Алексий Лисняк с 1999 г. и по сей день является настоятелем Богоявленского
храма села Орлово Новоусманского района Воронежской области. Прозаик. Печатался
в журналах «Русский Дом», «Москва», «Наш современник», «Фома», «Образ жизни» и
других. Автор книг «Праздник жизни», «Зимнее тепло», «Бананы на берёзе». Член
Союза писателей и Союза журналистов России. Член секции писателей «ПРОФИ» –
профессионалы против профанации. В 2014 году в издательстве московского
Сретенского монастыря вышла книга отца Алексия «“Сашина философия” и другие
рассказы».
– Отец Алексий, расскажите о себе. Как стали священником? Где сейчас
служите?
– Служу я недалеко от Воронежа, буквально в двадцати семи километрах. Наше село
Орлово немаленькое. Да и селом-то его назвать у меня давно уже язык не
поворачивается: народ работает в городе, в селе – газ. Я получил назначение
сюда и переехал в 1999 году, тогда кое-кто ещё держал скотину, и отапливались
все углём. Научился печку топить. Теперь в частных подворьях не осталось ни
одной коровы, ни одной свиньи. Топимся газом, руки зимой чистые. Селяне
добираются до городских мест работы иногда быстрее, чем из некоторых городских
районов. Словом, стереотипная «глубинка» – это теперь не про нас.
По поводу же того, как я стал священником… Сколько себя помню, столько именно с
Церковью хотелось связать свою жизнь. Бог управил так. Говорится же, что не мы
– священники – Его себе выбираем, а Он нас. Призвал Господь. Причём буквально
Он меня к Себе вёл, и на этом пути совершались такие чудеса, что рассказать обо
всём страниц в журнале не хватит. Вот, привёл Бог, и в 1993 году покойный
теперь схимитрополит Ювеналий (Тарасов), тогда ещё архиепископ Курский и
Белгородский, рукоположил меня в диаконы. Мне тогда едва исполнилось 18 лет.
– Какова специфика службы священника на селе? Каков он, современный
деревенский батюшка?
– Я бы не стал говорить о таком собирательном стереотипном образе деревенского
батюшки – борода лопатой, подол в пыли, как это видится из города. Сёла разные.
Есть до сих пор такие полуживые, где нет асфальта и водопровода. Есть сёла и
вполне себе облагороженные. Равно как и духовенство всё под одну гребёнку не
подстричь. Есть, наверное, только одна общая особенность для всех сельских
священников, независимо от величины прихода и удалённости от городских благ.
Это, как в той песне, «от людей на деревне не спрятаться». В селе все на виду
друг у друга, все друг у друга на языках. Поэтому здесь священнику надо жить, а
не делать вид, что живёшь. Иначе, сами понимаете, собрать приход просто не
получится.
– Как восприняла ваша семья переезд в деревню?
– Семья была к этому готова. Да я и сам тоже. Несмотря на то, что всю
предыдущую жизнь прожил в городе-миллионнике, я почему-то своё священническое
служение иначе как в селе не представлял. Супруга родом из маленького районного
городка. Словом, печку топить я учился у неё.
– Как вы начинали? С чего? Какой храм вам достался? Как пришлось
восстанавливать?
– Храм достался буквально никакой. Но к этому я был готов, не удивился. Были
силы, молодость, здоровье. И потом, по молодости и неопытности я тогда ещё
верил в «повсеместное возрождение традиций» и тому подобные штампы из СМИ,
поэтому не испугался. По-настоящему я испугался не тогда, когда увидел вместо
храма руины, а тогда, когда убедился, что точно такие же развалины в людских
душах. Когда понял, что, вопреки расхожим стереотипам, вокруг меня нет
«сельских богомольных старушек», «благообразных старичков», которые жаждут
поста и литургии. Их нет в сельской природе, когда нет храма! С чего начинать
восстановление храма, было вполне понятно – ставь посреди развалин
импровизированный иконостас, устраивай временный престол, затягивай окна
полиэтиленом и служи. В перерывах побирайся по району: выпрашивай кирпич,
песок, цемент и т. д. И – вперёд, не снижая темпов. Но вот, как на первых порах
заинтересовать церковной жизнью людей, – этот новый для меня вопрос вызывал недоумение.
