«Фашистский герб» венчал здание австрийской государственности вплоть до 1938 года (гитлеровский аншлюс)
Москва, 30 января — Наша Держава (Александр Каминский). По меркам Европы, Австрия — заметно националистическая страна. Австрия не входит в НАТО, не собирается отменять призывную армию, активно торгует оружием собственного производства и довольно скептически относится к мультикультурному евросоциализму (по-ленински — соединённым штатам Европы — прим. ред НД). За всё это австрийцам нужно благодарить монархию и австрийских правых.
Австрийские правые имели полное право даже на Муссолини смотреть как на выскочку. Австрофашизм родился в середине XIX века в полемике с марксистами, получил благословение Святого Престола в знаменитой энциклике Rerum Novarum, и к началу XX столетия превратился в де-факто официальную идеологию дома Габсбургов. Если нацизм был детищем экономической депрессии и плохих рабочих районов, то австрийский фашизм продумали в дворянских гостиных и аудиториях лучших университетов Европы — пока Адольф Гитлер прозябал в трущобах, сидел в окопах и ораторствовал в пивных, в венских университетах дети аристократов защищали изящные диссертации о природе, политике и экономике корпоративного государства.
Гитлер им откровенно не нравился. Он был популистом, маргиналом, без пяти минут язычником и ефрейтором. Нацизм с его рабочей эстетикой, китчем факельных шествий, клоунской униформой и сборищем антисемитов-неудачников в качестве социальной базы казался венским правым глумливой карикатурой на настоящее правое движение. При внешнем сходстве и похожей риторике национал-социализм расходился с австрийским фашизмом практически во всём. Нацисты проповедовали тоталитаризм, австрофашисты стояли за католическую безусловность свободы воли. Нацисты превратили биологию в политическую категорию, австрофашисты верили, что «несть ни эллина, ни иудея». Нацисты пытались контролировать экономику, а австрийский католический корпоративизм целиком принимал принцип субсидарности — по сути, убеждение в том, что государству следует как можно реже лезть в частные дела граждан. Энгельберт Дольфус, канцлер Австрии, объяснял всё это гораздо короче: он просто считал национал-социализм прусской разновидностью сталинизма.
В 1933 году начавшиеся было разговоры об объединении с Германией прекратились, а дипломатические отношения с Рейхом перешли в режим «У вашего рейсхканцлера пена изо рта идёт». Нацисты, однако, очень хотели объединиться с братским австрийским народом. В 1934 году местные активисты НСДАП устроили путч, убили Дольфуса и остановились, только когда Муссолини отмобилизовал на австрийской границе пять дивизий и пригрозил Гитлеру войной, если Австрию не оставят в покое. Четыре года спустя путч был подготовлен лучше, а проблема с Италией решена заранее — случился Аншлюсс. Низложенное австрийское правительство в полном составе отправилось в Дахау, все политические партии были распущены и запрещены, все газеты, кроме коричневых, закрыты, а вместо «Австрия» было велено говорить сначала «Остмарк», а потом и вовсе «Альпийско-Дунайские области Рейха».
В ответ на это австрийские фашисты начали массово уходить в подполье. Первым из правых лидеров против нацизма выступил кронпринц Отто, законный наследник австро-венгерского престола, принципиально отказавшийся от формального отречения. В воззвании к австрийскому народу кронпринц в дипломатичных выражениях объявил нацистов баварским хамьём, плебеями, лавочниками и скотами, и призвал всех честных фашистов к борьбе. Нацисты, желая продемонстрировать душевное благородство, в ответ заочно приговорили Отто фон Габсбурга к смерти, а всех его родственников, каких смогли поймать, отправили в концлагеря.
Монархисты-легитимисты, правые из правых, консерваторы из консерваторов, стали ядром австрийского сопротивления. В монархическом подполье было много военных, и, как ни странно, молодежи — в тридцатые появилось множество правых студенческих союзов, эти союзы стали основой для террористических групп. Легитимисты пользовались дипломатическим контактами Габсбургов и довольно легко устанавливали связи как с иностранными правительствами, так и с прусскими юнкерами внутри самой Германии. Это позволило им всю войну поставлять Союзникам качественные разведданные, иногда прямо из немецких штабов.
К монархистам традиционно примыкали бойцы Хеймвера — белых добровольческих отрядов из ветеранов-фронтовиков, успевших после Великой войны повоевать в двух коротких гражданских войнах против своих же красных. До Аншлюсса они были опорой австрофашизма, после него стали основой австрийского сопротивления. В хеймверовские круги входили правые интеллектуалы, старое имперское и новое австрийское офицерство, католические корпоративисты из запрещенной нацистами партии Vaterländische Front, влиятельная аристократия. Против нацистов поднялся цвет нации: люди, которых претензия неотёсаной прусской солдатни на мировое господство просто смешила, а попытки заменить рафинированную австрийскую культуру факельными шествиями зигующей рабочей молодёжи приводили в бешенство.
