Самостоятельных материальных ценностей в природе не существует!

Москва, 24 июля – Наша Держава (Андрей Локиев). В
чём разница ценностей православия и протестантизма? Как соотносятся
материальные потребности и духовные ценности? Снова, и снова, и снова об этом пишет «Русская народная линия»

Сегодня все только
и говорят о материальных ценностях. Материальные ценности считаются
единственной реальностью, всё, что не относится к материальным ценностям,
считается просто несущественным.

Поэтому вопрос, с
которого я начну эту работу, большинству покажется абсурдным, и даже тем, кто
признаёт, что есть ценности иного порядка — весьма удивительным. Вопрос этот —
а есть ли они, эти материальные ценности?

Ну а как же!!! Кто
из людей может не признавать роль материального достатка, материальных благ?

— А для чего всё
это нужно? — не унимаюсь я.

— Для того, чтобы
быть счастливым, чувствовать себя увереннее, — незамедлительно последует ответ.

Значит, у кого их
больше, тот и счастлив, а у кого не очень много (не то, чтобы совсем нет — про
монахов и отшельников мы пока говорить не будем, но не очень много), тот
пропорционально менее счастлив? Уточняю: пропорционально — это значит, у кого
мало, тот и не улыбнётся; у кого чуть больше, тот иногда доволен; у кого много,
тот радуется; совсем много, сплошь веселится, ну а кто в списке первых
миллиардеров, тот в постоянной эйфории без огорчений? Так?

…

Вот как быстро мы
подошли к объективной очевидности отсутствия прямой и твёрдой взаимозависимости
материальных благ и состояния радости. Но всё же что-то они значат? Эти
материальные блага?

Ну а как же, хлеб
насущный — он всё же нужен, и его отсутствие причиняет очень тяжёлые
переживания, если это касается ближних — то просто горе.

То есть, если его
нет — это горе, но если его с избытком? А вот тут-то радость и не гарантирована…
Но всё же как-то влияет наличие материальных благ на радость, как в той
поговорке, что не в деньгах счастье, а в их количестве?

Конечно, они могут
помочь в реализации некоторых духовных потребности, причём от самых низких —
например, возвеличить себя над другими, до высших — вложить деньги в строительство храма или во что-то
удовлетворяющее эстетические потребности.

Кстати, а что
доставляет неудовольствие при наличии большого количества материальных благ? Простой
пример: приходит выросший в богатстве ребёнок в какой-нибудь кружок, секцию, и
там выясняется, что денег у него больше, чем у всех, а способностей меньше, и с
ним происходит шок.

И вот вам
классический когнитивный диссонанс: с одной стороны, он ощущает себя лучше всех
— богаче, а с другой, хуже — бездарнее. Отсюда и все легенды о «своих кругах»
по денежному достатку, поскольку в них такой обиды не испытаешь, там кто если и
умнее, так ведь и не беднее.

По сути, это
простая психологическая защита методом вытеснения, описанная ещё Фрейдом: все,
что находится за границами «нашего круга», нас не касается.

Можно ли избежать
такого самоограничения? Можно, и примеры достойнейших меценатов свидетельствуют
этому очень ярко. Пусть нет собственного таланта, но можно развить в себе
понимание чужого и поддержать его.

Как написано у
Андрея Деметьева?

Никогда,
никогда ни о чем не жалейте —

Ни
потерянных дней, ни сгоревшей любви.

Пусть
другой гениально играет на флейте,

Но
еще гениальнее слушали вы.

Итак, материальные
блага существуют не как самостоятельные ценности, а как одна из возможностей
удовлетворения духовных. Мне неслучайно пришлось так обстоятельно подходить к
этому очевидному тезису, поскольку без этого дальнейший разговор не возможен.

А говорить мы
сначала будем о якобы ориентированном на материальные ценности европейском (оно
же «западное») обществе и возможности прихода этих ценностей в Россию. Главное
же, что мы сейчас выявили, — это то, что никаких самодостаточных,
самостоятельных материальных ценностей в природе не существует.

— И на Западе?

— И там.

А какие ценности
существуют среди европейских народов, на которых сильно повлияло
протестантство? И чем они отличаются от тех ценностей, что несёт православие? Чтобы
ответить на эти вопросы, нам следует определить через мирскую науку психологию,
какой же мотив главенствует над всеми мотивами в деятельности человека, что
заставляет совершать его те или иные поступки.

