Москва, 6 октября – Наша Держава. В российской историографии сложилась ситуация, напоминающая положение в западной историографии, где разделение историков-славистов на «оптимистов» и «пессимистов» существует вот уже около ста лет. Оптимисты считают: Россия в период Империи в целом довольно успешно продвигалась по пути модернизации, реализуя свой огромный потенциал и перенимая лучшие достижения стран Запада. И это поступательное развитие было прервано Первой мировой войной и революцией. Пессимисты убеждены: особенности экономического развития страны и специфика политической системы России делали крах имперской модернизации и революционный взрыв практически неизбежными. Профессор Б.Н.Миронов далее пишет:
Меня считают лидером оптимистов. В специальной большой монографии «Благосостояние населения и революции» (2010, 2012) я, как мне кажется, доказал, что объективных, в марксистском смысле, предпосылок революции 1917 г. не было. Вот кратко главные аргументы.
В России после отмены крепостного права произошло настоящее экономическое чудо. Темпы экономического развития стали самыми высокими среди великих держав Европы. Национальный доход за 52 года увеличился в 3,8 раза, а на душу населения – в 1,6 раза.
Промышленность развивалась особенно быстро и имела огромные резервы для дальнейшего роста.
Сельское хозяйство развивалось средними европейскими темпами.
Население империи увеличилось за 52 года в 2,4 раза, с 74 до 175 млн.
Но главное чудо состояло в том, что при высоких темпах роста экономики и населения происходило повышение благосостояния, другими словами, модернизация сопровождалась повышением уровня жизни.
Несостоятелен и второй ключевой аргумент пессимистов – огромное имущественное неравенство. На самом деле, децильный коэффициент дифференциации доходов (отношение доходов 10% самых богатых к доходам 10% самых бедных) в России начала ХХ в. равнялся только 6,3, что позволяет признать уровень неравенства невысоким и социально безопасным.
Но сегодня мне хочется подойти к происхождению революции с другой, субъективной стороны и показать несостоятельность второго марксистско-ленинского постулата, согласно которому российские пролетарии на рубеже 19-20 вв. превратились в настоящий рабочий класс, стали авангардом революционного движения и гегемоном революции.
С моей точки зрения, для превращения пролетариата в класс отсутствовали объективные предпосылки. Накануне революции 1917 г. процент потомственных кадровых рабочих в фабрично-заводской промышленности в целом по стране был менее 50. Свыше трети рабочих имели в деревне свою землю или землю своей семьи; многие из них вели свое хозяйство. Те, кто с деревней порвал, сохраняли крестьянскую закваску. Значительное число рабочих происходило из мещанства и других сословных групп. Их политические представления отличались крайне пестротой.
Преобладающая часть рабочих не осознавала себя не только особым классом, но даже специфической сословной группой. В конце XIX в. в одной из самых развитых в промышленном отношении Московской губернии менее процента из 110 тыс. обследованных рабочих были идентифицированы земскими статистиками, врачами и самими рабочими как «рабочие». Остальные идентифицировались по сословной принадлежности – крестьяне, солдаты, мещане, дворяне, духовенство, цеховые, почетные граждане, кантонисты, иностранцы, купцы и т.п. Основываясь на социальной самоидентификации и перекрестной идентификации, пролетариев нельзя считать рабочим классом в марксистском смысле.
За исключением профессиональных революционеров—социал-демократов, представления рабочих по вопросу символа социалистической веры были смутными и неопределенными. Выводы научного социализма им были чужды и непонятны. П.А. Дурново, министр внутренних дел в 1905—1906 гг., основываясь на сведениях полиции, утверждал, что «народные массы исповедуют принципы «бессознательного социализма», – даровое наделение чужою землей крестьян и даровая «передача всего капитала и прибылей фабрикантов» рабочим. Чаще всего социализм представлялся пролетариям как «Царствие Божие на земле», «земной рай», «светлое будущее» или просто как хорошая и счастливая жизнь. Конкретный рабочий, участвовавший в стачках «в понятия, которые формулировали лидеры партий, часто вкладывал другой смысл. Смутное представление у толп народа имелось о таких понятиях как “социализм”, “социалистическое общество” и «революция». Словом “революция” было воодушевлено небольшое число рабочих-активистов. Призыв ”Долой самодержавие!” для большинства означал просто изменение порядков в обществе, соблюдение местной властью законного порядка вещей для сносных условий жизни».
