Москва, 25 февраля — Наша Держава. С
давних пор многие мыслители пытались ответить на вопрос — что такое
монархия? Лучше она или хуже республики? От Бога она или от людей? За
этими глобальными вопросами остался в тени простой вопрос — монархист,
каков он? Хотел бы подчеркнуть — не монарх, а именно монархист!
Мышление большинства людей стереотипно: то есть они не
вырабатывают свои взгляды на основе каких-то данных и своих рассуждений
(три способа получения истины: эмпирика, логика, Божественное
Откровение), а принимают их на основе того образа, с которым их мышление
ассоциирует данное понятие.
Для того чтобы немного пояснить, приведу пример. Волк,
какой он? Большинство, наверняка, представили тощего серого волка из
воспоминаний, сформированных виденными в детстве мультиками. Причем,
скорее всего, волка представили в лесной чаще. Таков стереотип. Он
вырабатывался годами: через рисунки, через мультфильмы. В
действительности же, волк только на крайней степени истощения выглядит
столь худым, как его изображают. В лесных чащах волки не живут, а
предпочитают степную местность, где больше
добычи.
Аналогично
и с монархистом. Из книг, преимущественно советских, из твердо
заученных (не осознанных, а именно заученных) формулировок
научно-диалектического материализма Маркса с его формационно-классовым
подходом выработалось определенное видение монархиста. На основе
классового подхода — это аристократ, представитель высшего, правящего
состояния. Наше мышление начинает рисовать высокого худощавого мужчину
лет сорока, с красивою рукою с длинными розовыми ногтями, кажущуюся еще
белее «от снежной белизны рукавника» (Тургенев), «волосы у него с
проседью, одет он во все серое, он кавалер нескольких орденов, у него
высокий лоб, орлиный нос, и лицо его не лишено известной правильности
черт» (Стендаль), усы, пенсне, французское prononciation… Этакий Павел
Кирсанов Тургенева или господин де Реналь Стендаля.
С другой стороны, оппоненты монархии не могли игнорировать
многомиллионных членств в монархических партиях начала прошлого века.
Поэтому нужно было повесить как можно больше ярлыков, насколько
возможно, создать непритягательный образ: необразованный погромщик,
одетый в оборванные и поношенные вещи, двумя словами — спившийся
пройдоха (сравните с карикатурами Лансере или Соколова). 
Высокий
лоб, узкие и маленькие глаза, расплывшиеся черты лица, щетина,
маленький нос — это не идейный враг коммунизма или либерализма (смотря
от эпохи), а совращенный чуждыми трудовому народу элементами
(аристократами, смотрите абзацем выше) криминалитет и необразованный
пролетариат.
Я бы хотел особо обратить ваше внимание на то
обстоятельство, что в подсознании русского народа, воспитанного
советской школой, при слове «монархист» возникают именно такие
ассоциации. Почему же они создавались, и почему их две?
Ответ прост: чтобы оттолкнуть массы от монархии уже на
подсознательном уровне. Оклеветать монарха не так легко, хотя и это
делалось в советское время (да и сейчас делается) с завидной
регулярностью. Поэтому действуют на заложенную в подкорку головного
мозга поговорку: скажи мне, кто твои друзья, и я скажу тебе, кто ты!
Нужно было опорочить монархистов. Вот они, те, кто собираются вокруг
Престола! Неужели ты, порядочный и честный труженик, хороший семьянин,
захочешь стать в одну шеренгу с ними?
Эта цель всегда достигается в виде карикатур, говорящих
образов: сразу же вспоминается карикатура из «Крокодила» — царь сидит на
шее рабочего, поп в это время вынимает у него из кармана деньги, а
«нетрудовой элемент» погоняет нагайкой. Такие образы надолго
запоминаются. Когда их воспринимают как бесспорное, когда им верят, то
не задумываются об их истинности или правдивости. Поэтому монархисты
сегодня ведут борьбу не столько с идеологией либерализма или коммунизма,
сколько с теми ярлыками, которые на них самих повешены либералами и
коммунистами.
