Москва, 13 марта — Наша Держава. Статья Бориса Ширяева, которую мы размещаем в этом выпуске в
разделе «Русская публицистика», как нам кажется, сохраняет свою
актуальность и по сей день. Действительно, самая важная задача, которая
стоит сейчас перед национально-православными силами, — это донести
правду как о Царской России и монархической идее как таковой, так и о
реалиях большевицкого правления.
разделе «Русская публицистика», как нам кажется, сохраняет свою
актуальность и по сей день. Действительно, самая важная задача, которая
стоит сейчас перед национально-православными силами, — это донести
правду как о Царской России и монархической идее как таковой, так и о
реалиях большевицкого правления.
Передо мной прекрасный, полный любви и теплоты, очерк о том Сталинграде,
который звался Царицыном. Этот город имел «около сорока лесопильных
заводов… и снабжал лесом весь быстро растущий юго-восток России …
вокруг лежали тучные земли… Царицын строил паровые мельницы,
элеваторы, маслобойные заводы… переваливал сотни тысяч пудов пшеницы,
муки, овощей, мяса, леса, рыбы, нефти, железа… Да, и железа. Царицын
выстроил металлургический завод «Дюмо».
«Мясо у нас было почти даровое, – пишет далее автор, – самый пoследний
бедняк ел наваристые щи… на «обжорке» за копейку можно было пообедать
«гусаком» до отвала… сотня штук воблы стоила гривенник. Бунты сушеной
рыбы лежали около пристани горами в двухэтажный дом». «Нет, я не
идеализирую, – говорит он, – была у нас и беднота. Были даже нищие, но
эти нищие жили так, как не живут нынче колхозники и рабочие… в
землянках и плетушках».
Оказывается, что в тогдашнем Царицыне готовый, срубленный из
выдержанного леса домик в три-четыре комнаты можно было купить за 3-4
рубля. Эти домики – «казенки» – приплывали туда с Унжи и Камы на
множестве плотов, а минимальный заработок в Царицыне был 12-15 рублей в
месяц. Пожалуй, рекордному уровню благосостояния современных США и
Австралии придется уступить свое место.
Автор рассказывает далее о широком размахе культурного строительства
этого сказочного на современный взгляд города, об огромном «доме науки и
искусств» с оборудованным по последнему слову техники театром, богатой
библиотекой, художественной и музыкальной школами, другом театре с двумя
зрительными залами, приютах, больницах, гимназиях, школах. Их строили
купцы быстро богатевшего Царицына, строили не из побуждений ханжеской
филантропии, но потому что весь ход тогдашней жизни приказывал им
строить: не «покажешь себя» – лишишься кредита, прогоришь!
«Умели работать, умели гульнуть, по и достоинство свое блюли. Шапок
перед барами у нас не ломали», – пишет автор, и рассказывает о богатеях,
не смевших потревожить развалившегося на пристани отдыхающего грузчика,
о «забастовке» баб-покупательниц, победивших набавившего одну копейку
(только одну!) купца и многом еще, чему теперь поверить трудно, даже
здесь, в преуспевающих свободных демократических странах.
«До чего же богатой была страна!», – восклицает автор, а его сотоварищ
на страницах того же журнала, приведя некоторые данные дореволюционного
роста русской экономики, добавляет: «если бы октябрьская революция не
прервала и не задержала хозяйственного развития, то Россия была бы
теперь несомненно страной, где слово нужда было бы забыто».
Но кто же автор этого очерка о царском Царицыне? Отставной губернатор,
эмигрант из былых купцов или просто монархист – «реставратор»,
реакционер, шамкающий беззубым ртом?
Нет, дорогие читатели, автор этого правдивого и яркого очерка
«Сталинградские письма» («Посев», № 1, 1952 г.) «новый» эмигрант,
солидарист Г. Андреев, которому, судя по некоторым автобиографическим
штрихам, менее 30 лет, то есть попавший под колеса революции подростком,
человек первого «пофевральского» поколения. Солидаристы – не
монархисты, и «реставраторами» их может назвать разве лишь г-н Аронсон
(эсдек-меньшевик, бундовец, участник революции, несколько раз
арестовывался ЧК, эмигрировал в 1922 г., жил в Германии, Франции, США,
участвовал в меньшевицких кружках эмиграции, умер в 1968 г. – ред.).
