовь
святитель Иоанн Златоуст). О нашем долге уяснить себе черты этого
духовного лика преподобных, напечатлеть их в умах и сердцах и по мере
сил наших воплотить их в своей жизни — вот о чем напоминает нам
ежегодное духовное празднование в честь святого благоверного князя
Александра.
Услышав это, быть может, кто-либо
подумает: «Неужели же и ныне нужно идти в пустыни, чтобы учиться у
преподобных?» Конечно, пустыня есть истинное и лучшее училище для
желающих жить по духу Христову, ибо там более всего заботятся, всю жизнь
свою посвящают тому, чтобы воплотить в себе образ Христов. У
преподобных мужей должны бы были учиться и современные люди жизни
духовной, ибо существо духовной христианской жизни одно во всех святых,
так как нет особой религии для князей, для священников, мирян, воинов и
различных общественных деятелей. Но если жизнь современного человечества
слишком далека от того, чтобы увидеть в пустыне училище жизни, то
обратимся к тому, что ближе нам, обратимся хотя бы к нашим писателям,
которые являются для нашего общества главными руководителями мысли и
даже жизни, и посмотрим, не найдем ли мы и у них сознательного или хотя
бы невольного преклонения пред величием духовного лика преподобных и не
отблеск ли этого лика в их духовном образе, отразившийся на
художественном таланте этих писателей, увеличил силу общественного их
влияния?
подумает: «Неужели же и ныне нужно идти в пустыни, чтобы учиться у
преподобных?» Конечно, пустыня есть истинное и лучшее училище для
желающих жить по духу Христову, ибо там более всего заботятся, всю жизнь
свою посвящают тому, чтобы воплотить в себе образ Христов. У
преподобных мужей должны бы были учиться и современные люди жизни
духовной, ибо существо духовной христианской жизни одно во всех святых,
так как нет особой религии для князей, для священников, мирян, воинов и
различных общественных деятелей. Но если жизнь современного человечества
слишком далека от того, чтобы увидеть в пустыне училище жизни, то
обратимся к тому, что ближе нам, обратимся хотя бы к нашим писателям,
которые являются для нашего общества главными руководителями мысли и
даже жизни, и посмотрим, не найдем ли мы и у них сознательного или хотя
бы невольного преклонения пред величием духовного лика преподобных и не
отблеск ли этого лика в их духовном образе, отразившийся на
художественном таланте этих писателей, увеличил силу общественного их
влияния?
Не будем говорить о таких писателях, как
Гоголь и Достоевский, Глеб Успенский, из которых первый с великим
благоговением прелонялся пред религиозным идеалом жизни (смотреть
особенно «Переписку с друзьями»), так что последние годы жизни его за
неумеренное будто бы преклонение пред религиозным идеалом даже
представляются многими в мрачном свете, а второй как бы переродился в
каторге от чтения Библии, в своих писаниях проводил чисто христианский
идеал и сам в Петербурге, в церкви Знамения Пресвятой Богородицы,
нередко молился на коленях со слезами, третий причислял святителя Тихона
Задонского и ему подобных к истинной народной интеллигенции («Власть
Земли»).
Гоголь и Достоевский, Глеб Успенский, из которых первый с великим
благоговением прелонялся пред религиозным идеалом жизни (смотреть
особенно «Переписку с друзьями»), так что последние годы жизни его за
неумеренное будто бы преклонение пред религиозным идеалом даже
представляются многими в мрачном свете, а второй как бы переродился в
каторге от чтения Библии, в своих писаниях проводил чисто христианский
идеал и сам в Петербурге, в церкви Знамения Пресвятой Богородицы,
нередко молился на коленях со слезами, третий причислял святителя Тихона
Задонского и ему подобных к истинной народной интеллигенции («Власть
Земли»).
Не будем останавливаться и на Льве
Толстом, который не хочет признать ни науки, ни искусства самих по себе,
если они отрешаются от религии; который говорит (в самообольщении,
конечно), что живет единственно для Бога, для исполнения, как он
выражается, воли Того, Кто послал его в мир. Остановимся на тех
писателях, любимых нашим обществом, у которых, кажется, менее всего
можно встретить преклонение пред подвижниками религиозного идеала.
