Генерал П. Н. Краснов вспоминал, как в 1907 году Николай захотел представить цесаревича в качестве шефа лейб-гвардии Атаманскому полку: «Государь взял на руки Наследника и медленно пошел с ним вдоль фронта казаков. Я стоял во фланге своей 3-ей сотни и оттуда заметил, что шашки в руках казаков… качались. Досада сжала сердце: “Неужели устали? <…>” Государь подошел к флангу моей сотни и поздоровался с ней. Я пошел за Государем и смотрел в глаза казакам… Нагнулся наш серебряный штандарт с черным двуглавым орлом, и по лицу бородача красавца-вахмистра потекли непроизвольные слезы. И по мере того, как Государь шел с Наследником вдоль фронта, плакали казаки, и качались шашки в грубых мозолистых руках, и остановить это качание я не мог и не хотел» (Цесаревич. СПб. 2004. С. 22). Читать дальшеСвернуть «Алексею Николаевичу было… 9,5 лет. Он был довольно крупен для своего возраста, имел тонкий, продолговатый овал лица с нежными чертами, чудные светло-каштановые волосы с бронзовыми переливами, большие сине-серые глаза, напоминающие глаза его матери. Он вполне наслаждался жизнью, когда мог, как резвый и жизнерадостный мальчик. Вкусы его были очень скромны, Он совсем не кичился тем, что был Наследником Престола, об этом он всего меньше помышлял. Его самым большим счастьем было играть с двумя сыновьями матроса Деревенько…» Так очертил портрет цесаревича г-н П. Жильяр, ставший в 1913 г. его наставником (Жильяр П. Император Николай II и его семья. Вена, 1921. М., 1991, репринт. С. 19). В воспоминаниях г-на Жильяра порядочно говорится о болезни наследника, о героических усилиях д-ра В. Н. Деревенко и лейб-медика Е.С. Боткина (последний вместе с царской семьей принял мученическую кончину в Екатеринбурге), и, между прочим, автор замечает: «Когда, наконец, после долгих, бессонных ночей, они имели радость видеть маленького больного вне опасности, его выздоровление приписывалось не их трудам, а чудесному вмешательству Распутина. Но отказавшись от всякого самолюбия, они находили поддержку в чувстве глубокой жалости, которую испытывали при виде смертельной тревоги родителей и мук этого ребенка, который в десятилетнем возрасте испытал больше страданий, чем люди, приблизившиеся к пределу своей жизни» (Там же. С. 42). Когда болезнь отступала, это был живой и жизнерадостный ребенок, сердечный, отзывчивый, умный. По словам близких, он отличался большими способностями и учился почти шутя. Это был благочестивый ребенок, который, кажется, за всю свою короткую жизнь просто не успел нагрешить, на нем как будто изначально лежал отблеск святости. Интересный штрих к образу цесаревича есть в воспоминаниях С. Я Офросимовой, любопытно, что она говорит о своих детских впечатлениях, т. е. о восприятии чистым сердцем: «Я вижу храм Феодоровского собора. Идет праздничная служба… Цесаревич стоит на Царском возвышении. <…> На его бледное прекрасное лицо льется сияние тихо горящих лампад и придает ему неземное, почти призрачное выражение. Большие, длинные глаза его смотрят не по-детски серьезным скорбным взглядом… Он неподвижно обращен к алтарю, где совершается торжественная служба… Я смотрю на него, и мне чудится, что я еще где-то видела этот бледный лик, эти длинные скорбные глаза… Я напрягаю память и вдруг вспоминаю… Убиенные Борис и Глеб…». Она же приводит свидетельство одного из ближайших учителей наследника: «В душе этого ребенка не заложено ни одной скверной или порочной черты; душа его — самая добрая почва для всех добрых семян; если суметь их насадить и взрастить, то Русская земля получит не только прекрасного и умного Государя, но и прекрасного человека» (Офросимова С. Я. Царская Семья// Цесаревич. С.63-64, 56). В год начала Великой войны наследнику цесаревичу исполнилось 10 лет. 17 августа Их Величества прибыли в Москву. «Под непрерывный звон колоколов всех церквей из тысяч уст разносился внушительный своим религиозным величием и сдержанным волнением тот чудный русский гимн, в котором выражена вера целого народа: “Боже, Царя храни!..” — рассказывал Жильяр. <…> Мы каждый день выезжаем на автомобиле с Алексеем Николаевичем. <…> Сегодня утром, во время нашего возвращения с обычной прогулки, шофер принужден был остановиться… — так велика была толпа. Она состояла исключительно из простонародья и окрестных крестьян, пришедших из города по делам или в надежде увидеть Царя. Вдруг раздались крики: “Наследник!.. Наследник!..” Толпа бросилась вперед, нас окружили, мы очутились как в кольце, словно в плену у этих мужиков, рабочих, торговцев, которые толкали друг друга, кричали и пробивались вперед, чтобы лучше разглядеть Цесаревича. <…> Он был бледен, взволнован неожиданностью этой народной манифестации… Однако он скоро оправился, видя добрые улыбки этих славных людей, но оставался сконфуженным и смущенным вниманием, предметом которого сделался…» Перед отъездом из Москвы царская семья совершила паломничество в Троице-Сергиеву лавру, где был отслужен молебен, все приложились к мощам преподобного Сергия. «Архимандрит благословил Государя иконой, писанной на доске от гроба преподобного… В былое время, эта икона всегда сопутствовала царям в их походах. По приказанию Государя, она будет перевезена в Ставку и поставлена в походную церковь Верховного Главнокомандующего» (Там же. С. 78-83). 