Почему образов два? Чтобы укрепить неприятие к
монархическому движению. Эти образы обостряют наиболее низменные чувства
человека: зависть и презрение. К человеку, изображенному в первом
образе, воспитанный на коллективизме рабочий испытывает зависть («ишь,
богатеев развелось!»), а ко второму — презрение («сборище ленивых
тунеядцев!»). При этом хочет того человек или нет, но его мышление
создает комбинированный стереотип — ассоциацию. Скажем, когда Петрову
говорят, что Иванов монархист, Петров представляет не аристократа и не
погромщика (если, конечно, он лично с Ивановым не знаком), а человека, к
которому Петров привык испытывать презрение и нелюбовь, то есть плоды
двух исследованных нами образов. Если же Петров знает Иванова, причем
знает его с хорошей стороны, то реакцией у Петрова станет недоумение,
поскольку сознание придет в противоречие с рисуемыми бессознательным
образом. По Фрейду, конфликт ego и id.
С тем, что неприятие к монархии обусловливается не
сознательными доводами, которые есть у человека, а именно
бессознательными ассоциациями приходится согласиться, исходя из практики
монархической пропаганды. Наиболее действенными оказываются не
направленные на поиск положительных сторон монархии аргументы, а
аргументы, направленные против образов, на которые мы ранее указали.
Допустим, просто шок вызывают у собеседника-немонархиста сведения о том,
что монархистами были Менделеев и Булгаков. Уважение к этим личностям
порождает у Петрова скорее желание как-то разобраться в этом вопросе,
чем отторжение, как было в случае с неизвестным ему Ивановым.
Каков же на самом деле монархист?
Начнем с версии Ивана Солоневича — русский крестьянин:
от природы труженик и консерватор. Как пишет по этому поводу Солоневич:
«Основные признаки русской народной психологии — это политический
консерватизм и волевое упорство» («Диктатура слоя»). Такой же теории
придерживался Константин Победоносцев. При всем глубоком уважении к
Солоневичу и Победоносцеву даже из их цитат видна их же неправота и
подмена ими понятий — смешение терминов консерватизм и традиционализм.
Часто эти понятия путаются. Монархизм — это наиболее последовательная,
ортодоксальная и чистая концепция традиционализма. Монархизм является
консерватизмом только тогда, когда в обществе царят традиционные
ценности. Если же общество ушло от них (как это произошло у нас в
России), то консерватизм и традиционализм перестают быть синонимами и
превращаются в антонимы.
Исторически прикладное понятие о традиционализме
зарождается в Испании в ходе карлистских войн. Карлисты выступали под
лозунгом: «?Dios y fueros!» — «Бог и привилегии!». Их идеалом были
традиционные ценности испанского народа: католичество, абсолютная
монархия (Rey netto), традиционные привилегии (хотелось бы подчеркнуть
особо, что ими обладали все сословия, в том числе и крестьяне — в форме
различных сервитутов). В 1840 г. карлистские войны завершились
поражением карлистов, но процесс формирования двух основных течений
продолжился: в 1854 г. началась Четвертая революция в Испании, приведшая
к власти генерала О’Доннеля. В период между Четвертой и Пятой
революциями (1856-1868 гг.) власть попеременно была то у либерального
правительства (О’Доннель), то у традиционалистов (генерал Нарваэс). 
Таким образом, сформировалось представление о
традиционализме, как одной из ветвей консерватизма (партия Нарваэса
называлась Консервативной). Это не совсем так, как мы уже отмечали, хотя
классический подход именно таков. Неоконсерватизм, как и либеральные и
социал-демократические концепции, выступает за поступательную
модернизацию общества по пути утверждения либеральных ценностей, что мы
можем видеть на примере Евросоюза в виде Баррозу или Петеринка.
Традиционализм представляет альтернативу как консерватизму в смысле
слепой консервации старых порядков, как это было в Империи Цин, так и
либерализму, ибо традиционализм выступает за развитие, прогресс, но на
основе принципиально иных ценностей — традиционных ценностей общества.