За годы существования науки о душе (психоло́гия:
от др.-греч. ψυχή — «душа»; λόγος — «учение»), в ней выработано достаточно
большое количество мотивов человеческой деятельности, описаны их
взаимодействия, но так или иначе, они все сводятся к тому, что можно
охарактеризовать желанием человека считать себя хорошим. Под влиянием
архетипов, а в большей степени их фрагментов, претендующих на
самодостаточность, — стереотипов, — индивид приобретает представление о том,
что даёт возможность человеку считать себя хорошим (правильным). Таким образом,
формируется частично в сознании, но, в большей степени в бессознательном,
«означающее» личности — та совокупность признаков, по которой человек либо
будет считать себя хорошим, либо — нет.

И вот здесь можно
увидеть, что и миллиардер, преследующий в личной жизни принцип чрезмерной
роскоши, и аскет, не позволяющий себе не то, что материальных благ, но и самых
простых удобств (комка сена под головой), исходят из одного и того же принципа
— осуществить то, что позволит считать себя хорошим, правильным. Различие
существует только во внешней форме реализации своей установки на право считать
себя «хорошим». Один считает, что он — хороший, окружая себя все большими
удобствами, другой — лишая себя их.

Сходны будут и
невротические тревожные переживания миллиардера и аскета, с отличием только в
знаке: один будет переживать, что позволяет себе слишком мало, другой, что
слишком много. Здесь поясним, что такое психическое явление как невроз следует
понимать как внутренний конфликт либо между желаниями, либо между желанием и
страхом возможной неудачи его удовлетворения. Вот и будет один переживать, что
не сможет позволить себе большего, другой, что не сможет лишить себя ещё
чего-нибудь.

Таким образом,
очевидно, что суть человеческой тревожности, того, что мешает человеку быть
счастливым, заключается в невозможности обрести в материальном плане абсолютное
подтверждение своей правильности (богачу всегда мало, аскету всегда много).

Отсюда и очевидно,
что материальный уровень не является самостоятельным в ценностном плане, будучи
не способным в завершённой степени удовлетворить потребность человека ощущать
себя хорошим и правильным.

Поэтому, если
человек полностью ориентирован на материальные блага, то у него возникает
чувство тревожности вне зависимости от того, сколько он имеет. Эта тревожность выражается в том, что человек
ощущает себя плохим, или хотя бы просто
недостаточно хорошим.

Противостояние
тревожности у индивида происходит по принципу одной (чаще всего упомянутой
защиты «вытеснением») или сразу нескольких психологических защит. Вопреки
встречавшимся мне в «популярной» психологии утверждениям, что психологические
защиты приносят пользу для психики, должен сказать, что это не так. Это всё
равно, что зашить рану, не очистив её от гноя. Или ещё проще — отвернуться в
сторону, чтобы не видеть, что на тебя едет грузовик. Короче, попытка спрятаться
от проблемы, вместо того, чтобы её решать.

Ещё одним примером
такой защиты может служить защита «рационализацией-интеллектуализацией»: да кто
я такой чтобы…, да я из такой семьи, что…, получить образование возможности не
было, предкам моим и так было хорошо, значит и мне… и т.д.

Интеллектуализация
здесь, конечно, очень неубедительная, да и рационализация тоже, но люди сами
себе верят.

Другим примером
такой защиты является «перенос» на другого, или просто обвинение окружающих в
личных неудачах: да если бы не мои родители… дети… сотрудники… власть и т.п.,
то у меня бы всё получилось.

Специально не
касаясь других религий, чтобы не погружаться в сравнительный анализ, обратим
внимание, что христианство даже на мирском уровне направлено на то, чтобы
вырвать человека из этого порочного круга, способного только усилить его
тревожность, внутренние переживания. Несмотря на то, что принцип «быть хорошим»
(стараться следовать заповедям, особенно первейшей из них: любви к Богу и друг
другу) существует и в Христианстве, в нём он опирается на действия, которые
человек может совершать в любых условиях вне зависимости от материального
достатка. При этом порицается возвеличивание себя и через богатство, и через
аскетизм (как, например, так поступали гностики в III-IV веках нашей эры).

Аскетизм допускался
и допускается только как отказ от излишества, мешающего служению Богу — «Все
мне позволительно, но не все полезно» (1-е Коринфянам: 12), как говорил апостол
Павел; с другой стороны, излишний аскетизм может и помешать служению, поскольку
доводит человека до полного истощения.

