Как не ходить с логарифмической линейкой противу булыжника

Москва, 31 августа — Наша Держава. С начала 2017 года, как и следовало
ожидать, в информационном пространстве началась настоящая война за русское
будущее, которое некоторые ошибочно принимают за русское прошлое. Нужды нет,
британец Дж.Оруэлл выразился на сию тему исчерпывающе, кто его не понял, о том
можно единственно сожалеть.

Да, я вновь о красно-белом
противостоянии, обостренном магией чисел. Но на сей раз – вот о чем.

Наблюдая непрестанные теледебаты
своих с врагами (иной терминологии у меня здесь нет) я постоянно вижу у нас
одни и те же уязвимые места. Их, по сути, два. На целую пяту больше, чем у
Ахиллеса, тот хоть на одну ногу опирался спокойно. Но с первой пятой нам,
пожалуй, ничего не поделать: мы не лжем. У нас другой отец, лживость не
является нашим естественным состоянием. Они – врут, как дышат. И довольно часто
набирают на том очки. Как и сто лет назад. Мы и тогда – не лгали. Мы
простодушно говорили «Нет, независимости никому не обещаем – не имеем
полномочий, мы всего лишь военные. Вот закончится война, установится законная
власть, к ней, пожалуйста, со всеми вашими пожеланиями». Ну чего б нам стоило –
наобещать четвергов с неделю, глядишь не получили бы ножей в спину. Мы не лгали
– и порой это играло роковую роль.

Тут уж – что поделаешь.

Нас попрекают «белым террором», а мы
вдаряемся в сложные разъяснения: есть принципиальное различие в том,
наличествует ли стратоцид как принципиальная установка, либо же невинные
жертвы, а как без них, случайны, кроме того, необходимо учитывать статистику…

Господа, мы забываем о том, что
происходит по другую сторону телевизора и монитора. Забываем напрочь.

А два мужика за пивом, глядя, как
обмениваются рваными репликами двое спорщиков, между которыми бегает еще и
ведущий, отнюдь не полезут в словарь за словом «стратоцид». Слушают они того,
кто кричит громче (это обычно не мы) и излагает доходчивее. Из пассажа выше
будет воспринято ровно следующее: «Слышь, Коль, население-то все убивали». Один
– ноль.

И я, кстати, ничего плохого не хочу
сказать о телезрителях, даже если они пьют пиво. Они могут быть врачами со
«Скорой», инженерами, зоотехниками, сотрудниками МЧС. Нельзя требовать от
каждого соотечественника, чтобы он проводил свободное время в чтении
исторических трудов. Да, люди получают какие-то готовые представления в том
числе из телевизора. Наша обязанность, чтобы они выбрали наше мнение. Потому,
что это – важно.

Как сказал недавно командир Сводного
Офицерского генерала Маркова полка капитан Глеб Алексеевич Яковицкий: «Что
может наладиться в стране, пока хоть один русский человек – спустя сто лет –
повторяет кощунства про «кровавого Николашку”?»

Здоровое самосознание нации стоит на
мнении большинства.

Но мне сложно вообразить, как бы знакомый
доктор наук вдруг подбоченился и заорал в стиле кургинянцев: «Какой-такой белый
террор, ты чё, с дуба упал?! Да белые ни одного человека не повесили! Ни
одного, зуб даю!!»

Нелепо представить? Да как сказать.

Вот красный фантаст Рыбаков, жаждавший
дискредитировать мой новый роман, электронно (но оттого не менее базарно) заорал
о том, что Чудинова хотела бы расправ над матросами «с женами и детьми» (sic!!). Всякому, кто знаком-таки с
мудреным словом «стратоцид», без чтения книги ясно, что для базирующегося на
Римском праве сознания подобное немыслимо. Равно как и магометанские ретивые
блоггеры какое-то время назад писали, что я призываю «жечь живьем мусульманских
младенцев». Но для этого надобно, чтобы читатель неизъяснимых строк понимал: белых
объединяло именно что правовое сознание. Не все белые были монархистами. Но,
коль скоро смогли стать плечом к плечу, правовым сознанием было наделено большинство,
игравшее определяющую роль.

Но ведь кто-то же поверил. И фантасту
и магометанам.

Ложь – орудие мощное. Только не наше.

Но в рассуждении второй Ахиллесовой
пяты мы кое-что сделать можем. Для начала – понять, где она у нас.

А она вот: мы противопоставляем
академизм пропаганде. Проще сказать, идем, размахивая логарифмической линейкой,
против амбала с булыжником. Булыжник, как мы помним – оружие пролетариата.

Пропаганда – она и есть тот самый
булыжник. Сегодняшние пролетарии трудятся не руками, а языком.