Как приняли вас местные жители? Удалось ли организовать приход? С какими
сложностями столкнулись?
– Приняли настороженно. Долго присматривались. Теперь, спустя 15 лет, можно
сказать, что приход состоялся. Если говорить о храмовом здании, так храм у нас
теперь златоглавый, с газовой котельной, полностью расписанный – единственный в
районе расписанный храм. Если говорить о приходской общине, то считаю, что по
внешнему состоянию храма можно вполне судить о духовности его прихожан. В самом
начале всё, без исключения – всё, представляло одну сплошную сложность. Простой
пример: просфоры. Без них богослужение не совершить. А где их взять? Да,
вначале нужно где-то найти для их выпечки муку. Именно – найти, потому что
купить её было не на что. Но вот муку разыскали. Где найти человека, который
просфоры напечёт? Человека, который знает, что такое просфоры, человека,
который пожертвует своим временем и возьмётся за это послушание? Таких людей не
было. Пришлось такого человека воспитывать с «нуля». А это процесс не одного
года. И так во всём. Певчих взять негде, следовательно, и их необходимо
вырастить, воспитать, а воспитание – это вопрос долгосрочной перспективы. Но
ведь богослужение-то необходимо совершать сейчас, а не в перспективе. Вот такие
трудности и возникали поначалу. То есть нужно было не возродить церковную,
приходскую жизнь, а создать её с нуля, из ничего. Объяснить людям не только,
что такое Церковь, но и то, что Церковь нам всем необходима. На этом фоне
бытовые сложности практически не замечались. В храме «буржуйка», которая
совершенно не спасает зимой от холода – замерзала не только вода в водосвятной
ёмкости, но и вино в Чаше. Но зацикливаться на подобных проблемах было попросту
некогда: надо успеть в войсковую часть, которую благословили окормлять, в
соседние сёла, где также надо было с нуля создавать церковные общины, в город,
где благословили окормлять тюремную больницу, как-то надо было заправить
разваливающуюся машину, а с финансами, сами понимаете, каково в таких условиях.
Духовенства тогда не хватало на все пустоты. И священников, которые решали
похожие задачи в похожих условиях, в те времена было немало. В большинстве сёл,
где теперь уже есть действующие храмы, церковная жизнь именно так и начиналась.
Нас – священников – тогда было двое на целый район. Теперь в районе нас больше
двадцати.
– На что живёте? Вернее, как выживаете?
– Теперь жаловаться просто грешно. Слава Богу, есть с чем сравнивать. На всю
жизнь запомнился один эпизод – первое приходское Рождество, разговины. Супруга
тогда для рождественского стола купила в магазине селёдку. Но как купила! Не
хватило трёх рублей, и она уговорила продавщицу отпустить эту несчастную
селёдку в долг. Было такое. По молодости это не страшило, и вспоминается теперь
с улыбкой… Теперь-то мы сами можем собирать подарки для нуждающихся, можем и
голодного накормить, даже не одного. Слава Богу.
– В деревне детей воспитывать легче?
– Не знаю, с чем сравнивать, в городе-то я детей никогда не воспитывал, поэтому
мне кажется, что именно в городе, с его суматохой и неразберихой за детьми
уследить сложнее. Ну, чего в деревне может не хватать для воспитания? Если
следовать Соломоновой премудрости и помнить, что для воспитания необходимы
розги, так это как раз в городе розги не произрастают. Шучу, конечно.
– Ещё одна проблема – как дать образование детям на селе. Где учатся ваши
дети?
– По моему личному опыту эта проблема выдумана и раздута. Со своей, конечно,
колокольни сужу, ведь у нас в селе школа полноценная. К тому же супруга моя
работает в школе, преподаёт химию, сам я в школе частенько бываю, всех там
знаю. Если говорить не о процессе сельского образования, а сразу о результатах,
то мой старший сын учится в медицинской академии. Он считает медицину своим
призванием, готовил себя к этому со школы и поступил. Мало того, он и меня
теперь привлёк к воспитанию будущих врачей – через него я с преподавателями
академии познакомился. Декан его факультета пригласил меня провести в
медакадемии курс лекций. Мы с ним посоветовались и решили, что минимум знаний о
Боге и Церкви должен иметь каждый врач. Вот теперь и на этой ниве тружусь. Да и
вообще, этот вопрос можно проиллюстрировать множеством примеров: многие великие
и гениальные учёные и прочие деятели – выходцы из села, где, как нам говорят,
невозможно получить полноценного образования. А уж теперь, когда и храмы в
сёлах появились… Из первого набора нашей приходской воскресной школы вышел один
офицер, который теперь служит в Подмосковье, приезжает в гости, алтарничает.