Подойдем к проблеме мировоззрения рабочих с психологической стороны – а могли ли российские рабочие начала ХХ в. в принципе сознательно овладеть классовым пролетарским сознанием? Предполагаю, что нет. Для понимания столь сложной интеллектуальной конструкции, как социалистический символ веры, необходимо владеть понятийным мышлением. Неграмотный или малограмотный рабочий им не владел, поскольку абстрактное мышление вырабатывается в ходе продолжительного и систематического школьного обучения.
Известный швейцарский психолог Жан Пиаже (1896—1980) считал, что человек в своем когнитивном развитии проходит четыре качественно различные стадии, они последовательно сменяют друг друга и каждая из них опирается на достижения предыдущих: 1) сенсомоторная в возрасте от рождения до 18 месяцев; 2) дооперационная в возрасте от 18 месяцев до 5 лет; 3) стадия конкретных операций в возрасте 6—11 лет; 4) стадия формальных операций в возрасте от 12 до 15 лет. Только в конце четвертой стадии индивид овладевает абстрактным мышлением. Однако четвертая стадия появляется не стихийно, а в результате продолжительного и систематического школьного обучения. Она вовсе не появляется или появляется в ограниченной форме у людей бесписьменных культур, в медленно развивающихся традиционных обществах и у неграмотных и малограмотных индивидов письменных цивилизаций. Например, в США в конце 20 в. до 30% людей не достигали стадии формальных операций.
Долю передовых рабочих, теоретически способных понимать символ социалистической веры и осознавать свое высокое предназначение как авангарда, можно приблизительно оценить по данным об образовании рабочих. К 1918 г. процент неграмотных рабочих составлял среди мужчин 21%, среди женщин – 56%, остальные были малограмотными, т.е. умели элементарно читать, писать и считать. «Передовые» рабочие имели в лучшем случае начальное образование и немногие из них путем настойчивого самообразования могли поднять свой культурный уровень на более высокую ступень. Среди рабочих лиц со средним и высшим образованием насчитывалось единицы. При таком низком интеллектуальном потенциале пролетариат не мог выполнять миссию, предназначенную ему марксизмом, – быть авангардом и гегемоном всех трудящихся.
В то же время рабочие охотно участвовали в революционном движении на ролях массовки. Роль марионеток была уготована пролетариям также тем, что неграмотные и малообразованные люди легко поддаются внушению и манипулированию, так как слушают скорее сердцем, чем умом. Находясь в толпе, человек особенно подвержен внушению, так как у него изменяется протекание психических процессов; основными регуляторами поведения становятся инстинкты.
Еще одна проблема. За сердца рабочих боролись все политические партии. Почему роль кукловода досталась большевикам?
Во-первых, социалистическая программа по своим целям соответствовала представлениям рабочих о справедливой жизни. Ее принципиальные пункты в 1917 г. включали насильственную экспроприацию собственности и передачу ее рабочим, введение рабочего контроля и передачу власти советам.
Во-вторых, только большевики сознательно и заблаговременно учились как с помощью специальной «революционной техники» манипулировать массами, и знали, чего они хотят и твердо шли к поставленной цели. Только большевики готовили рабочих на роль профессиональных революционеров в специальных партийных школах за границей. А их лидер тщательно штудировал литературу о том, как побеждать на войне и как захватывать власть в мирное время.
В-третьих, рабочие, как малограмотные и неграмотные люди, воспитанные в авторитарно-патриархальной семье, испытывали потребность в руководстве, покровительстве и патернализме. И эту их потребность лучше других могли удовлетворить большевики.