С пропагандой у нас и сто лет назад
имелись серьёзные проблемы. «Землю – крестьянам, фабрики – рабочим!» Это
работало. И какая разница, что ни один крестьянин в итоге не получил ни клочка земли,
а за опоздание на «свой» завод рабочий мог схлопотать лагерный срок – чего
нельзя было и вообразить при самом «страшном» фабриканте?

Большевики умело использовали
пропаганду – и получили власть. Лгать мы не можем, чтобы не уподобиться
противнику, но нам необходимо прекратить путать пропаганду с наукой.

Историческая наука не интересует из
наших оппонентов никого – ни Спицына, ни Колпакиди, ни простигоподи Прудникову,
ни Юлина – словом, никого из бесовского легиона. У них нет трудов, признаваемых
академическим сообществом. Либо вовсе нет, либо почти нет. (Может быть, за
вычетом перебежника Гаспаряна). Их задача – влиять на зрителей, слушателей,
вторгаться в сознание широких масс.

Контр-задача наша, думается, двояка.
Почаще выступать в формате «гость и ведущий». Но и для этого формата необходимо
заранее обдумывать простые и четкие, запоминающиеся формулировки. Очень хорошо
также, ради запоминания фактов аудиторией, украшать повествование эпизодами
живой жизни. В моем романе «Декабрь без Рождества», где дается – впервые,
пожалуй – решительно отрицательная оценка мятежу декабристов, есть небольшой
эпизод: Государь выходит с Наследником к саперам.

«– Солдаты!! – возвысил голос Николай
Павлович. Странное, вдохновенное наитие владело им. Подхватив сына подмышки, он
высоко поднял мальчика над головою. – Солдаты! Верные мои! Вот, кого вы спасли
для меня и для Отечества!

В обе щеки расцеловав ребенка,
Николай Павлович протянул его ближайшему солдату.

Охнув от неожиданности, старый
служака бережно, будто к иконе, приложился к нежной детской щеке.

Мальчика передавали из рук в руки,
как передают на пожаре бадейку с водой. Пропахшие табаком солдатские усы смешно
щекотали лицо. Эти колючие табачные поцелуи, о чем не ведал еще Александр
Николаевич, запоминались на всю жизнь. До страшного смертного часа им суждено
греть сердце. Довольный всеобщим вниманием, взволнованный перенятыми от отца
чувствами, ребенок раскраснелся от возбуждения».

Этот эпизод, совершенно реальный, как
признавались мне многие читатели, произвел наиболее сильное впечатление.

Посмотрим, какая польза из него
извлекается для неподготовленного читателя, историю помнящего неважно.

«Вы его спасли». Так что же: мальчик
был в опасности? А почему, если декабристы просто вышли и постояли на
Сенатской, как сказано в одном неизъяснимом советском романе, «миролюбивым
каре»? Что-то не связывается. Может статься, каре было не столь уж миролюбиво?
И вообще было что-то еще, кроме каре?

А эпизод, между тем, наповал бьет
подлинностью. Такого не придумать, читатель ощущает это кожей. Итак –
декабристы покушались на дитя.

Выстраивается связь: за сто лет до
Ипатьевского особняка кто-то хотел (и мог) убить ребенка только за
принадлежность к Августейшей семье.

А что за «страшный смертный час»?
Стоп-стоп, это какой же Александр? Не тот ли, которого убили народовольцы?
Какая зловещая взаимосвязь начала – и конца жизни.

Кусок истории усвоен.

Через эпизоды, сценки история
раскрывается лучше, ближе прикипает к сердцу.

Когда Юлины-Спицыны кричат про
абстрактных злодеев белых, неплохо сбить их конкретикой. К примеру: какова была
нижняя возрастная граница в Добровольческой армии. Так называемые «баклажки».
(Если для явления придумано особое название, значит это в самом деле явление, а
не частные случаи). Пятнадцать-шестнадцать? Так предположит слушатель дебатов.
Как бы! Тринадцать, а то и двенадцать.

Вспомнить известное (то есть
известное нам, вот, я тоже сейчас, как мы видим, наступила на грабли):

«”Но почему же ты такой маленький?” –
спросишь иной раз такого орла. «А у нас рослых в семье нет. Мы все такие
малорослые”.»

И вся демагогия расшибается о
трогательный образ правды: подросток с тяжелой трехлинейкой. Типичный
боец-доброволец.

И в каких «собственнических интересах»,
«стремлению сохранить привилегии» или даже в «феврализме», можно обвинить
ребенка?