Тех ценностей, которые формировались у нации веками, тех ценностей,
которые каждый ребенок усваивает сызмальства с молоком матери. Таковыми
являются: традиционная для этой нации религия, обычаи и традиции,
жизненный уклад.
Консерватизм — вера тому, что есть; традиционализм —
верность традиции. Крестьянство — консервативная общность людей.
Приученные к колхозам, отученные работать с желанием крестьяне неохотно
отказываются от этого плохого обычая — надеяться на кого-то. Крестьянин
не является монархистом априори, потому что он крестьянин или русский
крестьянин. И ссылки на шуанов Вандеи или крестьянство, приведшее к
власти Наполеона III, неосновательны. Тогда это была правда, но для
сегодняшней России это фикция, ни чем не подтверждаемая. Тех мужиков, о
которых писал Солоневич, нет более.
Поэтому образ монархиста в виде русского мужика неверен. В
этом глубокое заблуждение соборников, которые пытаются достучаться до
глубин деревенской души. В минувшем году мне пришлось участвовать в
организованном монархистами во Владимирской области крестном ходу. Он
проходил в историческом месте, где теперь деревня. Когда
монархисты-горожане стали под хоругвями идти крестным ходом, поя «Царю
Небесный», «Достойно есть» и «Боже, Царя храни!», ничего, кроме
недоумения, лица сельских обывателей не выражали.
Думаю, что, пытаясь выявить образ монархиста, нам нужно
исходить не из классового или формационного подхода, ибо они априори
направлены против монархии, а из личностного подхода: выявить качества,
присущие настоящему монархисту, и в них разглядеть его подлинный образ.
Образ монархиста, ибо это категория политическая, и она определяет
отношение к: 1) вере; 2) праву; 3) государству и Государю; 4) обществу;
5) личности.
Монархист — человек верующий. Он верит в Бога, но он не
монах. Монархиста не нужно и даже нельзя изображать в рясе. Священники и
иноки могут, а как писал св. мученик Владимир, митрополит киевский
(†1918), даже должны быть монархистами, но это не есть их главная
сущность. Сущность инока — посвящение Богу, смирение своей воли волей
Божией. Инок отдает себя всецело, стремясь к совершенству. Монархист —
это категория государственная. Он не столько стремится быть совершенным,
сколько знает, где есть совершенство, в Ком оно заключено, и старается,
в силу греховности человеческой природы, не быть личностью аморальной.
Он верит, но не отрекается от мира. Он живет в миру и работает для
наиболее благоприятного устройства земного царства. Его стихия —
стремление к прогрессу. Но прогресс он понимает так, как его описывал
Даль — духовное развитие. Монархист видит истину, но он лишь обыватель в
сравнении с иноком. Он живет по заповедям, но, с точки зрения Церкви,
не стремится к совершенству, ибо служение монархии есть форма его
призвания, замысел, который сотворил о нем Господь. Церковное же
совершенство невозможно без отказа от мира. Светские лица прославляются
несравненно реже, нежели лица духовные. Это еще одно глубокое
заблуждение соборников. Они хотят из жизни сделать монастырь, не понимая
или не желая понять, что это не только бессмысленно, но и противно
самой сущности христианства. Христианство — жизнь по Богу, жизнь в Боге,
но для каждого она своя: вспомните свв. Константина, Маврикия,
Филарета, Юстиниана и др.
Отношение монархиста к праву — вопрос долгий и тяжелый.
