Москва, 12 февраля — Наша Держава. Революция есть узаконение уголовщины и политизация криминальной
стихии. Это не случайно: в современном обществе, с его пауперизмом и
лукративностью, с его тягой к неосновательному обогащению (биржа,
грюндерство), с его политическою угодливостью вниз, с его политической
продажностью, с его безрелигиозным правосознанием, с его рассудочной
гуманностью и т.д., — имеется все растущая потребность в этом, а сила
сопротивления этому соблазну (Достоевский — «право на бесчестие») все
падает.
стихии. Это не случайно: в современном обществе, с его пауперизмом и
лукративностью, с его тягой к неосновательному обогащению (биржа,
грюндерство), с его политическою угодливостью вниз, с его политической
продажностью, с его безрелигиозным правосознанием, с его рассудочной
гуманностью и т.д., — имеется все растущая потребность в этом, а сила
сопротивления этому соблазну (Достоевский — «право на бесчестие») все
падает.
Революция есть криминализация политики; источники этого — в
националистическом эгоизме (злодейство, низость, свирепость — во имя
родины — считаются прямою доблестью), классовой революционности, в
войнах. Мир и без того кишит ворами и полуворами; демократия открывает
им прямой доступ в политику. Как же не возникнуть соответственной тяге?
Большевики цинично выговаривают здесь и узаконяют то, что лицемерно
таится в складках современной общественной ткани и разъедает ее изнутри.
националистическом эгоизме (злодейство, низость, свирепость — во имя
родины — считаются прямою доблестью), классовой революционности, в
войнах. Мир и без того кишит ворами и полуворами; демократия открывает
им прямой доступ в политику. Как же не возникнуть соответственной тяге?
Большевики цинично выговаривают здесь и узаконяют то, что лицемерно
таится в складках современной общественной ткани и разъедает ее изнутри.
Понятно, что мировая война, возникнув в такой атмосфере, только и
могла развязать, усилить, разжечь волю к неуловимому, стоящему на грани,
ненаказуемому преступлению, — т.е. к его узаконению. В России же
амальгама из политики и уголовщины назревала уже давно в стане
революции.
могла развязать, усилить, разжечь волю к неуловимому, стоящему на грани,
ненаказуемому преступлению, — т.е. к его узаконению. В России же
амальгама из политики и уголовщины назревала уже давно в стане
революции.
Еще Бакунин и Нечаев настаивали на том, что революционеры должны
искать союзников и сотрудников именно среди русских каторжников.
Достоевский указал на это в «Бесах», и он же раскрыл ту своеобразную
«идеологическую» тягу русского интеллигентного пролетария к преступлению
(Раскольников). А эта идея — связать конспиративную пятерку кровью
совместного убитого невинного (Ша-тов)?.. Революционная интеллигенция,
сентиментально идеализируя разиновщину и распевая гимны Разину и
каторжнику (горьковское «Цепи мои, цепи»), десятилетиями вынашивала в
себе эту амальгаму из преступления политического и преступления
уголовного. Преступник и разбойник (по-шиллеровски! Die Rauber)
идеализировались, и разбой воспринимался и изображался, как особого рода
«протестующее вольнолюбие»; революционер и уголовный солидаризировались
(заключение в тюрьме; фальшивые паспорта; побеги и укрывательство от
полиции; отрицание лояльности и отвращение к ней; сближение с
контрабандистами при переходе границ и т.д.); оба стали считать (сами
себя и друг друга) «жертвами современного социального и политического
строя». Радикальный помощник присяжного поверенного (по уголовным делам)
с пафосом защищал воров-рецидивистов и брал с них гонорар. По всей
линии шло братание политического правонарушителя с уголовным
правонарушителем. А аграрная агитация к погромам и поджогам? А
партизанские нападения на чинов полиции? Где здесь грань? Экспроприации
1905-1906 годов довершили это братание: левые эсэры и большевики
решились на них; в подготовке помогали и правые эсеры; а денег просили
на расходы и издательство — многие и открестившиеся от экспроприации и
осудившие их правые эсеры, вплоть до крестьянского союза. Экспроприаторы
кое-что давали, другое тратили и прокучивали сами… Шло на «личную
потребу»… А Сталин — с его экспроприациями на Кавказе, а его казначей —
Красин, а его хозяин — Ленин?
