Москва, 11 ноября — Наша Держава (Андрей Савельев). Диктатура для обыденного размышления о судьбах Отечества — как страшный сон, где «с тобой могут сделать всё, что угодно». Между тем народы проходят периоды диктатуры и продолжают жить, а иногда сами призывают диктатуру, чтобы уж как-нибудь наконец образовался порядок.
Когда политические дрязги достигли апогея (в 82 г. до н. э.), Сулла был провозглашён диктатором на неопределённое время. В 46 г. диктатором стал Цезарь. В конце концов — пожизненно. По названию это была диктатура, по правовому статусу — постоянно действующий республиканский магистрат. Но всё же не монархия и не тирания. При всей пышности почестей, отдаваемых Цезарю, он не был царём. При всей карикатурности некоторых обветшалых институтов власти в Риме они не были разогнаны, все решения принимались законно. Поэтому Цезарь не был и узурпатором.
Превращение республики в принципат — фактически в монархию — произошло позднее и совершенно законным путём. Обратный процесс — учреждение республики на месте монархии — никогда не бывает законным, никогда не обходится без узурпации.
Пусть своевольный и обременительный для народа, но порядок, а не хаос, который не только тягостен, но и смертельно опасен. Когда же мы по привычке, вбитой десятилетиями образования и пожизненным информационным фоном, жаждем свободы, то можем оказаться на стороне хаоса. От предков нам достался настрой на государственность: лучше перетерпеть безобразия, чем поджечь свой дом и остаться на пепелище. И только это нас спасает: в момент, когда пугачёвщина уже готова прорваться из замыслов в реальность, мы почти всегда останавливаемся, а то и направляем силы хаоса на тех, кто готов порушить государство до основания.
Интуитивно каждый понимает, что диктатура чем-то отличается от обычной ситуации — по крайней мере ограничением каких-то прав и свобод. И есть существенная разница, для чего это ограничение вводится. Если свою волю диктует разбойник, выворачивающий у тебя карманы, — это одно, если отец-командир добивается от тебя чёткого исполнения своей команды — это другое. Так и в жизни государства: диктатура диктатуре рознь. Диктатура оккупанта, диктатура произвольно захватившего власть мятежника, разграбившего казну, — это одно. А вот воля правителя, который перед лицом опасности отбросил обычный порядок и силой заставивший народ мобилизоваться, — это другое. Первый вариант правления стоит называть тиранией, а не диктатурой.
Чрезвычайные обстоятельства требуют чрезвычайных мер, а последние — чрезвычайных полномочий. Если легитимность власти не нарушена, то законный правитель может ввести особый порядок управления — локальный или общегосударственный. Если он это делает в своих частных интересах — это тирания, а тиран — преступник, если его решения основаны на праве и устремлены к восстановлению правового порядка — это диктатура. В этом смысле диктатура — уважаемый правовой институт.
Часто ли Россия оказывалась в чрезвычайном положении? Можно сказать, что локально чрезвычайные ситуации существуют в России всегда — в любой момент времени. Да и всеобщее бедствие на Россию наваливалось не раз. Можно сказать, что даже пресловутое крепостное право было следствием чрезвычайного положения, грозящего скорой гибелью государства. И потому было мерой необходимой. При этом введённой не с целью разрушения русской жизни, а в целях её сохранения — поддержания оседлости населения в течение длительного периода и принуждения к тяжелейшему труду, без которого Россия рассыпалась бы во прах, а разбежавшееся крестьянство стало бы рабами пришлых завоевателей.
Война — всегда положение чрезвычайное. И тут волей-неволей диктатура становится необходимым средством перескочить из мирной жизни в военную. Сами воинские уставы даже в мирное время — самая настоящая локальная диктатура. Солдат в сравнении с гражданином — совершенно безправен, и можно сколько угодно требовать избавить его от «армейской диктатуры», но в любом случае надо понимать, что торжество такого рода пацифизма убьёт армию, и нам придется кормить армию пришельцев. И тогда уже никто не озаботится не только правом солдата, но и правами всего народа.