Наш выпускник – один священник, который служит в соседней епархии. Двое учатся
в духовных семинариях. Было бы желание учиться, а возможность всюду есть.
– Сейчас некоторые энтузиасты призывают городских жителей к
возвращению на землю. Говорят, что в грядущих испытаниях в городских условиях
не выжить и не прокормиться. Как вы относитесь к таким призывам? Может ли
возродиться русская деревня? И если «да», то каким образом?
– Нет у меня на эту тему никаких новых мыслей. Хорошую мысль высказал на эту
тему отец Виктор Салтыков в своём фильме «Русский заповедник». Дословно не
процитирую, но мысль примерно такая: село не надо возрождать, в нём надо просто
жить. Я с этой мыслью абсолютно согласен. Как-то в интервью порталу
«Православие.Ру» я отвечал на вопрос о будущем Русской деревни. И сказал тогда,
что один Бог знает наше будущее. Добавил, что не знаю, хорошо или плохо то, что
сейчас переживает наше общество, и деревня в частности. Ведь судя по тому, что
остатки жителей отдалённых сёл стремятся эти сёла покинуть, можно сказать, что
им так лучше. Но вот когда сельское население уже прорастёт корнями в город,
именно тогда оно из города и начинает слать призывы о возрождении деревни. Ну,
ведь анекдотичная ситуация! Сбежать из дома, потом вдруг увидеть, что дом без
хозяина вот-вот завалится, и бить по этому поводу тревогу! А кто должен тебе,
городскому, отремонтировать твой брошенный в селе дом, и с какой стати?
Не так давно отметился на этом агитфронте наш замечательный кинорежиссёр Никита
Михалков – природный горожанин. Он проехал по вымершим сёлам на своём красивом
внедорожнике, посокрушался о гибели деревни и насыпал с телеэкрана целый ворох
переживательных междометий. Болеет человек о судьбе села. Потом сел в свою
машину и укатил домой в Москву. Жалко Русскую деревню. И в этом он прав. Никита
Сергеевич занимается своим вполне себе городским делом. Он настоящий художник,
делает то, в чём разбирается. И слава Богу! И таких, как он, – на своём месте –
в одной столице больше двенадцати миллионов! Кто из них, по мнению Михалкова,
должен бросить свои городские дела, рвануть в село и усесться за штурвал
комбайна? Этот вопрос без ответа. Он, кстати, и не звучит нигде, этот вопрос. Я
считаю, что реку Русской истории, как и любую другую реку, нельзя обращать
вспять. Да, мы – Русские – наделали в истории массу глупостей. И продолжаем
глупости совершать. И результат получаем логичный. Хорошо это или плохо? Судить
не мне. Но это – закономерно! То, что мы сейчас имеем, суть плоды нашей
жизнедеятельности! Кого в этом винить? Кто должен исправить нашу жизнь? Кто,
конкретно, должен бросить свои городские дела и переехать возрождать село?
Покажите мне этого человека и объясните ему и мне, почему это именно он, а не
вы. Привыкли мы смотреть на жизнь со стороны, судить о том, в чём разбираемся
понаслышке, в этом одна из наших многочисленных бед.
Наше Русское село практически исчезло как явление потому, что оно нам – лично –
не нужно настолько, чтобы на селе жить. Да, это звучит резко. Да, масса людей
(городских людей, подчеркну) возмутится этим моим высказыванием. Я это
предвижу. Но если я не прав, то почему же село продолжает опустошаться и
гибнуть? Господь забирает у человека то, что ему не нужно, это давно известно.
– Вот переехал городской человек жить на село. С какими пороками своих
соседей он, в первую очередь, столкнётся? С пьянством?