При этом в миру, в
семейном быте, порицается и невынужденный (по недостатку средств) отказ от
определённого необходимого комфорта для семьи, за исключением случаев особого
благословения. Так, Серафим Саровский дал благословение своему семейному
духовному чаду на добровольную бедность, но такие благословения даются не
просто так.

При этом все
обряды, вращающиеся вокруг церковных таинств, обозначенных самим Христом,
целенаправленно помогают личности выйти из круга невротической тревожности.

Ещё раз напоминаю
читателю, что мы сейчас пытаемся смотреть с позиций мирской науки, которая
может всего лишь фиксировать вторичные явления (выход из тревожности) на
великом пути Спасения, но и эти явления очень сильны. Те, кто общается в христианской
среде, видит очень много спокойный лиц, среди тех, кто уже давно на пути
воцерковления (идёт по нему, а не играет в него), но это спокойствие лишь
вторичный эффект, а не самоцель. Но именно из-за этой силы и очевидной
значимости для человека (а ведь само Спасение такой очевидностью не обладает),
проявления спокойствия и выхода из тревожности, постепенно становились
самодостаточными, что и аккумулировалось в протестантизме.

Для того чтобы
увидеть, как это произошло, нам придётся максимально абстрагироваться от
конкретного исторического процесса, детали которого легко могут поглотить
исследователя.

Церковь, вмешиваясь
в дела государства как общественная организация, всегда подвергается искушению
властью. В некоторых случаях можно признать необходимость подобного
вмешательства, но какие последствия это имеет для самой Церкви? «Политика — это
наркотик», — сказал один политический деятель, честно призывая людей не верить
заявлениям тех, кто радуется по СМИ своему уходу из политики. И избавиться от
такого наркотического пристрастия, можно только через очень страшную ломку
(отчасти такой ломкой для Церкви предстаёт и революция в России со всеми
последствиями). Ну а если избавления не было, то желание влиять на людей очень
быстро станет доминирующей идеей. Для утверждения, которой будет использован
сакральный авторитет церковной организации, при этом собственно сама высшая
мистическая роль церкви для людей станет использоваться только для
подтверждения права Церкви вмешиваться в мирские дела. Самостоятельность священной
церковной миссии будет утрачена.

В католицизме это
выразилось в концепции папы римского как наместника Бога, с провозглашённой
непогрешимостью в суждениях о церкви и её влияния в обществе.

Для ортодоксального
христианства — православия — это было ересью, так как Бог не нуждается в
наместниках.

Произошёл раскол,
а, точнее, отход католической церкви от древнего учения. После этого на
протяжении столетий мировоззрение населения западных стран формировалось в
рамках опосредованной ответственности перед Богом, опосредованности через папу
римского. А также в том, что смысл церковных обрядов сместился из положения
направить человека на путь Спасения, в позицию подтверждения своего права на
власть. Формализм превратился из вспомогательного стержня в самодостаточный
императив, поскольку был удобен для церковной власти как светский закон, как
утверждение права своего влияния (кто проводит религиозные обряды — у того и
власть).

Протестантизм,
выступая против подобного использования религии, не смог вернуться в
ортодоксальное христианство, а, напротив, ушёл ещё дальше — по сути, отказав
Богу в активной личности, заменив ее набором нравственных правил. Что
превратило протестантизм в учение, подобное учению дохристианских римских
стоиков, которые сводили человека к самому же человеку, вычленяя для него
наиболее «правильные» принципы.

Превратившись в
набор правил, религия протестантизма во главу угла поставила не подготовку к
вечной жизни, а комфорт здесь и сейчас: хорошо работай и у тебя всё будет
хорошо.

То есть ощущение
себя хорошим, правильным в протестантской идеологии достигается через обретение
комфорта в земной жизни. При этом давайте помнить, что ощущение — это сугубо
психическое, душевное состояние, выражаемое в материальном мире по-разному.

[Уже после выхода
книги «Не выпасть из Бытия», которую завершает эта статья, мне довелось
разговаривать с людьми, которые часто бывают в протестантской Европе, в том
числе были там и на новогодних праздниках, когда в Германии произошли массовые
изнасилования женщин.Так вот от них я узнал, что люди, живущие в Европе,
стараются об этом просто не думать по логике: мы этого не знаем — значит этого
нет, а после о том же прочитал и в статьях на РНЛ, что таково же отношение и к
войне и к проблеме миграции — глаза закрыли и как будто ни чего страшного.Разговор
о ловушке для людей «Зоны комфорта» это отдельная огромная тема, здесь же я
просто подчёркиваю, что именно ценность комфортности даёт людям протестантская
церковь].