Толстом, который не хочет признать ни науки, ни искусства самих по себе,
если они отрешаются от религии; который говорит (в самообольщении,
конечно), что живет единственно для Бога, для исполнения, как он
выражается, воли Того, Кто послал его в мир. Остановимся на тех
писателях, любимых нашим обществом, у которых, кажется, менее всего
можно встретить преклонение пред подвижниками религиозного идеала.
Так, Салтыков-Щедрин говорит, что
Евангелие возбудило в нем много совершенно новых мыслей: «Оно посеяло в
сердце моем зачатки общечеловеческой совести и вызвало из недр моего
существа нечто устойчивое, свое, благодаря которому
господствующий жизненный уклад уже не так порабощал меня… Я вышел из
состояния прозябания и начал сознавать себя человеком. Право на это
сознание я переносил и на других. Доселе я ничего не знал ни об алчущих,
ни о жаждущих и обремененных, а видел только людские особи, сложившиеся
под влиянием несокрушимых порядков вещей; теперь эти униженные и
оскорбленные встали предо мною, осиянные светом, и громко вопияли о
прирожденной несправедливости, которая ничего не дала им, кроме оков».
Евангелие возбудило в нем много совершенно новых мыслей: «Оно посеяло в
сердце моем зачатки общечеловеческой совести и вызвало из недр моего
существа нечто устойчивое, свое, благодаря которому
господствующий жизненный уклад уже не так порабощал меня… Я вышел из
состояния прозябания и начал сознавать себя человеком. Право на это
сознание я переносил и на других. Доселе я ничего не знал ни об алчущих,
ни о жаждущих и обремененных, а видел только людские особи, сложившиеся
под влиянием несокрушимых порядков вещей; теперь эти униженные и
оскорбленные встали предо мною, осиянные светом, и громко вопияли о
прирожденной несправедливости, которая ничего не дала им, кроме оков».
Лесков любил молиться наедине,
крестился, когда выходил из дома, и в объяснение этого говорил: «Крест
напоминает Того, Кто пострадал на нем… Поминать Христа следует чаще,
чем мы это делаем». Лесков говорил, что «хочется ему скорее перейти в
иной мир», где будет «лучше». «Дух мой растет и крепнет. Он уже теперь
(пред смертью) освобождается от земной оболочки и рвется более
совершенным к Творцу вселенной. Это моя религия.,. без религии нет и
нравственности… нельзя нравственность создавать без религии: на чем вы
ее оснуете?..»
крестился, когда выходил из дома, и в объяснение этого говорил: «Крест
напоминает Того, Кто пострадал на нем… Поминать Христа следует чаще,
чем мы это делаем». Лесков говорил, что «хочется ему скорее перейти в
иной мир», где будет «лучше». «Дух мой растет и крепнет. Он уже теперь
(пред смертью) освобождается от земной оболочки и рвется более
совершенным к Творцу вселенной. Это моя религия.,. без религии нет и
нравственности… нельзя нравственность создавать без религии: на чем вы
ее оснуете?..»
Чехов не любил положительно и
определенно высказываться о Боге и вообще о вопросах религиозной жизни.
Но и он с заметным сочувствием останавливается в произведении «Мужики»
на событии, когда по селу носили Живоносную. Это событие было истинным
праздником в селе, все испытывали особенное возвышенное настроение,
увидели, что еще не порвана окончательно связь земли с небом и возможно
просвещение оттуда земной непроглядной жизни деревни.
определенно высказываться о Боге и вообще о вопросах религиозной жизни.
Но и он с заметным сочувствием останавливается в произведении «Мужики»
на событии, когда по селу носили Живоносную. Это событие было истинным
праздником в селе, все испытывали особенное возвышенное настроение,
увидели, что еще не порвана окончательно связь земли с небом и возможно
просвещение оттуда земной непроглядной жизни деревни.
В другом произведении («Моя жизнь»)
Чехов говорит: «В самом деле, были (в жизни мужиков) и грязь, и
пьянство, и глупость, и обманы, но при все том, однако, чувствовалось,
что жизнь мужицкая в общем держится на каком-то крепком, здоровом
стержне. Каким бы неуклюжим зверем ни казался мужик, идя за своей сохой,
и как бы он ни дурманил себя водкой, все же, приглядываясь к нему
ближе, чувствуешь, что в нем есть то нужное и очень важное, чего нет,
например, в Маше (дочери инженера) и в докторе (Благово), а именно: он
верит, что главное на земле правда и что спасение его и всего народа в
одной лишь правде, и потому больше всего на свете он любит
справедливость».