– С теми пороками, с какими уже познакомился в городе. С теми самыми, которые
он сам из города с собой привезёт. В представлении о современной деревне, я
считаю, нам пора уяснить, что деревня, так же как и город, теперь часть
огромного глобального мира, со всеми вытекающими последствиями. Шишковской,
распутинской, астафьевской, шукшинской, евдокимовской деревни давно уже нет! И
это надо знать тому, кто собирается в деревню переехать. И особенно тому, кто
снимает о деревне «жизненные» сериалы. Тому, кто пишет о деревне нелепые
«жизненные» статьи.
– Как вы стали писателем?
– Вы полагаете, что я им стал? Знаете, у меня не было такой задачи. Наверное, и
сюда, в литературу, Господь призвал. Да и почва была… Мой отец много лет, до
самого развала Союза, руководил в Воронеже межобластным бюро пропаганды
художественной литературы при Союзе писателей. В этой литературной среде я и
рос. Слушал, смотрел. И, кажется, слышал и видел. Моё детство окружали
замечательные поэты и прозаики, известные и не очень. Когда мне было шесть лет
(первые осмысленные смешные литературные опыты состоялись в этом возрасте, где-то
в столе пылятся), меня в коридорах писательской организации потрепал по голове
какой-то старик. Поздоровался со мной, руку пожал, про жизнь с ним поговорили.
Этот старик оказался Гавриилом Троепольским, дедулей, который живёт в нашем
дворе на Чайковского. Это просто пример. А вы представьте, каково интересно
бывает, когда общество из таких вот дедуль, вроде Троепольского, Добрякова,
Люфанова и их молодых профессионалов-коллег по цеху собирается у нас за столом,
какие беседы ведутся в этом обществе! Клад! Полагаю, что интерес к
литературному процессу у меня с тех самых пор. Я даже курянина Евгения Носова
видел, просто видел, застал его на этом свете, успел. А теперь, когда бываю в
Курске, смотрю на памятник Носову, стоящий недалеко от памятника Воробьёву. Но
писателем себя я не считаю. Не могу я поставить себя в один ряд с такими
монументами, совесть не позволяет. Хотя и состою в Союзе писателей России. Мало
ли, где человек состоит. Думаю, что история сама этот вопрос разрулит.
Существует ли сейчас православная литература? И что вы вкладываете в это
понятие?
– Мне часто задают этот вопрос. И я всегда отвечаю на него одинаково: если речь
не идёт о литературе святоотеческой, то, по моему глубочайшему убеждению,
ПРАВОСЛАВНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ НЕ СУЩЕСТВУЕТ! Есть литература, и есть не литература.
Или, если точнее, есть художественная литература, и есть не художественная. Как
и в изобразительном искусстве – есть живопись, и есть мазня. Как и в музыке,
есть музыка, и есть попса. Как и в кулинарии, есть кухня, и есть фаст-фуд. Этот
ряд можно продолжить. Я считаю, что когда художественная литература имеет
художественную ценность, тогда она и православна.
Когда издательство Сретенского монастыря выпустило мою книгу «Сашина
философия», в журнале «Фома» появилась к книге аннотация. Автор (Н. Богатырёва)
начала эту статью с правдивых и жутких слов: «Книгу очередного
священника-писателя открываю с опаской…» К моему счастью, её «опаска» в итоге
не распространилась на мою книгу, но… Священники-писатели, как видно из этих
слов, довели своё чёрное дело по погребению художественной литературы до
критических отметок, до того, что адекватный читатель, любящий русское
художественное слово, просто сторонится книг с православным антуражем! Такова
реальность. Под грифом «православная литература» порой издаются такие пошлые
вещи, такая бредятина, что я как читатель с Н. Богатырёвой абсолютно согласен.
И дело не в выборе сюжета – как правило, разнообразия здесь нет. Дело в том,
что литература – это ИСКУССТВО, а не умение нажимать на клавиши компьютера или
пользоваться авторучкой. В лучшем случае «православная литература»
современности – это набор штампов вроде «он был потрясён до глубины души» и «мы
пошли пешком» – штампов, слепленных в кучу неким тягучим елеем. В попсе
говорят: «Хорошо. Пипл же хавает!» Здесь похожие критерии оценки: «Хорошо.