В ощущение комфорта
входит справедливое вознаграждение за труд, точнее, всё то же ощущение
справедливого вознаграждения за труд здесь и сейчас, а не в Царствии Божием, к
поиску которого призывал Христос. При этом накладываются и определённые
ограничения, поскольку чрезмерность вполне может вызвать определённый дискомфорт.

Движение (по-двиг)
к Царствию Божьему, по сути, в такой системе полностью
исключено, так как комфорт — это состояние определённой статики, во-первых, и
расстановка всего по своим местам (а для этого надо, чтобы эти «места» были
очевидны и рассудочно понятны), во-вторых.

Отсюда и появление
общечеловеческих ценностей, поскольку иному (ценностям выше человеческих)
просто не остаётся места, в том числе и ценности Спасения. Но происходил такой
переход к очевидному комфорту на Западе достаточно последовательно,
поступательно, на большо́м временном промежутке. Помаленьку-полегоньку, пока в
западной церкви просто не осталось места для подвижников, для святых, для тех,
кто является примером пути за иной, скрытой, от удобного мира, ценностью.

В России, несмотря
на то, что в XIX — начале XX-го веках происходило окостенение церкви,
предпосылки для прихода святых были, как были и сами святые, что говорит о
самом духе церкви. Поэтому кризис безбожия, поразивший сначала среду
интеллигентов, особенно тех, кто учился в Европейских странах, а к концу XIX
начала XX проникший и в более широкие массы, в России прошёл именно как кризис,
а не как поступательное погружение. И недаром сегодня революция и последующие
годы многими воспринимаются как кара, за предательство Бога, Бога как личности.

Поэтому можно
утверждать, что люди, которые сегодня «верят в душе» и не стараются углубить
свою христианскую жизнь, делают это не потому, что придерживаются
протестантских взглядов, а из-за бессознательного ощущения ответственности
перед Богом, ответственности, которую они сами боятся признать.

В этом разница
взглядов на религию в России, где религия — это воссоединение человека с Богом,
и на Западе, где религия — это свод некоторых правил, соблюдение которых
обеспечивает внутреннюю комфортность, защиту от психологической тревожности.

Возникает вопрос,
благодаря чему православный может считать себя хорошим, если в святоотеческих
приданиях сказано об умалении себя? Дело в том, что благодаря умалению здесь,
во временном мире, человек создаёт себе сокровище на небе, о чём говорил и сам
Христос и святые.

«У христиан есть
одна корысть — спасение», — писал священник Даниил Сысоев.

Через удивительное
волнение от ожидания встречи с Богом, человек успокаивается в отношении мирских
переживаний. Умаление себя перед лицом Господа уменьшает и значение мирских
временных ценностей, страсти по ним. Впрочем, страсть по мирским ценностям —
это лишь попытка заменить ими духовный поиск. Поэтому, например, все страсти
кипят не просто об автомобилях, а о брендовых марках, не просто об одежде, а об
известных лейблах и т.д. Ведь бренд не материален, он имеет свой знак (который
можно наклеить и на подделку), но главное — это его социальный авторитет,
увеличивающий авторитет его владельца. Это всё выражается в материальном мире,
но воздействие оказывает в психологическом плане, и суть этого воздействия —
замена духовных ценностей, ценностью престижа, назовём её псевдо-духовной.

Но вся эта возня,
страсть к брендам, маркам, лейблам, утверждение своего престижа, вполне понятна
и очевидна, поэтому может присутствовать в комфортной модели жизни.

В российском же
сознании понятие комфортности не является ключевой доминантой в отличие от
западного мировоззрения. Главным является ощущение некоторого трансцендентного
(выходящего за грань очевидного), мистического, духовного, сакрального значения
своей деятельности. Правда, выражается (сублимируется или замещается) это
иногда довольно странно.

Удивительно, но
принцип потребности в трансцендентном (в духовном, божественном), стал во главу
угла и для материалистического коммунизма в России, когда основным мотивом
человеческой деятельности стал не жизненный комфорт, а некая высшая система
правильных взглядов на человека и общество. А также пусть уже и не религиозный,
но подвиг, подвиг в современном значении — напряжении всех своих сил и
жертвенности.