искать союзников и сотрудников именно среди русских каторжников.
Достоевский указал на это в «Бесах», и он же раскрыл ту своеобразную
«идеологическую» тягу русского интеллигентного пролетария к преступлению
(Раскольников). А эта идея — связать конспиративную пятерку кровью
совместного убитого невинного (Ша-тов)?.. Революционная интеллигенция,
сентиментально идеализируя разиновщину и распевая гимны Разину и
каторжнику (горьковское «Цепи мои, цепи»), десятилетиями вынашивала в
себе эту амальгаму из преступления политического и преступления
уголовного. Преступник и разбойник (по-шиллеровски! Die Rauber)
идеализировались, и разбой воспринимался и изображался, как особого рода
«протестующее вольнолюбие»; революционер и уголовный солидаризировались
(заключение в тюрьме; фальшивые паспорта; побеги и укрывательство от
полиции; отрицание лояльности и отвращение к ней; сближение с
контрабандистами при переходе границ и т.д.); оба стали считать (сами
себя и друг друга) «жертвами современного социального и политического
строя». Радикальный помощник присяжного поверенного (по уголовным делам)
с пафосом защищал воров-рецидивистов и брал с них гонорар. По всей
линии шло братание политического правонарушителя с уголовным
правонарушителем. А аграрная агитация к погромам и поджогам? А
партизанские нападения на чинов полиции? Где здесь грань? Экспроприации
1905-1906 годов довершили это братание: левые эсэры и большевики
решились на них; в подготовке помогали и правые эсеры; а денег просили
на расходы и издательство — многие и открестившиеся от экспроприации и
осудившие их правые эсеры, вплоть до крестьянского союза. Экспроприаторы
кое-что давали, другое тратили и прокучивали сами… Шло на «личную
потребу»… А Сталин — с его экспроприациями на Кавказе, а его казначей —
Красин, а его хозяин — Ленин?
Когда Разин и Пугачев брали город, они прежде всего разбивали тюрьму и
выпускали колодников. Керенский отпер тюрьмы в середине марта. Восемь
месяцев по всей стране упоенно шла амальгама из политического и
уголовного преступления. Октябрьский переворот означал прорыв ее к
власти.
выпускали колодников. Керенский отпер тюрьмы в середине марта. Восемь
месяцев по всей стране упоенно шла амальгама из политического и
уголовного преступления. Октябрьский переворот означал прорыв ее к
власти.
Что это, уголовное или политическое? — грабь награбленное, мир
хижинам, война дворцам; разгром помещичьих усадеб; захват особняка
Кшесинской; «конфискация» в частную собственность конфискующего — чем
насыщена вся большевистская революция; донос, вознаграждаемый из
имущества денунцированного*; захват бандами демобилизовавшихся солдат —
ротной казны, пулеметов, паровозов, домов в городах; замучивание по
политическому доносу для присвоения имущества и т.д. и т.д.
хижинам, война дворцам; разгром помещичьих усадеб; захват особняка
Кшесинской; «конфискация» в частную собственность конфискующего — чем
насыщена вся большевистская революция; донос, вознаграждаемый из
имущества денунцированного*; захват бандами демобилизовавшихся солдат —
ротной казны, пулеметов, паровозов, домов в городах; замучивание по
политическому доносу для присвоения имущества и т.д. и т.д.
* Денунциация (лат. — уведомление) — донос.
Судьба русского дореволюционного уголовного мира такова: вольные
рецидивисты, не желавшие признать коммунизм и стать советскими
бюрократами, — были постепенно переловлены большевиками и расстреляны.
Более умные и ловкие — стали советскими бюрократами, чекистами,
дипломатами, агитаторами. В 1921 году один видный сыскной спец говорил
мне в России, что все уголовные преступники наших дней — воры и убийцы —
абсолютно неопытные новички, не умеющие ни замести следы, ни скрыться,
ни скрыть похищенное: старые опытные специалисты «мокрых и сухих дел»
были уже всосаны революцией или истреблены.
рецидивисты, не желавшие признать коммунизм и стать советскими
бюрократами, — были постепенно переловлены большевиками и расстреляны.