Значительную роль в Сопротивлении играла католическая церковь. Помня про конкордат, клир поначалу встретил Гитлера нейтрально, но довольно быстро избавился от иллюзий. Нацисты разгоняли монастыри, закрывали церкви и конфисковывали благотворительные фонды. В ответ францисканские священники занялись контрабандой оружия для подпольщиков, а в монастырском погребе поставили нелегальный печатный станок. Архиепископ Вены Иннитцер, в быту страшный антисемит, всю войну крестил венских евреев в католичество и прятал в монастырях. Простым австрийцам с каждой церковной кафедры объясняли, что можно быть либо добрым католиком, либо нацистом. Простые австрийцы добрыми католиками сделались где-то во времена Мартина Лютера и менять привычки не собирались. В проповедях было такое количество крамолы, что СС и НСДАП приходилось письменно запрещать своим членам посещение мессы, но офицеры от этого начинали ходить в церковь только чаще.
При этом австрийское сопротивление никогда не было массовым и народным — простой народ, утомлённый безработицей, радовался дешёвому бензину и колбасе по 220 пфеннингов. Сопротивление было личным делом сравнительно узкой группы образованных националистов. Австрия для этих людей являлась наследницей блестящей и утонченной империи. Нацисты — сборищем возомнивших о себе свинопасов, которых кощунственно пускать во дворцы, помнившие Валленштейна и Радецкого. Олицетворением Свободной Франции был лихой maquis-левак в берете, олицетворением советского партизана — Зоя Космодемьянская. Символом австрийского подполья стал Роман Карл Шольц — августинский каноник, правый философ, теолог, аристократ, пламенный христианин, человек, глубоко презиравший наци за людоедство, но еще сильнее — за плебейское происхождение.
Попытка Германии ассимилировать австрийцев принесла парадоксальные плоды — в подполье правели и становились националистами даже левые. Нацистский миф с его ностальгией по первобытному, мещанской страстью к эзотерике и грубым модернистским посылом был слишком неглубок и аляповат для того, чтобы победить шесть столетий австрийской истории. Германскому лавочнику-антисемиту абсолютно нечего было сказать австро-венгерскому полковнику, чьи предки воевали с османами, освобождали Гроб Господень и дрались на полях Тридцатилетней войны по колено в немецкой крови. Покушаться на австрийскость нельзя была даже прусским юнкерам, которых австрийские правые вобщем-то держали за ровню — когда связной заговорщиков 20 июля заикнулся было о том, что Австрия может и остаться немецкой, его просто выставили вон.
Нужно отметить, что Сопротивление никогда не являлось просто сборищем террористов и саботажников, хотя и занималось терроризмом и саботажем с огромным удовольствием. Это был, скорее, политический процесс — в промежутках между акциями и арестами австрийские правые продолжали вырабатывать для себя политический курс. В поражении Гитлера австрофашисты перестали сомневаться еще в 38-ом — он был, в конце концов, человеком, которого в Австрии даже в художественную академию не взяли. Победа Союзников всегда считалась отдалённой, но неизбежной, и австрийскому фашизму нужно было думать о будущем и о месте в послевоенной Европе. Когда в 1943 году Союзники издали Московскую декларацию, среди прочего объявившую Австрию независимой оккупированной страной, подполье восприняло это как сигнал к формированию полноценной политической программы.
Начав перед войной с грандиозных и совершенно идиотских проектов восстановления Австро-Венгрии при поддержке западных держав, к 43-му правые утратили большую часть иллюзий. Значительное число активистов либо прошло через немецкие лагеря, либо всё ещё сидело за колючей проволокой, либо погибло довольно мрачным образом — например, католических священников лагерная администрация любила торжественно распинать на крестах. Из Дахау восстановление империи выглядело не так, чтобы очень вероятным. Однако концлагеря оказались удивительно эффективной школой политического плюрализма. Когда-то, до оккупации, с политическими противниками можно было только яростно полемизировать в прессе. Теперь все политические противники сидели в соседнем бараке — их можно было угостить сигаретой и спокойно поговорить. Оставшись по духу правыми и фашистами, в Дахау австрийцы тем не менее заново полюбили демократию и свободные выборы. Из остатков монархистов, фашистов, католиков и умеренных центристов в лагерях и тюрьмах постепенно сложилась новая партия, довольно быстро превратившаяся в политическое крыло Сопротивления.
Окончание войны OVP встретила самой мощной политической силой освобожденной Австрии и неизменно остаётся ей до сих пор.
