Карен. Автопортрет, 1976
Симферополь, 30 июля — Наша Держава (Алексей Васильев, главный редактор НД). Он ввалился в мою жизнь
из промозглой заснеженной ночи, словно золотоискатель с Юкона в теплую таверну.
Прямой, стремительный, с трехдневной щетиной, наколотой пантерой на руке, цепким взглядом и хриплым
низким голосом. Мои родители
называли его по имени — Карен. Он был
одноклассником отца, и вот по прошествии бесконечного числа лет появился из небытия — то ли из экспедиции, то ли
из зоны, то ли из похода на бриге через пролив Дрейка.
из промозглой заснеженной ночи, словно золотоискатель с Юкона в теплую таверну.
Прямой, стремительный, с трехдневной щетиной, наколотой пантерой на руке, цепким взглядом и хриплым
низким голосом. Мои родители
называли его по имени — Карен. Он был
одноклассником отца, и вот по прошествии бесконечного числа лет появился из небытия — то ли из экспедиции, то ли
из зоны, то ли из похода на бриге через пролив Дрейка.
Ожидание
Бредивший морями и дальними походами, перечитывающий Стивенсона и Джека Лондона, я не верил своим глазам. Это был настоящий, живой персонаж из прочитанных мной приключенческих романов! Отец с гостем уже пили портвейн. Мать готовила закуску. Я, мальчишка, не отрываясь, следил за незнакомцем. Почувствовав взгляд, Карен медленно повернулся в мою сторону, и уточнил у отца:
— Твой сын?
Получив утвердительный ответ, поинтересовался именем, затем обратился уже ко мне:
— Книги читаешь?
Читаю ли я книги… Да я, книжный домашний мальчик, только этим и жил! «Остров сокровищ», «Белый клык», «Пятнадцатилетний капитан», «Золотой жук» были проштудированы много раз.
— А ну Лёсик, неси-ка гитару!
Карен подтянул колки и хрипло запел. Старое, гриновское:
Не шуми, океан, не пугай —
Нас земля испугала давно.
В теплый край, в южный край
Приплывем мы все равно…
Карнавал
Вечером я всё донимал родителя:
— А Карен еще придёт?
— Придёт, придёт, — улыбался отец
Карен действительно стал у нас бывать. Может, раз в месяц, может чаще. Его появление было праздником. Принесённая им бутылка пряталась в холодильник, а меня всякий раз ожидал подарок – то макет крейсера «Варяг», то старинная серебряная ложка «с ятями». Или охапка дореволюционных журналов. Или самый долгожданный подарок — книга. Мне было радостно и лестно, что взрослый человек понимал меня, юнца. Другие взрослые и даже отец были озабочены работой, малоденежьем и встречными планами грядущих пятилеток. И только Карен, несмотря на тяжелый труд на какой-то стройке, казалось, не воспринимал житейские тяготы всерьез. Мне казалось, что, несмотря на суровость, так легко мог жить только человек с прошлым ясным и праздничным, как выходной день под звуки радиопередачи «С добрым утром!».
И только позже я узнал, что в роковом 1937 году героического отца Карена — Хорена Самвеловича Петросяна, отважного ликвидатора басмаческих банд в Средней Азии, арестовали по ложному доносу и расстреляли…. Разумеется, арестовали и мать, талантливую начинающую актрису. Мальчугана увезли из Ашхабада, где он родился, в Симферополь, к бабушке Марфе Шумаковой.
Карен влюбился в Крым. В школе – хулиган и задира, дома – романтический поэт, записывавший каллиграфическим почерком свои стихи в тетрадку с коричневым переплетом:
У входа в бухту Балаклавы,
Где точит скалы злой прибой,
Есть мыс – источник черной славы
Его зовут Айя-святой…
А потом, восхищенный Хемингуэем, он стал писать рассказы. О них – отдельная история.
Еще Карен рисовал. Тогда, в семидесятых, я впервые увидел настоящего художника.
— А пирата можете? – донимал я гостя за столом. – А собаку? А меня? А дерево, чтобы со всеми листьями? Карен, отодвинув стакан, с готовностью отзывался на мои просьбы.