Чехов говорит: «В самом деле, были (в жизни мужиков) и грязь, и
пьянство, и глупость, и обманы, но при все том, однако, чувствовалось,
что жизнь мужицкая в общем держится на каком-то крепком, здоровом
стержне. Каким бы неуклюжим зверем ни казался мужик, идя за своей сохой,
и как бы он ни дурманил себя водкой, все же, приглядываясь к нему
ближе, чувствуешь, что в нем есть то нужное и очень важное, чего нет,
например, в Маше (дочери инженера) и в докторе (Благово), а именно: он
верит, что главное на земле правда и что спасение его и всего народа в
одной лишь правде, и потому больше всего на свете он любит
справедливость».
Наконец, Горький, хотя многих из своих
героев выводит безрелигиозными и даже восстающими против Бога, но и он
останавливается пред существованием в человеке совести, не замолкающей
даже на крайней ступени падения человека (рассказ «Тоска»), говорит, что
«человек всюду носит в себе Бога… Я пришел снизу, со дна жизни,
оттуда, где грязь и тьма, где человек еще полузверь, где вся жизнь —
только труд ради хлеба… но и там сверкают на солнце неоцененные алмазы
великодушия, ума и героизма, и там есть любовь и красота… в крупицах,
в малых зернах, да! — но есть». Не говорим уже о таких типах, как Лука
странник («На дне»), в которых Горький еще более приближается к
народному идеалу истинного человека.
героев выводит безрелигиозными и даже восстающими против Бога, но и он
останавливается пред существованием в человеке совести, не замолкающей
даже на крайней ступени падения человека (рассказ «Тоска»), говорит, что
«человек всюду носит в себе Бога… Я пришел снизу, со дна жизни,
оттуда, где грязь и тьма, где человек еще полузверь, где вся жизнь —
только труд ради хлеба… но и там сверкают на солнце неоцененные алмазы
великодушия, ума и героизма, и там есть любовь и красота… в крупицах,
в малых зернах, да! — но есть». Не говорим уже о таких типах, как Лука
странник («На дне»), в которых Горький еще более приближается к
народному идеалу истинного человека.
Итак, если чтимые нашим обществом
писатели или сознательно, невольно преклоняются пред религиозным идеалом
Евангелия, пред народным идеалом, а этот последний есть идеал
преподобных, то пусть и из нас никто не считает религию лишь одною из
числа тех обязанностей, которые исполнить требуется общественными
приличиями или необходимостью; пусть религия, вера во Христа будет для
нас действительно тем, чем всегда сознательно или хотя невольно
признавали ее и лучшие наши писатели, то есть основою нашей жизни,
глубочайшим жизненным нервом, управляющим всеми ее движениями.
писатели или сознательно, невольно преклоняются пред религиозным идеалом
Евангелия, пред народным идеалом, а этот последний есть идеал
преподобных, то пусть и из нас никто не считает религию лишь одною из
числа тех обязанностей, которые исполнить требуется общественными
приличиями или необходимостью; пусть религия, вера во Христа будет для
нас действительно тем, чем всегда сознательно или хотя невольно
признавали ее и лучшие наши писатели, то есть основою нашей жизни,
глубочайшим жизненным нервом, управляющим всеми ее движениями.
Приложим заботу к тому, чтобы хотя
изредка, хотя временами сердце наше согревалось для любви к Богу, во
время молитвенных собраний и в различных случаях жизни приходило оно в
умиление! И как вера святого благоверного князя Александра и других
святых «побеждала мир» (1 Ин. 5, 4), так пусть побеждает она и в
нас «мир» со страстями его, да одушевляет на подвиги любви и на
исполнение заповедей Христовых! Аминь.
изредка, хотя временами сердце наше согревалось для любви к Богу, во
время молитвенных собраний и в различных случаях жизни приходило оно в
умиление! И как вера святого благоверного князя Александра и других
святых «побеждала мир» (1 Ин. 5, 4), так пусть побеждает она и в
нас «мир» со страстями его, да одушевляет на подвиги любви и на
исполнение заповедей Христовых! Аминь.
5 декабря 2003 года