Более или менее отчётливое отделение обычного порядка вещей от диктатуры стало заметно, может быть, только в ХХ веке. Вся предшествующая русская история — это история диктаторских полномочий, которые легитимная власть вручала полководцам и государственным деятелям. Без этого не было бы России как мощного государства, не было бы зажиточного состояния русского народа, которому завидовали многие европейские страны. Диктаторы освоили огромные территории и приучили тамошнее население жить по закону. Диктаторы вымуштровали армию так, что она стала лучшей в мире. И поэтому отразила все нашествия. Но, подчеркнём, свои полномочия они получали от легитимной царской власти — от царей, имеющих полномочия от Бога, а потому незыблемых. Обычный характер жизни хранился через разрешение множества чрезвычайных ситуаций. Поэтому при легитимной власти локальная диктатура — это нормально, в ней отражены задачи власти следовать не правовой форме, а заложенному в правовой традиции содержанию.
История ХХ века заставила Русь пройти через тотально нелегитимные диктатуры, когда полномочия присваивались и осуществлялись не для хранения обычая, не для умиротворения бунтов и мятежей, а для удовлетворения личных амбиций, торжества вздорных идей и обогащения узкой группы лиц. Это были самые настоящие тирании, даже если имели какие-то признаки правового порядка.
Порядок правления времён Первой мировой войны не был диктатурой, и это была ошибка. Россия не имела опыта тотальной диктатуры, поскольку столь масштабные войны в её истории (как и в истории человечества) не встречались. Диктатура должна была стать тотальной, а не касаться только воюющей армии. И эта тотальность требовала физического истребления всех деструктивных элементов, а также роспуска Думы с самого начала войны и введения смертной казни за участие в тайных обществах. Русское общество слишком хотело свободы. И оно её получило на миг — чтобы к власти пришли изменники, а потом — кровавые тираны.
Можно ли представить себе диктатуру Временного правительства, которая навела бы порядок в стране и стабилизировала распадающийся фронт? Вряд ли. Они не готовы были отвечать за всё, списывая ответственность на народ, который, естественно, не мог собраться в кулак, когда его лишили верховной власти и вековых устоев общежития. Будь Корниловский мятеж успешным, смог ли диктатор сделать необходимое, чтобы не допустить краха страны? Трудно сказать. Морального права быть диктатором у генерала Корнилова уже не было — он командовал арестом семьи Царя, то есть фактически был среди мятежников. Мог ли стать диктатором объявивший себя верховным правителем адмирал Колчак? Вряд ли. Его репутацию порочит измена Государю и присяга Временному правительству. Перешагнуть через свои «февралистские» заблуждения потенциальные диктаторы того времени не могли, а потому лишены были возможности опираться на легитимный порядок.
Почему прославлено в веках имя князя Пожарского? Потому что он изгонял Смуту не для утверждения собственной, а для восстановления законной власти. Подобных лидеров у Белого движения не оказалось, да и само движение вовсе не ориентировалось на восстановление законной власти. Одно беззаконие боролось с другим. И победитель мог установить только тиранию.
Была ли диктатурой власть большевиков? Ни в коем случае! Это была именно тирания, поскольку в идеологии Ленина и Троцкого не было никакого замысла о сохранении России, не было никакой опоры на народ, который они (как и все марксисты) считали «реакционным». И не было того, кто отвечал за всё, — диктатора. Было «тридцать тиранов» — целый сонм злобных ненавистников всего, что веками строилось в нашей стране как произведение искусства — государства как плода русской истории и творения русской культуры.