Старушки же умиляются». Но задача Литературы, как и любого другого искусства,
не умиление старушек, а воспитание художественного вкуса! Это надо помнить! Это
если речь о прозе. «Православную» же поэзию я просто опасаюсь. Вот передо мной
одна из многих книг. Навскидку. Одна из массы «православной» поэтической муры,
первая попавшаяся страница:
Что ты небо, так сурово?
Какой печалью омрачено?
Обильны слёзы лить готово,
Толщей хмар обложено… и т. д.
Тираж этой книги, набитой корявостью, 5000 (!!!) экземпляров. На обложке –
храм. Православная литература? Знаете, почему это псевдопоэтическое творчество
нежелательно критиковать? Потому что автором всего этого является уважаемый
старец. Я отнюдь не хочу умалить духовные заслуги этого старца перед Церковью.
Я просто хочу отделить его великую духовность от маразматического
псевдотворчества! Человек может быть прекрасным талантливым врачом, но его
врачебные успехи – не гарантия того, что он явится Васнецовым в живописи или
Шмелёвым в литературе. Старец старцем. Врач врачом. Поэт поэтом. Творчество
обязано возвышать человека в плане эстетики, а не пугать читателя и отбивать
охоту к чтению! Да, моё мнение резкое. Но глядеть на всё это «православное»
творчество без подобных эмоций невозможно.
Гораздо больше я радуюсь, когда моё творчество публикуется не в православных
изданиях, а именно – в литературных. Это значит, что литераторы считают
возможным печатать что-то моё среди произведений профессиональных прозаиков.
Ведь в большинстве случаев творчества священников определяющим моментом для
издателя становится наличие у писателя рясы, а не умение писать. Сними автор
рясу – и всё, литература закончилась. И я радуюсь, когда редакторы литературных
журналов вначале читают и одобряют что-то моё, а потом уже узнают, что автор,
оказывается, священник.
Так, в 2011 году лауреатом Уфимского литтолстяка «Бельские просторы» стал
прозаик Алексей Лисняк, а не священник Алексий Лисняк. Так, журнал «Москва» в
текущем году поставил мою повесть в февральский номер, и лишь после этого я
попросил обозначить меня – автора – как священника. Чехов был врачом, но мы
знаем не врача Чехова, а писателя. Троепольский был агрономом, но мы знаем
писателя Троепольского, а не агронома. В случае со священниками-писателями,
полагаю, можно было бы так же подходить к оценке их творчества – по
Гамбургскому счёту. Тогда литература и будет брать не количеством изданного, а
качеством.
– Кого вы бы выделили из современных авторов, пишущих на православную тематику?
– Вот! По-моему, более корректная формулировка – авторы, пишущие на
православную тематику. Для наглядности я сравниваю литературу с живописью. В
случае с художниками тематика редко становится критерием для наших
предпочтений. Репин, Васнецов, Айвазовский. Они мне нравятся независимо от
выбранных ими сюжетов. Просто они – мастера. В литературе я тоже отдаю
предпочтение мастерам, а не дилетантам. Поэтому Фёдор Абрамов, Константин
Воробьёв, Евгений Носов, Вячеслав Шишков. Кроме того, Шукшин, Астафьев,
Распутин, Соболев… Список может быть длинным. Поверьте, что творчество этих
писателей намного православнее современного «православного» творчества, к
которому мы, увы, привыкли. Люблю классиков Золотого и Серебряного веков.
Впрочем, я готов назвать и современных авторов, которые касаются церковной
тематики и делают это мастерски: о. Ярослав Шипов, покойный ныне поэт Михаил
Гусаров с его детскими стихами, Вера Часовских – наша воронежская поэтесса.
Ну, а если говорить о моих личных открытиях последнего времени, то это позднее,
практически документальное, творчество Юрия Нагибина. Ранний Нагибин, наверное,
многим известен как настоящий литератор, но то, что он создал в свои последние
годы жизни, меня очень впечатлило. Например, его рассказ «Учитель словесности».
Прямо стоит перед глазами этот рассказ. Вот, если вникнуть в его суть, то
стыдно станет называть себя писателем. Со мною было именно так.
Беседовал Андрей Викторович Борисоглебский