1 октября 1915 года наследник с Государем уехали в Ставку — это была первая разлука с матерью. Государь, понятно, считал, что пребывание в Ставке давало больше жизненного опыта наследнику Российского Престола, чем все вместе взятые кабинетные уроки, а прикосновение к страданиям человеческим зримо открывало ему заповедь «возлюби ближнего своего, как самого себя» — так «делался» царь для будущей России, так, этим деланием, возлюбил нас (да, да, нас с вами, ибо Слово Царское движет века!) император Николай II. Рассказывают, что Алексей Николаевич любил говорить с ранеными, утешать и ободрять их. Собственные страдания сделали душу этого чистого отрока сострадательной, чуткой к чужой боли. «Когда я буду Царем, не будет бедных и несчастных. Я хочу, чтобы все были счастливы», — так говорил цесаревич Алексей. Дух войска поднимался обаянием личности царственного отрока, появлявшегося на различных участках фронта, юному цесаревичу был пожалован Георгиевский крест, он получил звание ефрейтора. Почти весь 1916 год наследник, несмотря на то, что ему исполнилось лишь двенадцать лет, провел в Ставке и в разъездах с отцом. «Предназначенный от колыбели быть державным правителем великой страны, он увидел ее в один из самых трагических моментов, и уже слагались еще неясные пути его жизни, и будто уже слышал он наставление Бориса Годунова сыну: “Мать почитай, но властвуй сам собою — ты муж и Царь”» (Савченко П. Светлый отрок// Цесаревич. С.38). Из жития священномученика цесаревича Алексия: «После отречения императора Николая II от престола, вместе с ним и всей Царской Семьей арестован в Царском Селе. С 8/21 марта 1917 года находился под стражей в царскосельском Александровском дворце. 1/14 августа 1917 года Царская Семья по приказу Временного правительства отправлена в Сибирь. <…> Несмотря на свой детский возраст, Цесаревич претерпел все те страдания, которые выпали на долю Семьи: заключение, предательство окружения, унижения, издевательства. В доме Ипатьева Цесаревич Алексей постоянно болел, мог передвигаться только в специальной коляске. <…> Он не был убит сразу, палачи умертвили его, так же, как и Великую Княжну Анастасию, ударами штыков и прикладов. По словам протопресвитера Михаила Польского, самое невинное и святое претерпело наибольшие муки. Убиение невинного отрока — наследника Царского престола, завершившее историю русского Царства, обращает наш взор к убиению благоверного царевича Димитрия, причисленного Русской Православной Церковью к лику святых. <…> Старейший русский писатель Олег Васильевич Волков, узник большевицких лагерей, автор документального романа «Погружение во тьму», в 20-х годах дважды побывал в Ипатьевском доме. Но и в 1993 г., спустя 70 лет, он вспоминал о навсегда врезавшемся в память апокалиптическом ужасе этого посещения: «И я думаю, что самый черствый человек, самый привыкший к нашему жестокому веку, все-таки не мог бы равнодушно посетить это место. Я, во всяком случае, получил там впечатление на всю жизнь. Я не забыл. Я заболел этой расправой. Она показалась мне превышающей меры возможности человека воспринимать, понимать вот такое чудовищное зло. Наверное, это никогда нельзя забывать» (Государственная легитимность. Сборник материалов, посвященных дорасследованию убийства Царской Семьи. СПб. — М., 1994. Вып. 1. С. 15). Крепка была любовь народа русского к своему царю. Генерал П.Н. Краснов рассказывал, как в 1915 г. посещал пленных в Австро-Венгрии. «Кто-то подошел ко мне попросить начальство разрешить спеть. “Хотим спеть Вам все, что чувствуем. Себя и Вас утешить на прощание”. Где-то задали тон — его задали по коридорам, палатам, лестницам… И вдруг, где-то далеко, пронизывая и побеждая собою все, один чистый голос канонарха зазвенел “С нами Бог, разумейте языцы и покоряйтеся”. И еле-еле слышно, все расширяясь, дивный хор запел “Яко с нами Бог” <…> Все безмолвно толпились у выхода, как вдруг все это море людей упало на колени и запело: “Боже, Царя храни”. Рыдание перебивало пение. В плену запрещено было петь гимн за строгое наказание. Но эта любовь и верность смели все законы войны. Австрийское начальство сняло головной убор, вытянулись и стояли смирно… Склонились невидимые знамена перед великим призванием России» (Краснов П. Н. Тихие подвижники. Джорданвиль, 1986. С. 54-55).
