Москва, 16 февраля — Наша Держава. Эта
фраза осталась в моей памяти из очень далекого прошлого. Нам, мне и
сестре, было тогда по 7-8 лет. Нас уже приняли в октябрята, и мы этим
очень гордились. В наших умах дедушка Ленин был милейшим старичком,
который беспрестанно заботился о детях, ходил на субботники, освещал
доброй портретной улыбкой наши детсадовские группы и школьные классы.
Но
вот прабабушка моя, Ленина не любила, при имени его крестилась, но
никаких комментариев по поводу вождя не высказывала, и политические
предпочтения не озвучивала. В 1972 году ей было уже 98 лет, и за свою
долгую жизнь, она, видимо, уяснила, что дуть против ветра иногда бывает
опасно.
Но
однажды мы все-таки с сестренкой достали ее, рассказывая ей, что до
революции люди жили бедно, их притесняли, и Ленин освободил рабочих и
крестьян. Прабабушка поморщилась, и вот эту фразу и выдала: «Кто под
забором пьяным валялся, то к нам с револьвером и пришел».
И
это был разрыв шаблона. Мне ведь даже в голову не приходило, что кто-то
может думать не так, как рассказывают в школе. И хотя я ей не поверила,
решив, что бабушка старенькая уже, но эти слова на всю жизнь
запомнились.
Когда
я повзрослела немного, прабабушки не стало. Умерла, не дожив месяца до
столетия. И тогда я стала разговаривать с бабушкой. Она иногда плакала в
подушку по вечерам, а мне ее было так жалко, что я обнимала ее со всей
силы, и спрашивала, кто ее обидел.
Но
бабушка отвечала, что никто. А просто она вспомнила свою молодость. И
тогда мы с ней вели долгие разговоры. Она, утерев слезы, вспоминала, как
здорово было жить детьми в их просторном доме, как по весне бегали
тайно босыми за первыми цветами в лес. Отец ее ругался, «куда по такой
прохладе!», и угрожал девкам, не плести лапоточки все лето. Но каждую
весну плел.
А
красивая обувка хранилась в сундуке под матушкиным присмотрам, и
выдавалась лишь на праздники да на церковные гулянья. Там же и цветастые
платки хранились. Бабушка моя вспоминала, как плели они вечерами
кружева, и пряли у окошка, слушая, как заливается на улице гармошка. До
самой смерти любила она передачу «Играй, гармонь!»
Рассказывала,
что батюшка в церкви добрый был: «Бывало расскажешь ему, что
напроказила, и выходишь, словно летаешь. Свееетло на душе!» И про баню,
что стояла у небольшого ручья, вспоминала. Как пахло свежими вениками и
квасом.
Работы
было много, даже у девочек, коров доили с раннего детства, а их было
немало. Дед держал и птицу, и около тридцати бычков на мясо, сеяли
много, и нанимали людей, до пятидесяти в сезон, чтобы управляться со
всем хозяйством.
Еще
была мельница, которую прапрадед мой Данил отдал за старшую дочку
Марию в приданое. А вот мужа моей прабабушке он выбрал сам – из
работников. Звали его сказочным именем Порфирий. И был он очень красивым
и добрым, только умер рано от какой-то заморской хвори.
Когда
стали раскулачивать, дед Данил всю ночь не спал, кряхтел, затылок
чесал. А на утро повел скот отдавать новой власти. Хотел детей сберечь.
Но после еще три ночи маялся — коровы «кричали» так, что дед чуть не
плакал. Никто не подоил их родимых, никто не накормил.
Но
все было напрасно, из дома выгнали, просторный пятистенок забрали под
контору, где красные горлопаны приказы раздавали. А всю семью на телегу и
на север Хабаровского края. В первый год вырыли землянки, стали жить,
зиму сильно мучались, но потом приноровились.
Мужики
затеяли «рыбалку», типа кооператива. Дело пошло, за лето избу
поставили. За три года поднялись, ловили рыбу, торговали. Но недолго
музыка играла. Вновь раскулачили по чьему-то доносу, но теперь уже всех
мужиков посадили. А было их в семье шестеро. Прапрадед мой помер той
зимой.
Одним
словом, не нужна была моим предкам никакая революция, работали с утра
до ночи, сеяли, пасли, доили, землей занимались любовно и со знанием. А
вот раскулачивать их пришли чистые голодранцы, пьяницы и лентяи. Так моя
прабабушка говорила. Вот такая история.