Более умные и ловкие — стали советскими бюрократами, чекистами,
дипломатами, агитаторами. В 1921 году один видный сыскной спец говорил
мне в России, что все уголовные преступники наших дней — воры и убийцы —
абсолютно неопытные новички, не умеющие ни замести следы, ни скрыться,
ни скрыть похищенное: старые опытные специалисты «мокрых и сухих дел»
были уже всосаны революцией или истреблены.
Революция бюрократизировала криминал («разбойник стал чиновником») и
криминализировала бюрократию («чиновник стал разбойником»).
Государственное начало пропиталось преступностью, а преступность
огосударствилась…
криминализировала бюрократию («чиновник стал разбойником»).
Государственное начало пропиталось преступностью, а преступность
огосударствилась…
Революция по существу своему правонарушительна и почти никогда не
соблюдает граней между политическим и уголовным правонарушением, между
публично-правовым неповиновением и частно-правовым захватом. Разъяснения
Луначарского недвусмысленны: революция призвана нарушать и разрушать
всякое право. Но если большевики захватили власть и грабили
организованно, почему ограбленные ими и выброшенные на улицу не имеют
права определиться к ним на службу и пытаться вернуть себе то, что у них
отняли, — в порядке неорганизованной расплаты, взятки, etc.? Вор ли тот
вор, что у вора свою собственную дубинку украл? Бели в первые пять лет
революции советские учреждения то и дело «переезжали» из дома в дом,
чтобы при переезде «потерять» ящик или два фальшивой бухгалтерии,
прикрывавшей хищения и растраты, — воровство ли это? В1926 году
прибывший вновь в эмиграцию русский присяжный поверенный на мой вопрос,
правда ли, что такой-то общий знакомый проворовался у большевиков и
посажен, ответил мне негодующим вопросом: «То есть как это
про-во-ро-вал-ся?! Что это значит?!»…
соблюдает граней между политическим и уголовным правонарушением, между
публично-правовым неповиновением и частно-правовым захватом. Разъяснения
Луначарского недвусмысленны: революция призвана нарушать и разрушать
всякое право. Но если большевики захватили власть и грабили
организованно, почему ограбленные ими и выброшенные на улицу не имеют
права определиться к ним на службу и пытаться вернуть себе то, что у них
отняли, — в порядке неорганизованной расплаты, взятки, etc.? Вор ли тот
вор, что у вора свою собственную дубинку украл? Бели в первые пять лет
революции советские учреждения то и дело «переезжали» из дома в дом,
чтобы при переезде «потерять» ящик или два фальшивой бухгалтерии,
прикрывавшей хищения и растраты, — воровство ли это? В1926 году
прибывший вновь в эмиграцию русский присяжный поверенный на мой вопрос,
правда ли, что такой-то общий знакомый проворовался у большевиков и
посажен, ответил мне негодующим вопросом: «То есть как это
про-во-ро-вал-ся?! Что это значит?!»…
Революционер, делающий фальшивые деньги, — революционер или
уголовный? Книги бежавшего Булгакова, захваченные Рязановым, — чьи они?
(и т.д., см. мои фельетоны в Возрождении).
уголовный? Книги бежавшего Булгакова, захваченные Рязановым, — чьи они?
(и т.д., см. мои фельетоны в Возрождении).
Революционер, как таковой, должен быть способен на ложь, произвольное
присвоение чужого и убийство. Или проще: революционер по самому
существу своего дела — есть лжец, вор и убийца; революционер, не
способный к этому, есть просто фразер. Революция есть поистине дело,
которое не только нельзя делать в белых перчатках, но которое требует
грязных рук, безжалостного сердца и нравственно грубой души, способной к
непрестанной, неутомимой преступности. Революционное дело, как всякая
наступательная борьба, есть дело трудное и опасное: революционер рискует
свободой, здоровьем, жизнью, имуществом и се-мьею. Он борется
напряженно, рискуя всем, ненавидя и презирая врага. Он ввязывается в
дело всем своим инстинктом самосохранения, всеми своими страстями, т.е. и
честолюбием, и жаждою личного успеха и преуспеяния. Мало того: удача
революции сулит ему власть, почести и богатство. Он это знает, знает с
самого начала и до конца. Его личная карьера связана с успехом его
деятельности. И потому все преступления, которые он совершает, стараясь
преуспеть в них и ими — совершаются им по крайней мере (у самых этически
порядочных революционеров) — и для самого себя.