Так как церковный
кризис произошёл очень быстро, то не отменил бессознательной значимости
духовного принятия людей друг другом — принципа любви в вере.

Это выразилось в
том безусловном принятии вождей революции и их идей, которые очень быстро стали
восприниматься не как политико-экономическая концепция, а как новая религия.

При этом, такая
религия была новой лишь отчасти, её бессознательный трансцендентный принцип —
всеобщей любви в Боге — остался, только Бог был заменён людьми и их идеями
достижения светлого будущего.

Ещё раз:
европейская правильность как духовный идеологический критерий (претворяя
которую в жизнь человек сам себя считает хорошим) заключается в достижении
удобства и комфорта, в России эта правильность реализуется в трансцендентном
(переходящим за грань очевидного), во многом сакральном, действии.

Следует отметить,
что ощущение комфортности, являясь, по сути, духовной ценностью, выражается в
материалистическом плане намного проще, чем духовные ценности российского
менталитета.

Это ярко
проявляется в межличностных отношениях.

Неслучайно на
Западе так быстро возникла психология мобинга и противостояния ему. Мобинг —
подсиживание, «поедание» соперников — в коллективе разрушает такое желанное
ощущение комфортности.

В России мобингу
противостоит христианская стойкость, отношение как к испытанию, попущенному
Богом.

И самое главное:

Если ценность
комфорта очень просто выражается в материальном плане, то высшие
трансцендентные (сакральные) ценности выразить очень сложно, поэтому попытка
зациклить все ценности на материальном плане на бессознательном уровне в России
воспринимается как подмена высокой сакральной ценности мистификацией, фокусом,
обманом.

Поэтому, какой бы
высокой ни была зарплата сотрудника, она всегда будет казаться ему
недостаточной. Кажущийся недостаток денежного вознаграждения находится в
духовной сфере, и заменить его прибавками к жалованию невозможно. Отсюда
ощущение тревожности, неоцененности, «обманутости», которые не перекрыть
никакими премиями.

В свою очередь,
чувство, что работодатель обманывает, экономит на фонде оплаты труда (а раз нет
возможности признать духовную потребность, то ощущение недостатка чего-то будет
проецироваться только на зарплату), даже при самых высоких зарплатах, будет
приводить к понижению производительности труда и даже к деструктивному
поведению сотрудников (пьянство, саботаж и т.д.).

Причём на Западе
такого произойти не могло бы, поскольку, во-первых, нет ощущения, что тебя
обманули, а, во-вторых, участвовать в саботаже дискомфортно, за исключение
очевидных случаев забастовок, направленных на повышение комфорта.

Тут нужно отметить,
что наиболее деструктивным для коллектива будет человек с сильно задавленными,
вытесненными трансцендентными ценностями, живущий под девизом: «Мне это не нужно»,
«Я пришёл только рубль заработать». Такой человек внесёт только диссонанс в
работу коллектива.

Здесь же скрыта и
потребность русских (сразу оговоримся, далеко не всех, да и не только русских)
к чрезмерным загулам, тратам на развлечения, как попытке компенсировать
отсутствие поиска духовных ценностей. Однако чрезмерное, переходящее через
грань дозволенного, не может компенсировать трансцендентного — выводящего за
грань наглядного и очевидного к духовному, поскольку находится в рамках
материалистической ограниченности.

Сегодня очень
громко звучат дебаты о низкой производительности труда в России, некоторые
предлагают заставлять людей работать еще больше. Думаю, легко догадаться, что
при этом те, кто это предлагает, уверены, что и они, и их дети, и их близкие
будут среди тех, кто заставляет, а не среди тех, кого заставляют так-то
трудиться (ох, не зарекались бы!).

Этот подход вызовет
катастрофу, поскольку оказание сопротивления такому принуждению, намного ближе
к удовлетворению, или сублимации мистических потребностей, чем подчинение им.

Есть известная
притча о трёх людях, выполнявших одинаковую работу, но один из них считал, что
просто выполнял тяжёлую работу, второй обеспечивал семью, а третий строил Храм.

В России нужно строить
храм, только это ощущение выведет людей из ступора и позволит им раскрываться и
реализовывать свои таланты на любом месте.