Мировой тупик: почему постиндустриальная экономика не работает

Автор
утверждает даже, что, если государство надавит на «плохих миллиардеров»,
из-за которых растёт неравенство и общественное богатство сгорает в
спекуляциях, то заработает классический капиталистический идеал —
всеобщий рост уровня жизни за счёт увеличения общего пирога. Собственно,
Шарма крайне негативно относится к перераспределению и в пользу бедных:
социальные программы должны не просто увеличивать потребление, а
стимулировать участие в рабочей силе (например, бесплатные детские сады
лучше, чем пособия на ребёнка) и подстёгивать экономический рост. В этом
есть некоторая правда. Простое перераспределение, допустим, нефтяных
доходов от олигархов массам обычно оказывалось слишком хрупким.
Необходимы более существенные изменения жизненных условий: если и не
загонять всех на заводы, то уж точно развивать новые формы низовой
организации, общественной и культурной деятельности, менять классовую
структуру в свою пользу.

Однако автор
явно недооценивает возможность отката промышленности: не в рамках мелких
циклов, а принципиального, исторического, в связи с насыщением мирового
рынка. В конце концов, в ходе неолиберального поворота конца ХХ века
Запад безвозвратно утратил значительную часть производственных
мощностей, да и как изменилось качество жизни большинства западных
граждан — вопрос как минимум спорный. Также страны соцблока после краха
СССР в основном не удержали свой наработанный потом и кровью
промышленный уровень. Шарма отмахивается от этого факта тем, что, мол,
производство в СССР было «неэффективно». Неужто советские
предприятия настолько порочны, что их можно только под корень
уничтожить? И как тогда Советский Союз умудрялся быть великой
сверхдержавой — в том числе, на секундочку, военной (т.е. с ценным ВПК)?

Автор признаёт, что чем дальше, тем
сложнее новым странам выйти на мировой промышленный рынок. Германии,
чтобы просто сохранить позиции, пришлось пойти на социальный демпинг,
сокращение социалки и ухудшение условий труда — несмотря на то, что
немецкая продукция имела особый статус (подобно японской), что позволяло
ей избегать прямой конкуренции с китайской в дешевизне. Польша и Чехия,
как говорит Шарма, сумели воспользоваться моментом и географическим
положением: они были дёшевы и отчаянны, чтобы заполучить те
производства, которые по соображениям логистики трудно было перевозить в
Китай (условный автомобиль выгодней собирать рядом с потребителем, а не
возить через океаны взад-вперёд). Конечно, входящие в мировую экономику
миллиарды жителей развивающихся стран должны повысить спрос на
промышленную продукцию. Но в условиях автоматизации (и пониженного
спроса из-за неравенства) эти рынки могут исчерпаться так же, как
капиталистический лагерь исчерпался в 1980-е. Китай, имеющий ещё в
запасе немало сельских жителей, уже поворачивает в сторону недвижимости,
строительства, инфраструктуры, сферы услуг и т.п. — т. е. опасно приближается к «постиндустриальной» реальности.

Допустим,
какая-то страна решит сыграть роль Китая середины ХХ века и уничтожить в
ноль все права и запросы своих работников, пытаясь переманить к себе
производство. Не будет ли эта попытка повторить историю уже фарсом,
чистым мазохизмом? Не приходит ли Шарма к порочному кругу: развитие
производства нужно, чтобы увеличить уровень жизни; когда развитие
доходит до точки Х, люди начинают требовать дать им заработанный уровень
жизни (перераспределения богатств), и тогда развитие останавливается;
чтобы развитие продолжилось, люди должны отказаться от своего уровня
жизни и откатиться назад от точки Х — не затем ли, чтобы снова прийти в
точку Х, и круг бы повторился?

Но
если в мире при этом стабильно растёт неравенство — не значит ли, что
на каждой итерации пирог на самом деле сокращается (точнее,
концентрируется в руках отдельных лиц — а именно «инвесторов»,
капиталистов, следящих за происходящим со стороны)? И большинство
возвращается не в точку Х, а сначала в Х-1, затем Х-2, Х-3… Это имеет
смысл для отдельной страны: в течение хотя бы какого-то периода ты
развиваешься и все капиталы текут к тебе, даже если завтра они перейдут к
новому «фавориту» и заставят тебя деградировать; альтернатива — вечное
прозябание без развития и капитала. Но в целом это выглядит как
карикатура на главный принцип капитализма — деньги ради денег,
увеличение абстрактной ценности ради увеличения абстрактной ценности.
Левые мыслители вроде Пола Мэйсона всё чаще утверждают, что капитализм
больше не расширяется и продолжает своё существование, по сути,
«переваривая» сам себя.

Шарма
постулирует, что любое развитие циклично: период роста редко длится
дольше девяти лет (и чем быстрее рост — тем меньше период), а затем
сменяется откатом или стагнацией. Все экономические чуда заканчиваются, и
развитие как бы перемещается в другие страны. Задача руководства
конкретной страны — выжать максимум из ограниченного времени развития, и
постараться уменьшить убытки в период деградации/стагнации. Но откуда
берутся циклы? Автор не даёт чёткого ответа на этот вопрос, ссылаясь на
чисто прикладную природу своего исследования.

Можно заметить, что схема Шармы
генерирует фундаментальные противоречия между государством, капиталом
(как указывает автор, «национальный» капитал всегда ведёт себя ещё более
грубо и беспринципно, чем иностранный) и обществом. Автор поворачивает
дело так, что развитие достигается при достижении «баланса»: государство
не слишком давит на бизнес, но и не даёт ему слишком много свободы;
общество и поддерживает государство, и не слишком много от него требует —
и т. д. Но если мы имеем дело с противоречиями (например, контроль
государства против свободы капитала), то резонно предположить, что
баланс — лишь средний момент в качании маятника. Поэтому он всегда
проходит: государство побеждает, но тем самым подрывает своё положение —
и идёт «отскок» в сторону бизнеса, и т. д. Получается как раз порочный
цикл развития/деградации экономики, который постулирует Шарма.