И вот – мальчишеская фигурка прапорщика
СЗА Николая Меркулова в одиночестве взбегает на мост – навстречу остервенелому
огню красных. Взрослые, в миг нерешительности, в миг, когда включился инстинкт
самосохранения и нет душевных сил подняться навстречу верной смерти – лежат. А
мальчишка бежит. Бежит почему-то невредимый, будто заговоренный. И вот
вскакивает первый из взрослых и бросается следом. Бегут двое. Бегут все.

Мост взят. Николай Меркулов не
получил ни единой царапины.

Он погиб через месяц.

Больше иллюстраций к тезисам! Вот
мемуары Надежды Александровны Тэффи. Комиссар, любитель и покровитель
«искусства», в роскошной шубе. На спине шубы – незалатанная дыра с запекшимся
вокруг темным пятном.

Плосколицая женщина комиссар, большая
любительница собственноручных пыток, имеет своеобычное обыкновение: у всех на
виду присаживается по нужде. Женщина ли это?

Именно такое – западает в память
накрепко.

Пропаганда нам органически
отвратительна. Но есть иное понятие, не могущее никого из нас уронить:
популяризация. Над ней надлежит трудиться особо.

К формату же неизбежно крикливых
дебатов стоит заранее готовить афористические фразы, полностью объясняющие
суть. Фразы, которых никто не успеет перебить.

Идет кампания по дискредитации
отечественной науки (особый вопрос, это-то зачем им нужно), издаются книги о
гениальном оклеветанном «при Хрущеве народном академике Трофиме Лысенке». Не
надо рассказывать по телевизору о генетике. Нам все равно ничего толком сказать
не дадут. И не каждый зритель хочет в этом разбираться. Надо дождаться
«ключевой» фразы красного агитатора (на этом их построения базируются) что де
«Вавилов теориями тешился, а Лысенко приносил практическую пользу». И,
дождавшись, задать первый вопрос:

«Какова стоимость научного наследия
Лысенка?»

Ответа не будет, ибо отвечать нечего.
Оппонент попытается с темы соскочить. Тогда – второй, добивающий, вопрос:

«Какова стоимость научного наследия
Вавилова?»

Либо нежить скорчится сразу, зная
ответ, либо (если не ведает ловушки) начнет плести что-то невнятное.

«Одиннадцать триллионов долларов».

Всё, уноси готовенького. Это понятно
всем.

Может воспоследовать лепет о
неизвестных прекрасному Сталину ошибках, от которых не застраховано ни одно
государство.

«Лгать хватит! Вавилова Сталин
погубил лично».

Спор выигран абсолютно. Зритель – на
нашей стороне.

«Православные сталинисты» (самая
опасная мерзость) любят перебирать тему «Сталин уничтожил только «ленинскую
гвардию».

Не надо долго спорить. В несколько
слов.

«Какова была численность руководящих
ленинских кадров? Что-что? И вот на это потребовались годы? Одной ночи длинных
ножей не хватило бы? Поучитесь считать».

В XVII и XVIII веках не зряшно баловались
афоризмами. Краткость и ёмкость – первоочередное, чтобы быть услышанными.

Крики о «бездарном» в войне Царе и
«гениальном» Сталине тоже разбиваются о простое, простейшее:

«Почему же бездарный Царь воевал
немца на дальних рубежах, а гениальный Сталин допустил его до Москвы?»

А их вечные крики о «власовцах»! Этот
ярлык к кому только не лепят.

«Первые власовцы – большевики! Кто
служил немцу и добивался военного поражения собственной страны?»

Мы много таких изящных безделушек
можем выточить на наших токарных кабинетных станочках. Не стоит этим
пренебрегать. По каждой теме должно иметь набор ёмких фраз.

Стоит также проявлять во время
дебатов особое внимание к поведению другой стороны.

На одном из самых удачных эфиров
последнего года я добилась результата безмерно простых ходом. Оппонент, один из
оберегальщиков терафима, прибег к непритязательному приёму. Во время наших
реплик он делал вид, что умирает от смеха. Посыл ясен: ах, против каких же
шутов гороховых пригласили выступать меня, компетентного человека. Видите,
видите, я ж сдержаться не могу, ну курам же на смех, ну уморили!

А речь шла, между тем, об Ипатьевском
особняке.

В какой-то момент я просто неожиданно
показала на него рукой.

«А почему они всё время смеются?!
Можно иметь любые взгляды, но в смерти людей смешного нет ничего! Поглядите! Он
вменяем?»

Вероятно, прием терафимолюба был
давно отработанным, привычным. Все оставшееся время он корчил отчаянные гримасы,
усилиями заставляя себя удерживать серьезное выражение лица. Выглядело это
роскошно.

Логарифмическая линейка – вещь
преинтересная. Но не для всех. Оставим академические исследования для
монографий, непростые размышления – для публицистики, эссеистики и романов.
Побережем наш бисер от копыт.