присвоение чужого и убийство. Или проще: революционер по самому
существу своего дела — есть лжец, вор и убийца; революционер, не
способный к этому, есть просто фразер. Революция есть поистине дело,
которое не только нельзя делать в белых перчатках, но которое требует
грязных рук, безжалостного сердца и нравственно грубой души, способной к
непрестанной, неутомимой преступности. Революционное дело, как всякая
наступательная борьба, есть дело трудное и опасное: революционер рискует
свободой, здоровьем, жизнью, имуществом и се-мьею. Он борется
напряженно, рискуя всем, ненавидя и презирая врага. Он ввязывается в
дело всем своим инстинктом самосохранения, всеми своими страстями, т.е. и
честолюбием, и жаждою личного успеха и преуспеяния. Мало того: удача
революции сулит ему власть, почести и богатство. Он это знает, знает с
самого начала и до конца. Его личная карьера связана с успехом его
деятельности. И потому все преступления, которые он совершает, стараясь
преуспеть в них и ими — совершаются им по крайней мере (у самых этически
порядочных революционеров) — и для самого себя.
В результате революционер отличается от уголовного нередко только
«интеллигентностью» и желанием завладеть государственной властью.
Интеллигентность среди революционеров вообще условна, относительна,
случайна и несущественна; истинно интеллигентному человеку вряд ли
вообще свойственно быть революционером. И вот, достаточно уголовному
активно захотеть государственной власти — и грань между ним и
революционером стирается окончательно.
«интеллигентностью» и желанием завладеть государственной властью.
Интеллигентность среди революционеров вообще условна, относительна,
случайна и несущественна; истинно интеллигентному человеку вряд ли
вообще свойственно быть революционером. И вот, достаточно уголовному
активно захотеть государственной власти — и грань между ним и
революционером стирается окончательно.
Можно было бы выдвинуть в противовес этому безжалостному разоблачению
то обстоятельство, что революционер «жертвует собою», стремясь к
«свободе и счастью народа». Да, дело революционера сопряжено с
опасностями, требует риска и даже жертвы; и революционеры, особенно их
сентиментальная разновидность, любят выдвигать «жертвенность» на первый
план. Могут быть и такие, для которых к самопожертвованию-то все и
сводится… Но способность к самопожертвованию и храбрость — суть
несомненно формальные добродетели; однако именно поэтому их ценность
измеряется в конечном счете тем, во имя чего или чему посвящены
жертвенность и храбрость. Жертвенность и храбрость возможны и среди
разбойников и среди контрабандистов. Итак, лучшее, что можно сказать о
лучших и наивных революционерах: они бывают храбры и жертвенны в своей
борьбе за власть и притом воображают, что борются за свободу и счастье.
то обстоятельство, что революционер «жертвует собою», стремясь к
«свободе и счастью народа». Да, дело революционера сопряжено с
опасностями, требует риска и даже жертвы; и революционеры, особенно их
сентиментальная разновидность, любят выдвигать «жертвенность» на первый
план. Могут быть и такие, для которых к самопожертвованию-то все и
сводится… Но способность к самопожертвованию и храбрость — суть
несомненно формальные добродетели; однако именно поэтому их ценность
измеряется в конечном счете тем, во имя чего или чему посвящены
жертвенность и храбрость. Жертвенность и храбрость возможны и среди
разбойников и среди контрабандистов. Итак, лучшее, что можно сказать о
лучших и наивных революционерах: они бывают храбры и жертвенны в своей
борьбе за власть и притом воображают, что борются за свободу и счастье.
Но что эта борьба в действительности ведется за свободу, а не за
диктатуру, насилие и рабство; в действительности — за счастье, а не за
бесконечные лишения и страдания, не за кровь и нищету — доказывать это
после французской и, главное, русской революции не стоит, да и
невозможно.
диктатуру, насилие и рабство; в действительности — за счастье, а не за
бесконечные лишения и страдания, не за кровь и нищету — доказывать это
после французской и, главное, русской революции не стоит, да и
невозможно.