Его наброски в птикопеечной «Тетради для рисования» казались волшебством, фокусом, вызывали улыбку – насколько были похожи изображенные им люди и предметы. Да, это был настоящий художник! Но… Но решительную точку, в том, что всё это не трюк, должно было поставить последнее испытание:
— А Ленина вы сможете нарисовать?! – торжественным голосом воскликнул я.
Уже через несколько минут по памяти Карен набросал очень похожего по фотографиям советского вождя. Вопрос о таланте Карена для меня был закрыт. Спустя годы, я догадался, что не только нарисовать Ильича, но и, при случае, наколоть его на груди Карен, конечно же, мог.
Уши заключённых
А вот его живописные работы были не классическими, не традиционными в моем понимании советского школьника. Его акварели словно состояли из цветных пятнышек. «Пятнышками» — именно так называл акварельные краски герой моего рассказа в глубоком детстве. Тогда мир становился еще краше от пятнышек маленького Карика, ведь гигантским мольбертом была вся Вселенная: клочок бумаги, белоснежный пододеяльник, беленая стена ашхабадского дома.
После войны Карен поступил в Симферопольское художественное училище имени Самокиша. И это несмотря на переэкзаменовку по математике! В училище Петросян был принят по ходатайству руководства Дома Пионеров (тогда он размещался на улице Гоголя) с оригинальной мотивировкой — «зрелость в рисовании». Правда, зрелый рисовальщик в училище не задержался. Заставили Карена рисовать вазу. Скукотища! Ничего нового и интересного. Так и ушел Карик в самостоятельное плаванье по волнам живописного искусства. Учился у классиков: начал с копирования Сикстинской Мадонны и Марии-Магдалины.
Получалось. Потом освоил карандашный рисунок. И только в пору зрелости плавно вернулся к акварели. Своим заочным «учителем номер один» в живописи Петросян называл безумного и великого Михаила Врубеля.
О чем картины Карена? О том же, о чем и его стихи и рассказы. О симферопольцах военной и послевоенной поры, о романтиках и бродягах, о тюремном бытии, о жизни моряков и бичей. Его герои — те, кто прошёл через бурелом жизненных испытаний, и остался при этом человеком.
И даже сейчас, спустя 23 года после его смерти, когда вечерней порой бушует ураган и сверкают молнии, я отключаю компьютер, и в скрипе туй во дворе мне чудится охрипший голос Карена, и его сиплый призыв, «А ну-ка, Лёсик, неси гитару!»
* * *
Одиссей
«…Сюжеты картин крымского художника Карена Хореновича Петросяна перекликаются с его прозаическими произведениями: живопись и литература отражают друг друга, как в зеркале, хоть и не без некоторого искажения. «Друг друга отражают зеркала, взаимно искажая отраженье», — писал о таком переплетении-единстве-противоборстве поэт «серебряного века» русской литературы Георгий Иванов. На акварелях Петросяна можно увидеть героев его рассказов — заключенных, солдат, а еще тех, кого Виктор Гюго называл «отверженными». Но выходит, что эти «отверженные» — соль земли. Но рядом с неприкаянными странниками и узниками на полотнах художника живут античные герои, например, мечтавший о родной Итаке Одиссей. Бегущая по волнам, Фрези Грант Александра Грина, держит в тонкой руке волшебный фонарь, и золотой свет этого фонаря струится по картине, словно солнечный. Ведьминская улыбка Маргариты с другого полотна действует на зрителей, словно ожог. Чувствуется, что это улыбка недобрая и какая-то полустертая, словно женщина, изображенная на полотне, хочет улыбнуться щедро и ласково, от всей души, но не может, поскольку душа ее больна. А вот души изображенных на картинах зэков, напротив, здоровы, хотя больны и несвободны их тела. Карен Петросян, сын репрессированных родителей, прошедший советскую каторгу, знал о человеческих страданиях не понаслышке. Но эти страдания очистили и закалили его душу, и теперь эта душа говорит с нами благодаря живописи и литературе. Прислушаемся же к ее чистому голосу!»
Е.Ю. Раскина, доктор филологических наук, доцент, заведующая кафедрой общегуманитарных, социальных и естественнонаучных дисциплин Международного гуманитарно-лингвистического института (Москва)
Сокращённый вариант статьи опубликован в газете «Крымское время»
1 августа 2013г.