На смену тирании большевиков пришёл Сталин. Как единоличный правитель, ответственный за всё, он — диктатор. Как продолжатель дела большевиков — тиран. Конечно, во многом тирания Сталина была обусловлена тем, что страна, предав свою историю, оказалась в безпрерывном чрезвычайном положении. И Сталину ничего не оставалось, как удерживать свою власть чрезвычайными мерами. К концу своего правления он был ближе к диктатуре, но ему не суждено было полностью найти опору для своей власти в русской истории и соединить её с той, что была порушена в 1917-м. Сталин — это новый, свойственный только ХХ веку, опыт сочетания черт диктатуры и тирании.
В историческом прошлом Римская республика знала диктаторский статус полководцев при отражении нашествий врага. На шесть месяцев диктатор приобретал царскую власть над Римом и становился его спасителем. А потом слагал свои полномочия. Позднее диктаторские полномочия получали консулы, которые могли не связывать себя никакими правовыми ограничениями ради спасения республики и решительно подавляли мятежи.
Фундаментальность монархического принципа правления проявляется в том, что даже без царя народу временами (а то и постоянно) нужно подобие царя — диктатор, призванный на срок, лишённый права свободно указать преемника, разогнать народное собрание, навсегда изничтожить прежние магистратуры. То, что царь делает в силу своих полномочий, прибегая к чрезвычайным мерам периодически, осуществляя их локально в мягких формах, диктатор должен совершать в краткий период и с высокой интенсивностью. Именно поэтому диктатура тяжело переносится обществом, и наименование «диктатура» становится синонимом беззакония. Напротив, царство (как и Царство Небесное) — торжество справедливости, выраженной в нормах законности.
То, что теперь называется «ручным управлением», — это свидетельство безпомощности правящей группировки, которая не способна вводить общие правила и утверждать законы, которые самой власти не нужно было бы нарушать постоянно и в широких масштабах. То, что кажется силой, на самом деле — немощь нелегитимного правления, неспособность уйти от тотальной чрезвычайщины. Тирания изживает себя, убивает вместе со страной. Поэтому проблема перехода к иной форме правления — животрепещущий для России вопрос.
Русские, пугаясь слова «диктатура», на самом деле жаждут её. И мифология сталинизма об этом прямо свидетельствует: вот воскреснет Сталин и перебьёт всех наших врагов. В этих превращённых чаяниях — надежда на диктатуру, которая будет переходным периодом и направит репрессивный аппарат на коррумпированное чиновничество и олигархию. Действительно, нам нужна национальная диктатура для перехода к национальной демократии — демократии традиционного типа [1], где ранг и долг сложены в естественную иерархию.
Разница между политиком и авантюристом состоит в том, что политик требует приведения закона в соответствие с интересами нации, а авантюрист оправдывает беззаконие особенностями момента и не обременяет себя проблемой утверждения действенных законов. Первый случай требует диктатуры, второй ведёт к перманентному беззаконию — к тирании. Настоящая диктатура, национальная диктатура — вовсе не беззаконие, а законность особого типа, которая нацелена на решение проблем, а не на выискивания в текущем законодательстве тех или иных процедур, оправдывающих бездействие или своеволие чиновников. Диктатура — это жёсткий закон, радикальные меры по обеспечению правопорядка и национальных интересов.
Для республиканского порядка диктатура выступает как чудо, которое разрешает те проблемы, которые сугубым рационализмом ординарных институтов не разрешаются. Именно поэтому кризис республиканских институтов неизменно порождает устремление к империи, где чудо обмирщается, становится привычным и повседневным, олицетворяясь в фигуре императора.
Наш шанс вырваться из цепи тираний, которые наследуют одна другой, непременно проклиная предшественников, но перенимая у них все методы узурпации власти, может осуществиться только если мы совершим тот же переход, который продлил римскую историю больше чем на тысячелетие: от тирании к диктатуре, от диктатуры — к Монархии.
[1] Не либерально-болотные извержения «За честные выборы», а поэтапное восстановление профессионально-сословного строя — прим. ред. НД