Несмотря на отсутствие классового сознания, рабочие приняли самое активное участие в революции 1917 г., хотя и в роли массовки. Заслуживает также внимания, что при этом они проявили повышенный радикализм и агрессивность. Чем это можно объяснить?
Кроме социально-экономических причин, три дополнительных фактора помогают это понять: гендерный, возрастной и семейный дисбаланс в рабочем населении, относительная депривация и фрустрированность.
В конце XIX—начале ХХ в. рабочие имели неблагоприятный половозрастной и семейный состав, что имело далеко идущие последствия.
Под влиянием разнообразных социальных, экономических и бытовых факторов среди пролетариев женщин насчитывалось в 6,4 раза меньше, чем мужчин. Возрастной профиль был нарушен в пользу молодежи — лиц в возрасте 17—29 лет среди рабочих было в 2,6 раза больше, чем среди крестьян. Среди пролетариев существовал так называемый «молодежный бугор», рассматриваемый некоторыми социологами как предпосылка революционных выступлений. В то же время среди рабочих насчитывалось в 2,7 раза меньше детей и подростков и в 5,3 раза меньше пожилых и стариков, чем среди крестьян, а доля холостых и незамужних была в 2 раза больше.
В результате на 1914 г. в составе промышленных рабочих мы находим около 1 млн. молодых одиноких мужчин и около полумиллиона одиноких молодых женщин – 29% от всех рабочих – почти каждый третий (!!!), сексуально озабоченных, раздраженных и неудовлетворенных жизнью уже только потому, что в стране, где так ценились семья и дети, многие из них не имели ни того ни другого.
В ситуации реальной невозможности удовлетворения фундаментальных базисных потребностей у человека рождается конфликтное отрицательно-эмоциональное состояние — недовольство, разочарование, тревога, раздражение и даже отчаяние — то, что называется в психологии фрустрацией, которая часто находит проявление в агрессивном поведении, направленном против действительного или мнимого его источника. Фрустрированные люди легко вовлекаются в политические движения протестного характера, становясь легкой добычей разных политических и религиозных пророков, сочувствующих им и обещающих быстрое изменение жизни к лучшему, если они будут следовать их принципам и призывам.
О фрустрированности рабочих красноречиво говорят следующие данные: активное участие в забастовочном движении, низкий уровень дисциплины на предприятиях, высокая криминогенность. В начале ХХ в. на долю 5,2 млн. рабочих, составлявших 4% населения, приходилось около 30% всех осужденных. Рабочие, подавляющее число которых по сословной принадлежности являлись крестьянами, были в 19 раз (!!!) более криминогенными, чем крестьяне-хлебопашцы, жившие в общине, что в значительной степени объяснялось фрустированностью и маргинальностью их положения.
Подведу итоги. Российские рабочие к 1917 г. не сформировались в класс и не обладали пролетарским социалистическим мировоззрением. Они приняли самое активное участие в революционном движении и в свержении монархии по причине фрустрированности, относительной депривации, неблагоприятной демографической структуры, податливости пропаганде и манипуляции, а не в силу своей революционности, организованности и сознательности.
Сами большевики не обольщались на этот счет. В. И. Ленин писал в 1917 г.: «Мы прекрасно знаем, что пролетариат России менее организован, подготовлен и сознателен, чем рабочие других стран. Не особые качества, а лишь особенно сложившиеся исторические условия сделали пролетариат России на известное, может быть, очень короткое время застрельщиком революционного пролетариата всего мира».
Вследствие предрасположенности рабочих к радикализму и агрессивности, именно социал-демократическая программа – радикальная и агрессивная — нашла у них отклик. Простые и понятные лозунги («Долой самодержавие», «Бей буржуев» «Долой Временное правительство», «Земля крестьянам, фабрики рабочим, мир народам» и т.п.), умелая пропаганда, большая и квалифицированная организационная работа позволила им мобилизовать пролетариат и использовать как таран, с помощью которого большевики решали свои политические задачи, а потом использовать как пушечное мясо революции и Гражданской войны.
Миронов Б.Н., профессор С. -Петербургского государственного университета, главный научный сотрудник С. -Петербургского института истории РАН