За исключением краткого упоминания о дубинке Петра Первого, о монархии и
«царском режиме» в очерке нет ни слова. Этих слов и не требуется – ясно
без них.
После появления на страницах «Нашей Страны» моей статьи «Ветер из
глубин» я получаю много писем от «старых» эмигрантов, выражающих
сомнение в том, что современный подсоветский человек рабочего возраста,
то есть вступивший в сознательную жизнь после «февраля», упорно ищет
сейчас связи со своим национальным, дореволюционным, «дофевральским»
прошлым, тем самым отвергая пресловутые «завоевания февраля».
В ответ на их сомнения, я привожу здесь некоторые цитаты из очерка Г.
Андреева, человека своего поколения, не монархиста, не «буржуя»,
отличающегося от своих прочих сверстников лишь степенью талантливости.
Мало будет этих цитат – прочтите весь дышащий любовью к своему
дореволюционному, дофевральскому прошлому, очерк.
Приведу еще один факт. В «Казачьем Стане» ген. Краснова, где было много и
неказаков, среди его «новых» контингентов, я наблюдал странное явление:
чем моложе был офицер, тем он был «правее». Выходило приблизительно
так: полковники и майоры – «февралисты» – республиканцы с налетом
антисталинского большевизма, есаулы тянули к чему-то неопределенному,
вроде солидаризма, о котором там знали мало, а сотники и хорунжие ахали в
самую без кавычек реставрацию: «Даешь Царя и никаких гвоздей».
Это явление парадоксально лишь по внешности. Но внутренняя линия его
развития ясна: чем моложе подсоветский человек – тем дальше он отходит
от вызванного «прогрессизмом» февральского маразма, тем он здоровее. На
него беспрерывно воздействуют два фактора: явная гнусность
пореволюционного окружающего и обаяние словесных и вещественных
воспоминаний о дореволюционном, «царском» прошлом. Отталкивание и
притяжение.
Приведу еще один, почти анекдотический факт. В 1933 году, будучи
арестованным НКВД, я был переведен из отвратительнoгo, тесного, набитого
шпаной, провинциального клоповника (в буквальном смысле: нигде я не
видел таких полчищ клопов) в ленинградский ДПЗ и посажен в одиночку, где
вздохнул полной грудью.
– Как вам нравится ваше помещение? – иронически спросил меня следователь
НКВД, очень молодой еще парнишка, желавший воздействовать на меня
страхом «строжайшей изоляции».
– Восхитительно, – с вполне искренним чувством ответил я, – простор, проводная канализация, чудная вентиляция, кровать-сетка…
Следователь посмотрел на меня с некоторым удивлением и потом внушительно, с глубоким уважением, и даже гордостью произнес:
– Еще Царь строил!
Воспоминание о счастливом «царском вpeмeни» мелькает не только в шепотах
уцелевших бабушек. Оно давит на сознание подрастающих поколений полной
реальностью сохранившегося от тех времен и еще хорошего велосипеда,
Зингеровской машины, домика с не протекающей еще крышей, трижды
перелицованного, но еще пригодного шевиота с отцовского пальто,
уцелевшей глубокой тарелки, какую трудно теперь найти. Оно давит и
повсеместно и беспрерывно. Нищета современности устраняет
противодействие этому давлению. Создается даже перегиб в сторону
идеализации: компания Зингер не имела, конечно, никакого отношения к
русской монархии, но теперь она агитирует за нее…
Крупный солидарист Г. Андреев, связанный программой своей партии, не
назвал Царского Имени в своем талантливом очерке. Это и не нужно.
Назовут, называют, будут называть другие. Назовет весь ход жизни народа.
Но я позволю себе сказать многим моим единомышленникам, повторяющим,
увы, отжившие, утратившие содержание формулы, сказать, указав на его
очерк:
– Вот как нужно говорить о Российской Монархии!