Замечательно, что, застряв в грязи, революционеры не терпят рядом с
собою чистых и не-запачкавшихся. Они начинают прямую борьбу за
вовлечение чистых в грязь, за всеобщее и повальное измарание, толкая
людей к отчаянию и к преступлению — голодом, террором, уговором,
соблазном, действуя на жадность, на честолюбие, на трусость, на
утомление; используя все дурные страсти. «Если ты не против нас, если ты
не прямой враг наш — то приложи руку, измарайся! Прими участие во
власти, в дележе награбленного; возьми долю; донеси, спровоцируй,
погуби, разврати, убей…» Или еще: «Проворуйся, чтобы мы поймали тебя,
изобличили, опозорили и казнили — тогда все увидят, что грабители и
жулики — не мы, а другие, которых мы ловим и казним…»
собою чистых и не-запачкавшихся. Они начинают прямую борьбу за
вовлечение чистых в грязь, за всеобщее и повальное измарание, толкая
людей к отчаянию и к преступлению — голодом, террором, уговором,
соблазном, действуя на жадность, на честолюбие, на трусость, на
утомление; используя все дурные страсти. «Если ты не против нас, если ты
не прямой враг наш — то приложи руку, измарайся! Прими участие во
власти, в дележе награбленного; возьми долю; донеси, спровоцируй,
погуби, разврати, убей…» Или еще: «Проворуйся, чтобы мы поймали тебя,
изобличили, опозорили и казнили — тогда все увидят, что грабители и
жулики — не мы, а другие, которых мы ловим и казним…»
В «Князе Серебряном» графа А.К. Толстого (глава X) — Малюта Скуратов
говорит своему сыну Максиму: «Авось, когда сам окровавишься, бросишь
быть белоручкой, перестанешь отцом гнушаться». Так у совместно убивающих
(в шайке или толпе) есть обычай — заставить каждого нанести убиваемому
удар, — все вместе били, все вместе убили — неизвестно кто, все мы
таковские!.. Забелин рассказывает из истории Смуты, что после того, как
москвичи беззаконно низложили законно избранного Царя Василия Шуйского —
«бранное, позорное слово изменник, которым обыкновенно укоряли москвичи
тушинцев, — совсем потеряло свой истинный смысл; все поголовно
сделались изменниками и ворами, того только и надо было настоящим
ворам».
говорит своему сыну Максиму: «Авось, когда сам окровавишься, бросишь
быть белоручкой, перестанешь отцом гнушаться». Так у совместно убивающих
(в шайке или толпе) есть обычай — заставить каждого нанести убиваемому
удар, — все вместе били, все вместе убили — неизвестно кто, все мы
таковские!.. Забелин рассказывает из истории Смуты, что после того, как
москвичи беззаконно низложили законно избранного Царя Василия Шуйского —
«бранное, позорное слово изменник, которым обыкновенно укоряли москвичи
тушинцев, — совсем потеряло свой истинный смысл; все поголовно
сделались изменниками и ворами, того только и надо было настоящим
ворам».
Эта жажда революционера совратить и измарать рядом стоящего не
запачканного человека имеет психологически глубокие, вечные корни:
нестерпима злодею добродетель; она есть для него вечно предстоящий живой
суд и осуждение, укор, унижение; она бередит в нем совесть и тем
раздваивает его, ослабляет его в борьбе; может прийти момент, когда
прямой инстинкт самосохранения потребует от злодея — или сдаться и идти
на казнь, или же устранить честного со своей дороги (совратить или
убить).
запачканного человека имеет психологически глубокие, вечные корни:
нестерпима злодею добродетель; она есть для него вечно предстоящий живой
суд и осуждение, укор, унижение; она бередит в нем совесть и тем
раздваивает его, ослабляет его в борьбе; может прийти момент, когда
прямой инстинкт самосохранения потребует от злодея — или сдаться и идти
на казнь, или же устранить честного со своей дороги (совратить или
убить).
В большевизме революция открыто показала свое лицо: она есть система
откровенной уголовщины, политическое злодейство, рискующее всем ради
власти, чести и богатства. Коммунизм есть не просто химерический план
осчастливления; это есть система порабощения и высасывания масс в руках
новой социальной элиты.
откровенной уголовщины, политическое злодейство, рискующее всем ради
власти, чести и богатства. Коммунизм есть не просто химерический план
осчастливления; это есть система порабощения и высасывания масс в руках
новой социальной элиты.
Источник: Иван Ильин. Кризис безбожия. Краматорск, 2005 , С. 158-169
http://www.riuo.kiev.ua/bibl1/illin01.html
http://www.riuo.kiev.ua/bibl1/illin01.html