Ему посвящается многочисленная литература. Наиболее яркое исследование в
этой области — «О монархии и республике» Ильина. В рамках статьи без
доказательств приведем некоторые ключевые аспекты этой проблемы —
проблемы монархического правосознания. Поясним, что правосознание — это
то, что мы вкладываем в понятие права, каким мы видим право. Для
монархического правосознания характерна идея справедливости. Достаточно
сказать, что монархизм, как наиболее естественная политическая
идеология, теснейшим образом связана с естественными сущностными
характеристиками явлений. Во многих языках слово право происходит именно
от слова правда, справедливость: в латыни право — ius, а справедливость
— iustitia; в немецком — Recht и Gerechtigkeit; в русском — право и
справедливость и др. Важным для монархиста является то, что он видит
справедливость, понимаемую им, как сущность права, в ранге и
обоснованном неравенстве. Следует особо обратить внимание на слово
«обоснованный». Чувство ранга заключается в том, что монархист желает
лучшему — лучшее, открывает для него простор для деятельности и
самореализации на благо обществу и государству. Обоснованность
привилегий является условием их существования. Привилегии даются
способным ими воспользоваться людям: и овому убо даде пять талант, овому
же два, овому же един, комуждо противу силы его (Мф. 25,15). Понимание
того, что Господь разделил девять талантов между тремя рабами не
поровну, на чем настаивают демократы, является сущностной отличительной
чертой монархиста. Глубокое понимание справедливости этой библейской
истины является его духовным наполнением.
В отношении государства монархист является творящим
субъектом, а не объектом воли монарха, на что указывает тот же Ильин, о
чем пишет Солоневич в «Народной монархии», а Тихомиров в «Монархической
государственности». Ценность монархиста в отношении к государству как
нельзя точнее объяснил министр иностранных дел при Николае II граф
Ламздорф: говорить монарху что думаешь, пока он не принял решения, и
исполнять приказанное, когда приказ поступил. Монархист — это подлинный
помощник и товарищ для монарха. Подданство — это связь монарха и
индивида, но сущностной характеристикой этой связи является любовь.
Нельзя быть монархистом, не испытывая к монарху любви, а любовь — это не
потакание, а забота. Монархист заботится о монархии, потому что монарх
для него — олицетворение государства, в нем воплощена, персонифицирована
государственная идея.
Монархист любит родину, ибо монархическая идея сугубо
национальна. Невозможно создать «монархический интернационал» в
долгосрочной перспективе. Монархист нацелен на свое Отечество, оно ему
дорого. Ему чужды понятия космополитизма и превознесение себя над
обществом. Индивид реализовывает себя, действуя в своих интересах на
благо интересов общественных.
Каждый человек индивидуален: его нужно понять и осознать. К
нему нужно найти свой особый подход. Нельзя межличностные отношения
свести к пустым математическим формулам. В реальной жизни даже
математика оказывается лишенной значимости. Сфера ее применения в
реальной жизни — физика и химия, а эти науки сплошь полны различных
поправочных коэффициентов, которые должны сгладить «идеальные
шероховатости» математических формул. Так и тем более так дела обстоят и
в науках общественных. Личность тем и ценна, что она личность, что в
ней, лишь Единому Богу ведомым способом соединены уникальные и
неповторимые качества. В этом уважении к личности можно найти всю
глубину монархиста, как человека. 
Честь
(внутреннее нравственное достоинство человека, доблесть, честность души
и чистая совесть) и благородство (поступки, поведение, понятия и
чувства, согласные с истиной и нравственностью) определяют внутренний
мир монархиста. По сути своей, если мы хотим написать портрет
монархиста, то воплотить мы должны именно эти качества — честь и
благородство. Чувство ранга неизбежно приводит к социальной
дифференциации, и это правильно. На вершине монархической системы
состояний находится дворянство, причем дворянство не кастовое, а
дворянство качественное. Качествами же дворянства являются именно честь и
благородство. Они не могут существовать вне Бога, ибо без Бога нет
совести, нравственности и, главное, Истины. Они не могут существовать
без ранга, ибо ранг определяет и вознаграждает доблесть, честность и
порядочность. Они не могут существовать без уважения к другому — ибо без
него нет уважения к самому себе.
Вот он портрет монархиста, портрет монархиста
теоретического, но реального. Реальность заключается в том, что
монархист не только тот, кто соответствует этим качествам, но и тот, кто
стремится им соответствовать. Монархиста от республиканца в
повседневных оценках отличает всего одна черта, которая является
следствием того внутреннего мира, который мы сегодня исследовали.
Монархист видит в другом человеке личность, брата, поэтому общество для
него семья. Республиканец видит в другом человеке индивида, поэтому
общество для него коллектив. Dixi.
